Некоторую информацию можно почерпнуть из адресных книг 1820-х годов. Согласно "Указателю жилищ и зданий в Санкт-Петербурге" на 1823 год, изданному Самуилом Адлером (цензурное разрешение было получено 27 апреля 1822-го), некий "биржевой маклер" Гейнрих Израель владел в столице двумя домами в Васильевской части: под номером 627 "по 15 линии и Большому проспекту" и под номером 610 "по четырнадцатой линии".
О купце Израеле известно крайне мало. Согласно справочнику А. И. Серкова "Русское масонство", Иоганн Гейнрих Август Израель, уроженец Франкфурта-на-Одере, лютеранин, состоял членом масонской ложи Урании, которой руководил известный литератор XVIII века Владимир Лукин и которую посещал Николай Новиков. По-видимому, Израель был человек со связями, светскими и литературными. Можно сделать точный вывод о знакомстве Рылеева с семейством купца: в 1820-х годах поэт брал у кого-то из его представителей деньги в долг.
В 1824 году вышел еще один указатель Адлера, дополняющий первый (цензурное разрешение - 7 января 1824 года). В нем дом 627 уже числится принадлежащим "Малютиной Катерине, генерал-лейтенантше". Этот дом впоследствии будет постоянно фигурировать в официальных бумагах Екатерины Ивановны. Малютина писала, что он принадлежит "собственно ей" и в октябре 1823 года заложен в Опекунский совет. Этот же дом как ее собственность упоминается во многих позднейших документах и адресных указателях.
Между тем после смерти Петра Малютина в сентябре 1820 года его жена и дети остались "в совершенно скудном состоянии". Уже через месяц, в ноябре, вдова генерала просила императрицу Елизавету Алексеевну принять на свой счет содержание ее дочерей Екатерины и Любови в частном пансионе "девицы Неймейстер" - поскольку не имела средств "не токмо продолжать воспитание дочерей… в помянутом пансионе собственным своим иждивением, но даже и доставлять им безнуж[д]ное содержание". В удовлетворении просьбы, однако, было отказано, поскольку императрица находилась в ссоре с содержательницей пансиона и решила "не иметь более в том пансионе своих воспитанниц". Конечно же в подобной ситуации речь о покупке дома в столице идти просто не могла.
Вывод может быть только один: дом Израеля достался Малютиной по наследству, а значит, "биржевой маклер" (скончавшийся, по-видимому, как раз между выходом в свет первого и второго указателей Аллера) был ее родственником - скорее всего, отцом.
На основании второго указателя Аллера можно сделать вывод и о том, что Малютина была не единственной наследницей купца. У нее был родной брат, "ревельский купец 3 гильдии" Андрей Иванович Израель. Именно к нему перешел в собственность второй дом Иоганна Гейнриха Израеля, под номером 610. Наверняка отец дал своим детям неплохое образование и постарался через свои светские знакомства устроить их судьбу.
Естественно, генеральша Малютина о своем происхождении вспоминать не любила, в документах никогда свою девичью фамилию не упоминала, а напротив, всегда подчеркивала "благопристойность" собственного "знатного звания".
* * *
Исследователь В. Нечаев сообщал: у генерала Малютина было "пять человек детей, прижитых до брака". На чем основывался исследователь в своих утверждениях, установить не удалось, но косвенные подтверждения этому найти всё же можно.
Известно, что Михаилу Малютину, старшему сыну генерала, участнику событий на Сенатской площади, ко времени восстания было 22 года, а следовательно, родился он в 1803-м. Известно также, что в 1808 году у Малютиных родилась Екатерина (не вышедшая замуж), а в 1809-м - Любовь (в замужестве Титова). Но только с декабря 1812 года Екатерина Ивановна начинает упоминаться в семейной переписке как жена генерала.
Всего же, согласно документам, у Малютиных было восемь детей. Кроме троих вышеназванных, известны Петр, Надежда (в замужестве Волжина) и Вера (умерла в раннем детстве, простудившись во время знаменитого наводнения 7 ноября 1824 года). Младшим ребенком в семье был, по-видимому, Николай, родившийся уже после смерти отца, в 1821 году. Он учился в Пажеском корпусе, с 1836 года находился на действительной военной службе и в 1866-м вышел в отставку с чином майора интендантской службы. Сведений еще об одном ребенке генерала обнаружить не удалось.
