...
"…по моему мнению, лучшие из них содержат тенденцию против нигилисма…" (369).
Одно из антинигилистических сочинений – несомненно "Порой веселой мая…" (в первой публикации – "Баллада с тенденцией"), другим может быть только "Алеша Попович" в первоначальной редакции (Толстой попросит Б. М. Маркевича вымарать из списка баллады "все, что касается нигилистов и лягушек", тремя месяцами позже, 3 октября – 565; цит. по примеч. Е. И. Прохорова), так как "Поток-богатырь (написан в начале года) уже был обещан "Русскому вестнику" М. Н. Каткова (см. письмо Маркевичу от 8 мая – 362). В принципе Толстой мог работать над "Алешей Поповичем" и в Карлсбаде ("Алеша Попович", "Илья Муромец" и "Сватовство" были посланы в "Вестник Европы" лишь 2 сентября [38] ), однако более вероятным кажется, что баллада была завершена еще в Красном Роге. Правда, 11 июля Толстой писал жене:
...
Вчера я перечел m-me <К. К.> Павловой "Илью" и "Сватовство (цит. по примеч. Е. И. Прохорова – 562);
"Алеша Попович" здесь не назван, однако поэт, во-первых, мог знакомить свою конфидентку не со всеми свежими сочинениями, а во-вторых – опустить в письме названия некоторых, возможно и прочитанных им Павловой, вещей.
"Отрывок" датируется сентябрем на основании письма Толстого М. Н. Лонгинову от 24 сентября:
...
Есть у меня про тебя хорошее стихотворение о пагубных последствиях дурного управления Почтовым ведомством… [39]
Между тем резонно связать его с письмом Маркевичу от 14 мая, где Толстой, рассказав о том, как на телеграфе требуют перевести на французский язык английский адрес (Smith, Payne and Smith), иронически просит адресата осведомиться при случае у барона О. И. Вельо (директора почтового департамента Министерства внутренних дел, антигероя "Отрывка", уже задетого в "Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева", 1868), как это можно сделать.
...
Если бы не наступила уже весна и не пели соловьи, я написал бы ругательное письмо <А. Е.> Тимашеву (прямому начальнику Вельо, министру внутренних дел. – А. Н .) <…> но мягкая погода и меня делает кротким (364).
Весенняя атмосфера побуждает Толстого перейти с гневной французской прозы на "примирительные" русские стихи. В первом из стихотворений ("Все забыл я, все простил…") прощается и Вельо, но из контекста следует, что хозяин почтового ведомства хуже упомянутых прежде ("чарующих" автора) вора-приказчика, ревизора и чешущейся о забор свиньи:
Сердце так полно мое,
Так я стал незлобен,
Что и самого Вельо
Я б обнять способен (397).
"Отрывок" насыщен отсылками к "Ревизору" (ср. неожиданное появление некоего "ревизора" в сельском пейзаже "Все забыл я, все простил…"): главный герой – городничий; тема почты (и неназванной прямо перлюстрации, которая должна вспомниться читателю, знакомому с 68 строфой "Истории государства российского…": "Последнее сказанье / Я б написал мое, / Но чаю наказанье, / Боюсь monsieur Veillot" – 335; ср. развлечения почтмейстера Шпекина); мать и дочь, согласно мечтающие отдаться "великому" пришельцу из "иного мира" (мнимый Наполеон заменяет мнимого ревизора); обилие мусора (ср. "…я и позабыл, что возле того забора навалено на сорок телег всякого сору. Что за скверный город: только где-нибудь поставь памятник или просто забор, черт их знает откудова и нанесут всякой дряни" [40] и "Только видели: валяется / У заставы всякий хлам" – 349); проповедь попа "о древних вавилонянах" (ср.: "…ну, покаместь говорил об ассириянах и вавилонянах – еще ничего…" [41] ); мотив "тройки", возникающий у Толстого словно бы случайно, но в ударной концовке -
Суть депеши скоро сыскана,
Просто значилося в ней:
Под чиновника Распрыскина
Выдать тройку лошадей (349).
