– Да в том и дело, что потенциального нарушителя уже ничто не напугает. Потенциальный нарушитель обычно и проявляет инициативу по выявлению всех этих "оборотней", только из нижестоящих чинов. И тех, кто ему не нужен, или кто много рот разевает, он их просто отдает на заклание. Для него люди как скот на бойне: ага, ты мне не нужен, значит, пошел вон. А во-вторых, надо полностью структуру менять. Потому что не дело, когда у мужиков нет ни зарплаты путевой, ни квартиры. Куда ему идти? Жена каждый день ему зудит. На ухо. Вот, мол, Сидоров то, Сидоров се, а ты у меня, мент поганый, заработать себе не можешь. И прочее, и прочее. Вот он и идет во вторую "смену": форму снял, пошел грабить. Те же ларьки. Помните, у Джека Лондона есть рассуждение одного героя: "Вот где логика, когда государство ходит и грабит людей. Разбивает им большой палкой голову. А когда разбитых голов собирается множество, государство начинает проявлять к ним акты милосердия". То есть государство уже награбило до того, что деньги некуда девать, и оно начинает меценатствовать, раздавать средства на благотворительность, замаливать грехи. Вот и наше государство занимается этим. К чему я хочу подвести? Ну сколько же людям можно нервы-то трепать? Все же прекрасно всё видят, что государство полностью народ ограбило. Живет только горстка людей, кучка какая-то. Опять я вернусь в свое детство, когда Павлик Морозов был пионером-героем. А потом стал предателем: папу своего сдал. Оказывается, это нехорошо. А хорошо, когда ты раньше был ярым коммунистом, а потом стал ярым демократом? Была брежневская верхушка – коммунисты, а потом пошли их дети, сыны Гайдара – демократы. А наше поколение получилось с искалеченной психикой. Мы как подранки, побитые не войной, а моралью, перевернувшейся с ног на голову. Изначально было одно, а потом стало совсем другое. У меня это просто в мозгу не укладывается. Говорят, что началось формирование нового человека… Ну какого нового? Смотрю телевизор: губернатор Чукотки купил "Челси". А на какие доходы ты купил? Не то чтобы у меня зависть, что он где-то нахапал эти деньги. А то, что раньше у него папа был коммунистом, потом стал демократом, и сам он должность там занимал такую же. Вот мы про это с вами только что говорили: сегодня он красный, а завтра он черный. На зоне. Перекрашиваются. То же самое на свободе. В зависимости от ситуации. Откуда ветер подует. Проблема? Но мне кажется, что еще в ближайшие десять-двадцать лет в нашей стране ничего не изменится. Будет доживать старое поколение, воспитанное на идеях коммунизма и гуманизма, и будет нарождаться новое поколение. И только когда все старики вымрут – те самые старики, которые еще помнят старое время и еще чему-то сопротивляются, – тогда в нашей стране появится новая Америка, или New Russia, не знаю, как еще назовут нашу страну. Но лично меня это не устраивает. Я с ними не согласен! А в чем не согласен? Я говорю: "Ребята, ну вы живете своей жизнью, так дайте и другим маленько пожить". Было у меня на сберкнижке десять тысяч, они превратились в один день в ваучер. А ваучер этот ушел в пивной киоск. Там какой-то дядька их скупал. И так за бесценок их отдало большинство народа. Ограбили всех, обворовали. Сначала пообещали светлое будущее, народ поверил. А потом народ в дураках оставили. Вот с этим я не согласен! Душа бунтует, ум не согласен. По натуре я бунтарь.
– И поэтому вы пошли в криминал?
– Да нет, криминал никогда не притягивал меня. Если бы я шел к криминалу, я бы уже давно сел. А так я свой первый срок получил только в тридцать четыре года.
– Но все равно получается, что вы не нашли правильного применения своим силам.
– Я виню самого себя: где-то немножко сошел с катушек.
– И в итоге попал в тюрьму.
– Особой трагедии я в этом не вижу.
– Чем вы занимаетесь в зоне?
– Да ничем. Три с половиной года я бунтовал. "Под крышей". Потом вышел в лагерь, осмотрелся. И сразу же вступил в открытую конфронтацию с замполитом колонии. Я так и сказал ему: "Мне с вами не по пути". Для него это было шоком, потому что он – заместитель начальника колонии по воспитательной работе. И вдруг кто-то начинает навязывать ему свое мнение.
– Что вы имели в виду, говоря о том, что вам с ним не по пути?
