Из приведенных выше (примеч. 40) дневниковых записей следует, что Самойлов видел свой будущий дом "многонаселенным". Так было в реальности: в дневниках Самойлова (и опалихинского, и пярнуского периодов) постоянно возникают записи о гостях, часто остающихся в доме не на один день. Тема эта подробно разрабатывалась в первой редакции. Ср.: "На диване / Тоже спит под шкурой бараньей (не пустая отсылка к "Пестелю, поэту и Анне". – А. Н.) / Как сурок артист Рафаил" (в зачеркнутом варианте: "[Спит мой приятель,/ Как сурок, артист Рафаил"] – персонаж легко идентифицируется с артистом-чтецом Рафаэлем Клейнером, другом Самойлова, который был автором и режиссером нескольких его программ; ср. близко стоящую к времени работы над "Ночным гостем" (11 ноября 1971) запись: "Репетировали с Рафиком "Эйнштейна" – Самойлов Давид. Поденные записи. Т. 2. С. 58) и "Спит домашняя пифия Нюра, / Спит природа, то есть натура" (597). Строка о Нюре (вероятно, поэт Анна Наль) утверждала доминирование Анны (по сути, а не по имени!), противополагая бытовую номинацию – высокой, а сниженные ("домашняя пифия") видения этого персонажа – вещим снам. Скрытая антитеза поддержана игрой с расходящимися значениями формальных синонимов – нейтрального русского "природа" и "книжного", латинского по генезису, "натура". Самойлов, однако, снял эти строки, видимо, полагая, что они привнесут в текст эффект "капустника", но сам мотив "многонаселенности" дома (сопряженный со всей "буколической" темой) сохранил, свернув в одну строку: "Спят все чада мои и други" (196). После аннигиляции Нюры и Рафаила "молодой поэт Улялюмов" уже не воспринимался как персонаж с прототипом (каковым скорее всего является поэт Георгий Ефремов). Завершая разбор отброшенных вариантов, предположу, что обращение к издателю ("[Спи, издатель все будет в порядке, / Ты поймешь мои недостатки, / А достатков тебе не понять. // Я тебя понимаю, издатель!"] – 597) было снято скорее всего в силу слишком большой схожести с сюжетом "редактора" в "Решке" – то есть для очередного расподобления с Ахматовой. (Интересно, что в этой строфе применена не "кузминская", но "ахматовская" рифмовка: "А достатков тебе не понять" откликается на "Я скорее буду писать".)
159
Даже в позднем, многоплановом, трудно поддающемся интерпретации, но очевидно болезненно напряженном цикле "Беатриче" (и сопутствующих ему стихах и балладах) героиня – при всех происходящих с ней изменениях и трагических потенциях сюжета – сохраняет изначальную стать хозяйки – держательницы дома.
160
Самойлов не раз обыгрывал пушкинскую характеристику предсмертных стихов Ленского – "темно и вяло" (Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 5. С. 111, как прямо цитируя: "Говорим и вяло и темно" ("Вот и все. Смежили очи гении…" – 166), "Пишут вяло и темно" ("Что сказать официанткам…" – 507), так и давая ее обращенный – позитивный – вариант: "Говорите нам светло и ясно" ("Таланты" – 107), "Светло и чисто запоет" ("Когда сумбур полународа…" – 520).
161
Ср. позднейшую (17 марта 1977) запись в "Общем дневнике": "Надо продолжать Ахматову, хотя это почти невозможно" – Самойлов Давид. Поденные записи. Т. 2. С. 284.