Рылеев был знаком с Екатериной Малютиной еще с детских лет. Естественно, поначалу их отношения не могли быть ни дружескими, ни деловыми: Екатерина Ивановна была старше его на 12 лет. Впоследствии, когда Рылеев вырос, окончил кадетский корпус и поступил на службу, отношения эти приняли характер легкого флирта, о чем свидетельствует процитированное выше послание.
После отставки Рылеева и возвращения его в столицу между ними возникли финансовые дела. В Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) хранятся письма Малютиной Рылееву 1820-х годов, написанные после смерти мужа - точнее определить время их написания не представляется возможным. Фрагменты их были опубликованы в 1925 году в журнале "Былое". Из текстов писем следует, что Рылеев ведал большинством хозяйственных дел Малютиной. Так, в одном из писем она просит: "".столяру что-нибудь заплатить. Он сделал дверь, которая стоит 18 рублей, да 4 рамы зимние 12 рублей, а кроме того, что он теперь в нужде работает, так как вы сами видели это, приходится 30 рублей. Я уверена, что вы отдадите также обещанные вами мне на салоп 300 рублей". В другом письме содержится просьба выдать 10 рублей на "расходы в доме", в третьем - "дать на дорогу денег 100 рублей" сыну Михаилу, офицеру лейб-гвардии Измайловского полка.
Финансовые отношения связывали Рылеева и со старшими детьми Малютиной. Михаил Малютин обращался к "маменьке": "…не можете ли у Конд[ратия] Федоровича] или где-нибудь достать 20-ть или 25 рублей… Первый батальон делает завтра обед полков[нику] Девитте и складываются по 25 рублей. Я не знаю, где и взять денег, а сегодня надо отдать". Это письмо Малютина переправила Рылееву, снабдив собственной припиской: "Миленький К[ондратий] Федорович], не можете ли мне дать 25 рублей на короткое время. Мишечке должен Семенов и скоро отдаст. Я не замедлю".
С аналогичной просьбой к Рылееву обращается и старшая дочь Малютиной Екатерина: "Любезный дядюшка, Кондратий Федорович! Маминька Вас просит, не можете ли Вы прислать 25 рублей. Она бы Вас, верно, не стала беспокоить, если бы не крайность… Целую Вас мысленно и остаюсь любящая Вас племянница К. Малютина". По-видимому, Рылеев оплачивал большинство счетов Екатерины Ивановны и ее детей, буквально содержал на свои деньги семью брата. Но, с другой стороны, в 1824 году Малютина дала ему в долг деньги на похороны матери.
В архиве сохранилось еще одно письмо Екатерины Ивановны Рылееву, свидетельствующее не только о финансовых, но и о любовных отношениях между ними. Тема письма - "страсть" Малютиной и ревность узнавшей о ней жены поэта Натальи Михайловны: "Любезный друг Кондратий Федорович, верите, я так хохочу, что не могу вспомнить Наталью Михайловну, я теперь боюсь огорчить ее своим приходом. Неужели серьезно? Я не верю! Только она так была для меня удивительна в последний раз, что легко можно узнать причину ее гнева. Теперь Вы сидите дома. Мосты сняты. Постарайтесь ее успокоить и уверить. Прощайте. Чем более нас будут ревновать, тем более наша страсть увеличится, и любить тебя ничто не в силах запретить. К. Малютина. Желательно - чтоб она сие прочла, тогда бы более уверилась".
Письмо это написано в 1824 или 1825 году, поскольку Малютина пишет, что не может встретиться с Рылеевым, так как "мосты сняты". Однако известно, что в начале 1820-х годов Рылеев снимал квартиру на Васильевском острове и там же жила Малютина; следовательно, снятые мосты не могли быть препятствием для их встреч. В 1824 году Рылеев, ставший правителем дел Российско-американской компании, переехал в дом компании на Мойке и осеннее общение с обитателями Васильевского острова для него действительно стало затруднительным.
Последнее упоминание Рылеева о жене "благодетеля" относится к ночи накануне казни: в предсмертном письме поэт просил супругу "кланяться" "Катерине Ивановне и детям ее". "Скажи, чтобы они не роптали на меня за М[ихаила] Щетровича]: не я его вовлек в общую беду: он сам это подтвердит", - писал поэт.
* * *
Удивительным образом отношения Рылеева с Малютиной оказались переплетены с историей русской журналистики.