Появится в "Отрывке" (причем в соседстве с отсылающим к "Ревизору" пассажем о хламе у заставы) и нечистое животное: "Да дорогой с поросятами / Шла Аверкина свинья…" – 349), заставляющая вспомнить "Все забыл я, все простил…". Густота мотивных перекличек между началом письма Маркевичу (история о телеграфе и "Все забыл я, все простил…") и "Отрывком" позволяет предположить, что стихотворение это сложилось в мае-июне, либо послужив основой для соответствующего фрагмента письма, либо из эпистолярного зерна выросши. Психологически эта версия более правдоподобна, чем вообще-то допустимая, хоть и не предложенная исследователями, "июльско-августовская" или принятая "сентябрьская": легко вспыхивающий, но отходчивый Толстой едва ли стал бы разрабатывать гротескный российский сюжет в Карлсбаде или по возвращении с вод, варьируя свои многомесячной давности остроты.
Майско-июньская датировка "Алеши Поповича" и "Отрывка" кажется правдоподобной в свете того же письма к Маркевичу, переполненного отсылками к собственным сочинениям, преимущественно новейшим (от "Потока-богатыря", текст которого Толстой только что переписал для Маркевича, до обсуждаемых стихов). Письмо строится как цепь комических этюдов, в которых Толстой расправляется с различными, но для автора равно абсурдными житейскими, социальными и литературными феноменами. За гротескным очерком телеграфного бесчинства следуют (авто)ироническое прощение Вельо, такое же, заведомо несбыточное, пожелание идейным противникам (приятелям Толстого) под воздействием весны отказаться от вражды, микропародии на типовые французские романы и четыре развернутые пародии на новейшие образчики русской словесности.
Звучащий в начале письма мотив весны (любви, умиротворения) присутствует в "Илье Муромце" (в финале рассерженный на князя Владимира богатырь забывает обиду: "И старик лицом суровым / Просветлел опять", в следующей – заключительной – строфе возникает объясняющее смену настроения сезонная примета: "И смолой и земляникой / Пахнет темный бор" – 179; ср. две "примирительные" стиховые вставки в письме), "Порой веселой мая…", "Сватовстве" и двух лирических стихотворениях. В "Я готов румянцем девичьим…" дан обращенный (позитивный) вариант эпизода с царевной из "Потока-богатыря". "Румянец девичий", который вызывает у автора брань Маркевича со Стасюлевичем, напоминает о сквернословном монологе царевны, вершащемся признанием:
Кабы только не этот мой девичий стыд,
Что иного словца мне сказать не велит,
Я тебя, прощелыгу, нахала,
И не так бы еще обругала! (173).
В былине царевна бранит Потока, дерзнувшего понюхать ее цветок, – Стасюлевичу предлагается "подарить фиалкой" (397) идейного противника. Рифма "палкой – фиалкой" отсылает (с перестановкой акцентов) к "Пантелею-целителю" (1866), где святой обменивается поклонами с добрыми травами и цветами, а ядовитым – "палкой грозит суковатою", каковую должно применить и против тех, кто "лечением всяким гнушается" и хочет "похерити" "все, чего им не взвесить, не смерити" (136–137). Автокомментарий "Это чувства весенние, может быть, и преувеличенные" должны были напомнить адресату о стихотворении "Весенние чувства необузданного древнего" [42] , которое Толстой послал Маркевичу двенадцатью годами ранее, 24 февраля 1859 года (110).
Эротическая линия, намеченная в двух "примирительных" стихотворениях (и заставляющая вспомнить "Порой веселой мая…", "Сватовство" и "Алешу Поповича"), продолжена – с упором на "плотскость" – в трех "романных" пародиях. Первую Толстой выдает за отрывок из Писемского, намекая заголовком – "В тихом омуте черти водятся" – на роман "В водовороте" ("Беседа", №№ 1–6) [43] . Брутально эротический эпизод Толстой сопровождает комментарием:
...
"Верю только тому, что рассказывает Писемский (не верит он изысканным французским романистам, над которыми издевался выше. – А. Н .) <…> Вот это, по крайней мере, правдоподобно. Менее правдоподобно продолжение" (365).
Писемский, по Толстому, верен действительности (пусть грубой), покуда не начинает обличать им же выдуманный немыслимый цинизм развратных персонажей.