162
О семантической многомерности поэмы "Цыганы" см.: Бочаров С. Г. Свобода и счастье в поэзии Пушкина // Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина: Очерки. М., 1974. С. 10-15; Флейшман Лазарь. К описанию семантики цыган // Флейшман Лазарь. От Пушкина к Пастернаку: Избранные работы по поэтике и истории русской литературы. М., 2006. С. 31-45. Внутренняя противоречивость поэмы, сомнительность цыганского "золотого века" были констатированы (но не истолкованы, а скорее осуждены) наиболее проницательным из первых ее критиков, И. В. Киреевским в статье "Нечто о характере поэзии Пушкина" (1828); см.: Киреевский И. В. Критика и эстетика. М., 1979. С. 49-51. Характерно, что по завершении поэмы Пушкин писал Вяземскому (8 или 10 октября 1824 года): "Не знаю, что об ней сказать" – Пушкин А. С. Указ. изд. Т. 10. С. 80. Несколько позже он сочиняет монолог Алеко над колыбелью сына (включение которого в текст весьма существенно бы изменило поэму; об этом см.: Винокур Г. О. Монолог Алеко // Литературный критик. 1937. № 1. С. 217-231). О том, что Пушкин вполне осознавал многозначность поэмы (и способность ее фрагментов встраиваться в разные контексты), свидетельствует его публикаторская стратегия: начальный отрывок (читающийся как апология цыганской вольности и обрывающийся стихом "Как песнь рабов однообразной…") был отдан в "гражданствующую" "Полярную звезду", рассказ об Овидии – в "Северные цветы" Дельвига. Наконец в письме Жуковскому от 20 апреля 1820 года Пушкин аффектировано отказывается от какой-либо интерпретации "Цыган", выявления "цели" этой поэмы: "Цель поэзии – поэзия…" – Пушкин А. С. Указ. изд. Т. 10. С. 112. Думается, не случайным был не только ответ Пушкина, но и вопрос умного читателя Жуковского.
163
См.: Лотман Ю. М. Русская литература и культура Просвещения. М., 1998. С. 325-384. С большой долей вероятности можно предположить, что ее первая публикация – Блоковский сборник. Труды научной конференции, посвященной изучению жизни и творчества А. А. Блока. Май 1962. Тарту, 1964. С. 98-156 – была известна Самойлову.
164
О сознательном утопизме и антиисторизме поэмы, в которой вынесена за скобки чудовищная – особенно для крестьянства – социальная реальность русского ХХ века (упоминается война как дело общенародное, но нет ни колхозов, ни райкомов, ни примет технического прогресса), подробнее см.: Немзер Андрей. Поэмы Давида Самойлова. С. 409-411.
165
Самойлов Давид. Поэмы. С. 100, 106, 107, 108.
166
Там же. С. 102.
167
Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 4. С. 169; Самойлов Давид. Поэмы. С. 107.
168
Державин Г. Р. Указ. соч. С. 421.
169
Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 3. С. 336.
170
Ср.: "Счастлив (в первой редакции: "блажен". – А. Н.), кто посетил сей мир / В его минуты роковые" – Тютчев Ф. И. Полн. собр. стихотворений. Л., 1987. С. 105, 309. "Будущие беды" (они же "минуты роковые") – ввод советских войск 21 августа 1968 года в Чехословакию, где Самойлов побывал годом раньше. См. также стихотворения "В этой Праге золотой…" и "Не у кого просить пощады…".
171
Ср.: Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 3. С. 179.
172
Самойлов Давид. Поденные записи. Т. 2. С. 42. Самойлов категорически отказывается от каких-либо иллюзий. Ср. записи от 5 и 7 декабря о знакомых, задающих одни и те же вопросы: "неужели "они" не понимают? Нет, не понимают <…> должны же "они" понять? Нет, не должны" – Там же. С. 44.
173
Подробнее этот сюжет рассматривается в готовящейся работе о "декабристском" мифе Самойлова.
174
Самойлов Давид. Поденные записи. Т. 2. С. 66. Ознакомившись с этой репликой по журнальной публикации дневников, М. С. Харитонов точно соотнес ее с тем, что Самойлов говорил в связи с его повестью "Этюд о масках": "…мы в некотором отношении писатели прямо противоположного типа <…> Ты показываешь разложение, когда общество делает из людей маски. Я, напротив, хочу показать, как несмотря на все, люди остаются людьми" – Харитонов Марк. Указ. соч. С. 349.