Как известно, Рылеев вместе со своим другом Александром Бестужевым издавал альманах "Полярная звезда". Первые выпуски - 1823 и 1824 годов - выходили по уже давно принятой в русской журналистике схеме. У альманаха был издатель - купец и книготорговец Иван Слёнин, который вкладывал деньги. Естественно, что именно он получал прибыль от продажи, часть которой отдавал Рылееву и Бестужеву в качестве вознаграждения.
В начале 1824 года, сразу после выхода второй книжки альманаха, у Рылеева и Бестужева произошла размолвка со Олениным, они решили отказаться от его услуг и начать самостоятельно издавать "Полярную звезду". Однако конкуренты стремились отобрать у альманаха его лучших авторов (подробнее об этом будет рассказано в третьей главе). Чтобы сохранить авторский состав альманаха, требовалось придумать нечто привлекательное, такое, чего не было ни в одном другом издании. Рылеев и Бестужев решили выплачивать авторские гонорары - и тем самым положили начало российской коммерческой журналистике.
Однако для осуществления этого решения требовалось много денег. Даже если не брать в расчет сумму, нужную для выплаты гонораров, издание альманаха стоило очень дорого. На бумагу для полного тиража, на типографские расходы, на изготовление оттисков виньеток и рисунков необходимо было около двух тысяч рублей ассигнациями, что превышало годовое жалованье штабс-капитана гвардии более чем в два раза.
У штабс-капитана Бестужева, адъютанта герцога Александра Вюртембергского, управлявшего ведомством путей сообщения, таких денег быть не могло, он жил только на жалованье. Его большая семья, состоявшая, кроме него самого, из матери, трех незамужних сестер и четверых братьев, один из которых был несовершеннолетним, остро нуждалась в деньгах. "Финансистом" "Полярной звезды" стал Рылеев, и его деятельность на этом поприще оказалась весьма успешной.
После смерти Петра Малютина Рылеев вместе с вдовой генерала был назначен опекуном его детей. Согласно закону задача опекунов состояла в том, чтобы "пещись о пользе и благосостоянии" малолетних, сохранять и приумножать их имущество до их совершеннолетия.
Впоследствии, когда Рылеев уже находился в тюрьме, Екатерина Малютина предъявила к нему финансовые претензии. Она писала письма в различные инстанции, утверждая, что тот не выполнил свои опекунские обязанности. Малютина, как следует из ее писем, полагалась на "услужливую вежливость" Рылеева, "верила во всём ему не как опекуну, а более как доброжелательному родственнику", "быв уверена в честности и благонадежности своего соопекуна, полагала, что собственность сирот соблюдается с выгодою; а о противном никогда и не воображала, чтобы он мог каким-либо образом польститься на обиду малолетних". Рылеев же, злоупотребив ее доверием, якобы оставил ее, "бедную вдову", и детей без средств к существованию.
Судя по письмам Малютиной, ей открылись глаза на нечистоплотность Рылеева в декабре 1825 года, когда "премудрый государь, как по вдохновении свыше, поручил искоренить гнездящееся в столице сей зло и облегчить участь страждущих". Однако "зло" обнаружилось и в самом семействе генеральши: был арестован ее сын. Поэтому, пишет Малютина, "в сие ужасное для меня время, быв удручена по известным начальству причинам тягчайшею печалию, не только не могла припомнить о делах и обязанности опекунши, но едва не пострадала из привязанности к сыну собственною жизнию, с которого времени ныне едва только начинаю приходить в себя и, побуждаясь долгом матери, обязанною нахожусь пещись о пользе и благосостоянии своих детей". Следствием выхода Малютиной из состояния "тягчайшей печали" как раз и стало предъявление ею финансовых требований Рылееву
Суть дела состояла в следующем: еще в 1802 году Петр Малютин положил в Опекунский совет при Санкт-Петербургском воспитательном доме 12 тысяч рублей для обеспечения денежного иска, предъявленного кредиторами одному из его умерших приятелей. Среди функций опекунских советов, кроме заботы о сиротах и вдовах, были и банковские. Согласно екатерининскому указу 1772 года советы имели право принимать вклады для приращения процентами, специально для этих целей при них создавалась сохранная казна. Вложив деньги, Малютин получил свидетельства о их приеме - два шеститысячных билета, которые отдал в Надворный суд, где рассматривалось дело о денежном иске.