Объект второй пародии (""Ой ли?" Роман в трех частях, пока не оконченный, но выходящий в фельетонах без имени автора") – "Бесы". К маю 1871 "Русский вестник" (№№ 1, 2, 4) представил публике первую часть этого "романа в трех частях" (авторский подзаголовок). Герой пародии именуется Крестовоздвиженским (ср. этимологию фамилии "Ставрогин"; заменяя "греческую" огласовку фамилии на "поповскую", то есть "нигилистическую", Толстой оспаривает заявленный Достоевским "аристократизм" персонажа; ср. также: "Феодалы и олигархи вскочили с своих мягких кресел, работы Лизере, и тупо смотрели друг на друга"). Имя героя произносится на французский лад – "Вольдемар" (ср. Nicolas в "Бесах). Открывающая пародию фраза "На бледной щеке Крестовоздвиженского звучно раздалась пощечина" (которую герой, как и Ставрогин, игнорирует) не только отсылает к финальной сцене первой части "Бесов", но воспроизводит ее детали; ср.: "мокрый какой-то звук от удара кулаком по лицу", "бледнел как рубашка <…> бледен он был ужасно". Реплика любовницы Крестовоздвиженского Насти (у Достоевского обе связанные со Ставрогиным девицы чаще называются не полными, а "домашними" именами – Даша, Лиза) "переворачивает" обращение Виргинского к изменившей ему жене; ср.: "До сих пор я вас только уважала, но сегодня начинаю любить" (365) и "Друг мой, до сих пор я только любил тебя, теперь уважаю" [44] . Обращение Крестовоздвиженского к детям Насти ("бесенята") отсылает к названию романа Достоевского, а придуманный Толстым заголовок "Ой ли?" (как и в "прообразе", двусложный) указывает на сомнение пародиста как в том, что "роман в трех частях" будет завершен (Толстой мог знать о сложностях в отношениях редакции "Русского вестника" и судорожно работающего Достоевского от адресата письма, Маркевича, тесно связанного с Катковым), так и в адекватности отождествления нигилизма с бесовством.
Пародия пересекается с несколькими текстами Толстого. Особо важен мотив безответной пощечины. Прямо он возникает в отброшенной строфе "Алеши Поповича": "На мечах они (противопоставленные богатырю теперешние поповичи, вроде Крестовоздвиженского. – А. Н .) не бьются, / Но примают всякий срам / И обидным не считают / Бить друг друга по щекам" (515). Герой четвертой пародии (о ее связи с "Алешей Поповичем" см. ниже) бросает возлюбленную из страха перед дуэлью с ее мужем. В "Церемониале погребения тела в Бозе усопшего поручика и кавалера Фаддея Козьмича П…" (атрибутируемом Толстому) и тесно связанных с ним <"Военных афоризмах Фаддея Козмича Пруткова"> (участие в их написании Толстого бесспорно) возникают все фигуранты скандальной истории отказа сотрудников "Санкт-Петербургских новостей" принять вызов В. В. Крестовского, оскорбленного рецензией В. П. Буренина на его роман "Панургово стадо" – находившийся вне Петербурга редактор В. Ф. Корш (которому изначально был послан вызов), секретарь редакции А. А. Суворин, автор рецензии:
Будь в отступлении проворен,
Как пред Крестовским Корш и Суворин.
Суворин и Буренин, хотя и штатские,
Но в литературе те же фурштатские <…>
Не дерись на дуэли, если жизнь дорога
Откажись, как Буренин, и ругай врага <…>
Есть ли на свете что-нибудь горше,
Как быть сотрудником при Корше
(<"Военные афоризмы">) [45] ,
Идут Буренин и Суворин,
Их плач о покойнике непритворен.
Идет, повеся голову, Корш,
Рыдает и фыркает, как морж
("Церемониал…", 385) [46] .
Существенно, что третью пародию ("художественную критику") Толстой подписывает криптонимом Буренина – Z [47] .
В диалоге Насти с детьми ("Мы будем молиться Кислороду, чтобы Вольдемар сделал нам нового братца! – "Какая пошлость <…> порядочные люди не молятся даже и Кислороду" – 366) варьируется тезис "аптекаря, не то патриота" из "Потока-богатыря":
Что, мол, нету души, а одна только плоть
И что если и впрямь существует Господь,
То он только есть вид кислорода (175) [48] .
Тот же "патриот" величает киевского богатыря "феодалом", а его присные
…Потока с язвительным тоном
Называют остзейским бароном (176).
В пародии на "Бесов" возникают "феодалы и олигархи", в "художественной критике" читаем:
...
В жизни, как она сложилась феодальным Западом с его средневековыми понятиями, возникшими после низвержения Ромула Августула Одоакром, мы видим одну возмутительную грязь, служащую тучным удобрением папству и баронству. Грязь эта перешла и к нам с заимствованьем христианства от Востока, который был своего рода Западом (366–367).