175
Ср. невероятно популярный (до сих пор) фрагмент рассказа Искандера "Начало" (1969): "Единственная особенность москвичей, которая до сих пор осталась мной не разгаданной, – это их постоянный интерес к погоде. Бывало, сидишь у знакомых за чаем, слушаешь уютные московские разговоры, тикают стенные часы, лопочет репродуктор, но его никто не слушает, хотя почему-то и не выключают.
– Тише! – встряхивается вдруг кто-нибудь и подымает голову к репродуктору. – Погоду передают.
Все затаив дыхание слушают передачу, чтобы на следующий день уличить ее в неточности. В первое время, услышав это тревожное "тише", я вздрагивал, думал, что началась война или что-нибудь не менее катастрофическое. Потом я думал, что все ждут какой-то особенной, неслыханной по своей приятности погоды. Потом я заметил, что неслыханной по своей приятности погоды как будто тоже не ждут. Так в чем же дело?
Можно подумать, что миллионы москвичей с утра ходят на охоту или на полевые работы. Ведь у каждого на работе крыша над головой" – Искандер Фазиль. Собрание: <В 10 т.>. Путь из варяг в греки. М., 2003. С. 23. "Погодные новости" у Искандера заменяют новости политические в двух смыслах. Их ждут, обсуждают и даже критикуют, потому что объективной политической информации на советском радио нет. С другой стороны, они эквивалентны этим самым политическим новостям (уловленным или придуманным по реальным или мнимым намекам или услышанным по западному радио), ибо никак не меняют "уютной", с "крышей над головой" жизни слушателей-москвичей (ср. снятые версии о катастрофической или радующей вести, которых и не ждут). Герой-рассказчик Искандера – выходец из "природного" патриархального мира, в жизни которого погода на деле играет куда большую роль, чем в существовании москвичей, но интонация подсказывает, что в абхазском селе не слишком интересуются погодой. (Как в прямом, так и в переносном смысле; роман-утопия "Сандро из Чегема" повествует о том, как советская власть, многое испоганив в Чегеме, кого-то из чегемцев введя в соблазн, а кого-то и погубив, не поколебала – до времени – чегемских устоев.) В отличие от интеллигентных москвичей герой-рассказчик Искандера независим от погоды. Как и поэт в первых строках "Ночного гостя".
Погодная метафорика не раз возникает в позднейших стихах Самойлова: "Я все время ждал морозов, / Ты же оттепели ждал <…> Я люблю морозы наши. / Только шубу запасти" (1978; обращено к Б. А. Слуцкому – 250); "Мороз! Накликал сам! Ведь слово колдовство" и "После суровой зимы" (оба – 1985; возможно, что здесь "второй план" не политический, а интимный, или актуальны оба; второе стихотворение датировано 16 марта 1985, то есть самым началом горбачевского правления: "Снег все же начал таять. Суть / Победна. И весна, хоть робко, / Но начала торить свой путь. / Уже подтаивает тропка <…> Грядут иные времена, / Извечно, как у Гесиода" – 346, 347); "Переменная погода" (1988); "Январь в слезах, февраль в дожде. Как усмотреть…" (1989). В двух последних стихотворениях наглядны и реальные приметы балтийской "сиротской" зимы.
176
Ср. его магическую функцию в одноименной поэме. Об источниках и колеблющейся семантике мотивов "снега" и "мороза" в "Снегопаде" (и их развитии в "Юлии Кломпусе") см.: Немзер Андрей. Поэмы Давида Самойлова. С. 422-423, 452-453.
177
Ср.: "Будто кто-то постучался – постучался в дверь ко мне" – Бальмонт К. Д. Указ. соч. С. 503. Вероятно, в круг подтекстов "Ночного гостя" должны войти и "Колокольчики и колокола", также переведенные Бальмонтом.