– К нам в отряд зашел какой-то инспектор и сразу же стал мне "тыкать". И "тыкал" с нецензурной бранью. Я к себе такого обращения не потерплю. Я его начинаю ставить на место, говорю ему: "Ты мне не тычь, я с тобой свиней не пас". А это уже расценивается как злостное неповиновение сотруднику колонии. Я замполиту потом сказал: "Вы своих сотрудников хоть маленько одергивайте". Я понимаю, что людей брать неоткуда, дают объявления в газеты. А потом набирают кого попало. Вот приходит новоиспеченный офицер, ну какой он офицер? Всю жизнь он проходил с вилами в колхозе. Он грузил там, извините за выражение, навоз. А тут вдруг прочитал в газете объявление. У него глаза загорелись: ух ты, в зоне работать! Он приходит в отдел кадров, его встречают с распростертыми объятиями. Человек сразу же в своих глазах вырастает. Форму надел, локалкой хлопнул, и пошло-поехало: теперь он кум королю и сват министру. То есть большим человеком стал. Начальником.
– Ну хорошо, а вы-то себя кем ощущаете в зоне?
– От большого срока всякие мысли в голову лезут. Иногда просто хочется прыгнуть на запретку, чтоб пристрелили. Человек слаб по своей сущности. Можно до такой степени здесь загнуться! Думать, что все плохо, все в черном цвете. По большому счету, так и есть в зоне. Сам факт жизни в неволе говорит за это. Никем я себя здесь не ощущаю. И только иногда просыпается надежда, что все-таки в колонии я не навечно. У меня сейчас заветная мечта, когда на волю выйду, разуться и босиком по траве походить. В зоне одни булыжники. Я обычной травы уже восемь лет не видел. У нас из 10-го отряда, со второго этажа, виден кусочек воли – поросшая тайгой гора. И дом под горой. Смотришь туда – тоскует душа. Я написал по этому поводу стихотворение:
Трудно дышится, плохо пишется.
Будто все это в первый раз.
А на доме туман колышется.
Вот еще один день угас.
Кто-то колется, кто-то молится,
Кто-то на все махнул рукой.
А за зоною даль сосновая.
Кто-то сыплет на рану соль.
Вот такие ассоциации у меня родились.
– Давно вы пишете стихи?
– Начиная со школы.
– В колонии еще кто-нибудь сочиняет стихи?
– Здесь есть поэтический клуб, я называю его секцией рифмоплетов. Ничего особо выдающегося они в этом клубе не сочиняют. В эту секцию ходит один мой приятель, он все пишет про крошки-окошки. Я ему все время говорю: "Ты хоть разнообразь тематику". Я ему стих написал, посвятил, так он оскорбился. У него есть стихотворение "Рябиновые бусы". Я написал в ответ:
Кто-то пишет про рябиновые бусы.
Кто-то шепчет проклятье судьбе.
Заблудились людские души
В полуистине и полувранье.
На судьбу грешат, ее ругая.
А она от смерти сберегла.
Дарят женщинам рябиновые бусы,
Забывая, сколько дали зла.
А потом бессонными ночами
Начинают думать о душе,
Суете людского мирозданья,
И писать стихи о доброте.
Ведь душа обречена навечно:
Путь искать в пучине бытия.
Продираясь через бесконечность
Полуистины и полувранья.
Я вообще всю свою жизнь тяготею к разному творчеству. Даже когда учился в милицейской учебке, я все время занимался какой-то художественной самодеятельностью. И за счет этого я везде вылезал. То есть все на плацу тренируются, а я в барабан стучу… До шестнадцати лет я вообще в ансамбле играл. В шестнадцать лет я уже рослый парень был. Играли на танцах, в ресторанах. И мне это легко удавалось. Попросят где-нибудь выступить, сыграть или стихи почитать – сыграю и почитаю. В колонии есть свой вокально-инструментальный ансамбль "Кому за двадцать". У всех ребят в ансамбле срока большие, за двадцать лет. И я им говорю: "У вас репертуар избитый, три года поете одно и то же, типа "Сижу, кусаю булочку. Иду, кусаю булочку". Ну что это за песни?" Я им сказал: "Если бы я был вашим руководителем, вы бы за три года у меня спелись? как "Песняры" у Мулявина". И я их разворошил. Я решил им конкуренцию составить: создать при колонии театр-студию "Экспромт". В прошлом я еще был театралом заядлым, участвовал в любительском театре в Самаре. И в зоне я тоже решил создать театр. Как это получилось? Вот когда я вышел "из-под крыши", подумал, что надо чем-то заняться. Взял в библиотеке книжку стихов одной поэтессы. Читаю. Поделился с приятелем впечатлением: "Смотри, как здорово пишет". А он говорит: "Да я ее знаю". – "Откуда ты ее можешь знать?" – "Она к нам приезжала в зону". Я говорю: "Да не может такого быть!" Оказалось, она приезжала в колонию на заседания поэтического клуба. Потом я тоже с ней познакомился. Посидели, поговорили. Аж на ты перешли. Я ей даже письма потом писал. Жизнь-то у меня богатая, насыщенная, есть чем поделиться. Кстати, она сказала мне, что ее стихи очень хорошо проходят в дурдоме и в местах лишения свободы. И вот я, пообщавшись с ней, опять почувствовал тягу к творчеству. Замполит пошел мне навстречу, говорит: "Давай расшевелим народ". Таким образом, у нас с замполитом наступило перемирие. Я набрал ребят в театр-студию. Написал два сценария. Все получилось прекрасно, с шутками-прибаутками, на злобу дня, типа:
Черствый хлеб жевал я всухомятку.