Абсурдное отождествление Востока (Византии) с Западом – негатив толстовского мифа о средневековом европейском единстве, в которую входит Киевская Русь, принявшая христианство от Византии до разделения церквей, а государственность – от "варяжского" Запада. Поток, богатырь князя Владимира, – потомок скандинавских воителей (ср. слова Владимира в балладе "Змей Тугарин", 1867: "Я пью за варягов, за дедов лихих, / Кем русская сила подъята, / Кем славен наш Киев, кем грек приутих, / За синее море, которое их, / Шумя принесло от заката" – 142), то есть действительно "остзейский барон" (его предков принесло на Русь море – Варяжское, Балтийское, для немцев – Восточное, Ostsee).
"Западно-восточный" эпизод пародии должен быть рассмотрен в контексте исторической мифологии Толстого. Мысль о единстве средневековой Европы особенно выразительно представлена в балладе "Три побоища", повествующей о конце идеализированного мира. Братоубийственная вражда норманнов и саксов (нападение Гаральда-варяга на саксонца-Гаральда и его гибель в битве при Йорке, возмездием за которое становится поход Вильгельма Завоевателя и гибель саксонца-Гаральда в битве при Гастингсе) предсказывает противоборство русских князей, которое последует за поражением Изяслава в битве с половцами и приведет к неназванному, но угадываемому читателем татарскому владычеству:
А братья княжие друг друга корят,
И жадные вороны с кровель глядят,
Усобицу близкую чуя… (152).
Вороны те же самые, что пиршествовали в Британии после Йорка ("И сел я варягу Гаральду на шлем, / И выклевал грозные очи!") и после Гастингса ("Недвижные были черты хороши, / Нахмурены гордые брови, / Любуясь на них, я до жадной души / Напился Гаральдовой крови" – 150). Рушится "семейная" общность, что подчеркнуто одновременными вещими снами жены Изяслава (сватьи Гаральда-варяга) и их невестки (дочери Гаральда-саксонца), в обоих появляются не только вороны, но и страшная "бабища" (147, 148), радующаяся грядущим смертям. "Бабища злая" неявно ассоциируется с Азией (татарщиной), поражение Изяславу наносят пришедшие с востока половцы. Толстой многократно и настойчиво выстраивал ряд "усобицы – татарское иго – московский деспотизм – современное нестроение", наиболее отчетливо (с называнием всех исторических звеньев) он явлен в "Чужом горе" ("И едут они на коне вчетвером / И ломится конская сила" – 136; едут сегодняшний богатырь и три "прошедших горя").
В "Песне о походе Владимира на Корсунь" (1869) авторская ирония направлена как на дикого язычника, хвалящегося своим могуществом (Владимир до крещения; "норманнство" Владимира и его дружины означено строкой "Плывут к Херсонесу варяги" – 153), так и на слабосильную империю, властители которой безропотно отдают Владимиру сестру и не могут без помощи киевского князя справиться с "мятежником и вором" Фокой (156). Однако, приняв крещение, Владимир преображается, его "новая держава" (160) становится наследницей Византии, которая теперь предстает вместилищем единых истины и красоты (драгоценные дары корсунцев, "священства и дьяконства хор", оглашающий "днепровский простор / Уставным демественным ладом" – 158–159). Характеризующий Византию в "Против течения" эпитет "расслабленная" (108) относится не к империи вообще, а к печальному (и преодоленному) периоду ее истории (временное торжество иконоборцев). В этой связи "греческий" финал "Потока-богатыря" (снятый при публикации в "Русском вестнике" и в посмертном, но готовившемся Толстым "Полном собрании стихотворений" 1876 года) не противоречит его "варяжскому" пафосу.
Ах ты гой еси, Киев, родимый наш град,
Что лежит на пути ко Царьграду!
Зачинали мы песню на старый на лад,
Так уж кончим по старому ладу!
Ах ты гой еси, Киев, родимый наш град!
Во тебе ли Поток пробудиться не рад!
Али, почвы, уж новые ради,
Пробудиться ему во Царьграде? (514).
Отдавая себе отчет в распространенности "царьградских мечтаний", все же напомним о текстах, привлекающих пристальное внимание А. Л. Осповата:
Вставай же, Русь! Уж близок час!
Вставай Христовой службы ради!
Уж не пора ль, перекрестясь,
Ударить в колокол в Царьграде
(заметим мотив пробуждения от сна и повторенную Толстым рифму) и
Тогда лишь в полном торжестве
В славянской мировой громаде
Строй вожделенный водворится,
Как с Русью Польша помирится, -
А помирятся ж эти две
Не в Петербурге, не в Москве, а в Киеве и в Цареграде [49] .