178
Проекция "Цыган" на трагедию, приведшую Пушкина к гибели, важная составляющая пушкинского мифа. Здесь, кроме уже упомянутых вариаций Пастернака (в особенности – "Облако. Звезды. И сбоку...") должно назвать третью часть романа Тынянова "Пушкин"; подробнее см.: Немзер Андрей. Карамзин – Пушкин. Заметки о романе Ю. Н. Тынянова // Лотмановский сборник. 1. М., 1995. С. 584-585.
179
См.: Немзер Андрей. Поэмы Давида Самойлова. С. 430-437.
180
Маркович В. М. В. Э. Вацуро: Материалы для исследования // В. Э. Вацуро: Материалы к биографии. М., 2005. С. 6-18 (далее ссылки на это издание даются в тексте, в скобках). Не вдаваясь в анализ этой безусловно глубокой и стимулирующей ответную мысль работы (разумеется, никак не сводимой к обзору прежде высказанных мнений), считаю нужным оговорить один пункт, касающийся меня лично. Характеризуя некрологическую заметку А. Л. Зорина и преамбулу С. И. Панова к публикации фрагментов переписки Т. Г. Цявловской и В. Э. (оба текста напечатаны в мемориальном блоке "Нового литературного обозрения", 2000, № 42), В. М. Маркович замечает, что в этих материалах акцент сделан на обособленности "последнего пушкиниста", с уходом которого "пушкинистика прервется". К этому тезису добавлена сноска: "Та же мысль выражена в заглавии некролога А. Немзера "Последний великий пушкинист"" (8, 17). Но ни в моем отклике на кончину В. Э., ни в развивающих его положения статьях "Право на воздух" (см.: Немзер Андрей. Памятные даты: От Гаврилы Державина до Юрия Давыдова. М., 2002. С. 475-479) и "Тайна Вацуро" (см.: Вацуро В. Э. Избранные труды. М., 2004. С. XIII-XXIV; этот текст, впрочем, не мог быть известен В. М. Марковичу) о конце пушкинистики, филологии или гуманитарных наук не говорится ни слова (просто потому, что я об этом думаю иначе, чем А. Л. Зорин), а В. Э. противопоставляется весьма различным (и глубоко мной почитаемым!) филологам не ради выведения из контекста и/или "возвеличивания", но для того, чтобы как-то приблизиться к ускользающему "необщему" выражению его лица. За словами "последний великий пушкинист" в моем тексте следует разъяснение – "сопоставимый с Анненковым, Модзалевским, Томашевским, Тыняновым, Лотманом". Ясно, что речь идет о творческом масштабе ушедшего, а не о перспективах отечественной науки; логическое ударение падает на слово "великий", а слово "последний" указывает лишь на место, занятое В. Э. в ряду, который я никогда не мыслил закрытым. Вопрос о том, работают ли сейчас пушкинисты (специалисты по "серебряному веку", медиевисты, египтологи и т. п.), чьи научные достижения и общекультурная значимость требуют эпитета"великий", представляется мне бессмысленным. И уж точно не имеющим отношения ни к оценке коллег В. Э., продолжающих общее дело, ни к гадательным (всегда, а не сейчас) судьбам русской гуманитарной мысли вообще и пушкинистики в частности. Необходимо и еще одно уточнение. Слова "пушкинистика прервется" (после ухода Вацуро) в заметку С. И. Панова пришли из его устных бесед с другом В. Э., замечательным историком А. Г. Тартаковским. Мне тоже доводилось слышать от Андрея Григорьевича подобные речения. Здесь сходилось многое: раздражение по конкретным (вполне обоснованным) поводам, естественная тревога за будущее немолодого и много повидавшего человека (к тому же профессионального историка) и, если угодно, законная гордость тем, что было сделано лучшими из поколения А. Г., прежде всего, В. Э. и Н. Я. Эйдельманом ("богатыри – не вы!"). Но доводилось (не раз и не два!) слышать и другое – очень высокие оценки как отдельных работ, так и исследовательского потенциала историков и филологов среднего и младшего поколения, в частности – С. И. Панова. Точно так же и В. Э., сурово судя положение дел в филологии 1990-х годов, негодуя на новые трудности и наглядную девальвацию бесспорных ценностей, отнюдь не считал эту ситуацию окончательной и бесперспективной и увлеченно работал с молодыми исследователями, возлагая на них большие надежды. См. в этой связи воспоминания его учениц О. К. Супронюк ("Из дневника аспирантки" – 94-109) и Н. А. Хохловой ("Об учителе" – 110-116).