По закону деньги эти можно было в любое время обналичить (как тогда говорили, "разменять"), что и сделал Рылеев, став опекуном детей Малютиных. 19 октября 1823 года он с согласия Малютиной забрал билеты из суда, а вместо них в обеспечение иска в Опекунский совет были заложены петербургский дом Екатерины Ивановны и имение Батово. Вследствие этой операции они получили, с учетом процентов, 17 140 рублей 36 копеек. Малютина утверждала, что все эти деньги Рылеев оставил у себя, а она и ее дети из вырученных сумм практически ничего не получили.
В России со времен Екатерины II существовали законы, регулировавшие подобные сделки. Для получения сумм из сохранной казны под залог недвижимого имущества вкладчику необходимо было представить в Опекунский совет особое свидетельство, в котором указывалось, что имение дворянина действительно состоит "в собственном его владении", "спору на сие имение, никаких исков и запрещения нет" и оно "может служить благонадежным залогом при займе денег". Свидетельство это выдавалось палатой гражданского суда той губернии, в которой находилось имение, за подписью всех членов и печатью палаты. Однако такие свидетельства часто выдавались с нарушением законодательства. Сенат давал гражданским палатам регулярные предписания о "непременном и точном исполнении изданных на означенный предмет постановлений", но сразу справиться со всеми нарушениями было сложно.
Этот недостаток заемной системы и использовал Рылеев. При операции с "разменом" билетов он совершил обычный подлог. Батово не могло быть заложено, поскольку он не владел им, "в 1823-м году не имел никакого недвижимого имения - а досталось таковое ему впоследствии уже времени по наследству после покойной его матери подполковницы А[настасии] М[ихайловны] Р[ылеевой], умершей 1824 года в июне месяце". Естественно, ответственность за этот подлог должны были разделить с ним члены Санкт-Петербургской палаты гражданского суда, подписавшие заведомо ложный документ.
В момент заклада Рылеев тоже служил в Санкт-Петербургском суде, правда, в уголовной палате. Но тесная дружба связывала его с председателем гражданской палаты коллежским советником Дмитрием Гавриловичем Высочиным - об этом свидетельствует некролог Высочина, написанный Рылеевым. В некрологе сообщалось, что "сей почтенный гражданин" "в течение сорокапятилетней службы своей всегда отличался справедливостью, усердием и примерным бескорыстием". Однако вряд ли эту характеристику следует признать полностью достоверной. Ложное свидетельство о владении Батовым не могло быть выдано гражданской палатой без ведома ее председателя.
Высочин умер вскоре после выдачи этого свидетельства - некролог был напечатан в столичной ежедневной газете "Русский инвалид" в октябре 1823 года. Вполне возможно, что это был единственный в карьере "почтенного гражданина" случай ненадлежащего исполнения должностных обязанностей и что после его смерти действительно "осталось многочисленное семейство в совершенной бедности". Нельзя исключить также, что именно осознание незаконности собственных действий и боязнь ответственности привели председателя палаты к скоропостижной смерти. Однако в любом случае смерть Высочина была на руку Рылееву, ибо позволяла предать забвению факт получения ложного свидетельства. И, если бы не восстание на Сенатской площади и не претензии Малютиной, история с "разменом" билетов вообще никогда бы не всплыла.
Рылеев узнал о требованиях генеральши лишь в апреле 1826 года. До этого времени он вполне доброжелательно упоминает о Малютиной в тюремной переписке с женой, просит ее "засвидетельствовать" родственнице почтение. 13 апреля в письме жене - в ответ на ее сообщение о малютинских претензиях - появляется фраза: "Скажи Катерине Ивановне, чтобы она не беспокоилась, ей всё будет отдано с процентами".
В его последующих письмах опять идет речь о Малютиной и ее деньгах, но историю с билетами Рылеев старательно обходит. Не упоминает он о ней и при ответе на официальный запрос следствия о состоящих под запрещением имениях подсудимых. У Рылеева были веские причины для молчания: если бы следствие заинтересовалось тонкостями этой операции, ему вполне могли быть предъявлены не только политические, но и уголовные обвинения. Согласно закону, "если кто из занимателей явился в каком подлоге и обличен будет, тот имеет быть лишен имения, чести и чинов".
Но показания об этом деле на следствии дал Михаил Малютин: "Дом моей матушки, находящийся на В[асильевском] о[строве] в 15 линии, заложен опекуном моим, отставным подпоручиком Рылеевым в 1823 году". И 21 июня, меньше чем за месяц до казни, Рылеев был вынужден признаться в письме жене: "Упомянутые билеты по желанию Щатерины] Щвановны] выданы, один ей, а другой мне с наложением запрещения на ее и мое имение".