181
От составителя // Вацуро В. Э. Избранные труды. С. VII; Вацуро В. Э. Записки комментатора. СПб., 1994. С. 234-307 (работы ""Моцарт и Сальери" в "Маскараде"", "Лермонтов и Серафима Теплова", "Камень, сглаженный потоком", "Запись в цензурной ведомости"); Вацуро В. Э. Пушкинская пора. С. 466-513 ("Литературная школа Лермонтова").
182
Вацуро В. Э., Латышев С. Б. Первая межвузовская конференция по творчеству М. Ю. Лермонтова. Ленинград. Май 1958 г. // Русская литература. 1958. № 3. С. 259-260. Выступление студента Вацуро запомнил И. Л. Андроников, двадцатью годами позже (16 марта 1978) писавший В. Э.: "Я всегда высоко ценил Ваши колоссальные возможности, начиная с первого Вашего сообщения на лермонтовской конференции в университете" (письмо хранится в домашнем архиве В. Э.).
183
Даже в том случае, когда ученый переходит к беллетристике, конституирующие особенности его мышления в целом сохраняются. В последнее время не раз говорилось о том, сколь мощно сказывается "поэтическое" по форме ("публицистическое" по задаче) начало в историко-литературных и теоретических трудах Тынянова; стоит напомнить и о серьезном филологическом содержании его прозы (в том числе "простого" романа "Пушкин", где множество смелых и перспективных научных гипотез представлено зашифровано и/или суггестивно). Другое дело, что "единство" творческого мира художника, ученого или мыслителя легче постигается крепкими задним умом (накопленными знаниями) потомками, чем современниками, которые изумляются "неожиданному" обращению Пушкина к "презренной прозе", Толстого – к религиозно-философской публицистике, Набокова – к английскому языку, а Солженицына – к "повествованью в отмеренных сроках".
184
19 апреля 1962 года В. Э. рефлектирует в дневнике: "Моя работа над статьей о Марлинском застопорилась; я почти с отчаянием заметил, что пишу и думаю хуже, чем 3 года назад. Как бы ни объяснять это – слишком хорошо знакомый материал, долго лежит etc. – никуда от этого не уйдешь <…> Работаю над статьей, урывая свободные часы <…> принялся читать и думать. Пришли новые мысли, неожиданные повороты. А времени так мало! Но все-таки меня обрадовало, что есть еще порох в пороховницах. М. б., получится"; 5 мая – "Статья начинает получаться" (506-507).
185
См.: Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4 т. М.; Л., 1959. Т. 3. С. 719-731; Т. 2. С. 645-655. Статьи эти вошли в переиздания четырехтомника 1962 и 1980 годов, в последнем подвергшись приметной переработке. Здесь статья о поэмах вышла за подписью одного Вацуро. При всей этикетности и, пожалуй, некоторой скованности этих работ они сыграли немаловажную роль в формировании стиля Вацуро, "подводящего итоги", – в них складывается тот тип "суммарной" статьи о Лермонтове, неприметно синтезирующей общепризнанные наработки коллег и глубоко индивидуальные авторские решения, что был блестяще реализован В. Э. в 1980-1990-х годах.
186