Говорили в лагере мне так:
"Вот счастливчик, получил двадцатку.
А могли бы врезать четвертак".
Первое выступление нашего театра было назначено на День защитника Отечества. Мы сделали муляжи оружия, военную форму подготовили. И концерт прошел хорошо. Ни в каких других зонах праздник 23 февраля не отмечается, поскольку отмечать его считается зазорным у уголовников. А в нашей зоне День защитника Отечества каждый год отмечается с помпой, потому что здесь сидят бывшие военные. Они как-никак, но все же защищали родину. Ну а то, что они попали в зону, так здесь они считают себя вроде как… военнопленными! Ребята-то, в основном, молодые, попали в колонию за убийства. Особенно много их после Чечни заехало. Нет у них в душе покоя. Как говорится, вечный бой у них. И покой им только снится. У нас вообще в колонии отмечаются все военные праздники: День воздушно-десантных войск, День пограничника, День морфлота… Флаги даже ребята свои делают, вывешивают в отрядах. Да тут еще такая конкуренция идет! Одни говорят: "Вы пехота, вы мазут, а мы – десантура". Другие доказывают: "А вы медуз не видели". На праздник берут чай, конфеты. Собрались в кружок, взяли гитару. Поиграли, попели.
– А субординация по воинским званиям в колонии есть?
– Да какие тут звания… все осужденные.
– Но вообще-то попадают в зону люди с большими звездами?
– Конечно, есть и такие. Их в зоне хорошо знают. Они все при делах, при должностях. Те же мастера на промзоне из бывших начальников. Среди них тоже разные люди встречаются. У нас тут сидел директор спецшколы ФСБ, у него в свое время Путин учился. Я с ним общался. Умнейший мужик. Он мне сто раз говорил: "Вадим, рот закрой и молчи сиди. Потому что все, о чем ты здесь скажешь, обернется против тебя. Причем в извращенной форме". Он учил меня, что надо быть гибче. Сливаться с людьми, стараться не выделяться. Я могу рассказать еще про одного человека. Мой товарищ, собровец, Герой России, старший лейтенант, восемь лет отсидел… Он Героя России получил за Чечню. Его взвод попал в окружение. Они оказались в здании на четвертом и пятом этажах, а под ними на трех этажах были "чехи". Три дня взвод – десять человек! – держался, отбивался, пока не подошли наши основные силы. Двоих из них только ранило, все остались живыми. Об этом потом во всех центральных газетах писали, репортаж по телевидению был. И вот он после всего этого попадает в колонию. Спрашиваю его: "За что?" – "Да мы тут пьяные остановили таксиста, сказали: "Довези". Сели, а он вдруг чего-то задерзил нам". В общем, побили они таксиста. В результате получилось как разбойное нападение. Чуть ли не завладели его автомашиной. Тот быстренько заявление написал, и посадили их.
– В бытовом плане к чему в колонии труднее всего привыкнуть?
– К тесноте.
– Колония перенаселена?
– Положено по четыре квадратных метра на человека, а у нас и метра не приходится. Вот говорят, что в тесноте, но не в обиде. Да в обиде, и еще в какой! Когда день изо дня и год от года повернуться негде. Друг другу в затылки дышим. И физически тяжело, и морально. И уже думаешь только об одном: как бы выжить. Организм-то изнашивается. У нас тут произошел вообще дикий случай. Один осужденный на промзоне сломал ногу – раздробил всю кость. Отвезли его в больницу, а вернулся он уже без ноги, на костылях. Я его спрашиваю: "Женя, а чего тебе ногу-то не собрали?" – "Говорят, лекарств нету. Сказали: "Плати за лекарства, если есть деньги". А мне помочь некому: матушка нездорова, и бабка больная". Мальчишке всего двадцать пять лет, ему ногу ампутировали! Хотя было бы проще взять, разрезать, эти косточки сложить, и загипсовать.
Так что благополучие в зоне – это очень шаткая вещь. Сегодня ты как все, а завтра – никто.
– Оказавшись в зоне, о чем вы больше всего сожалеете?
– Время проходит бездарно. Жалко уходящие годы. Я уже заметил, что стал память терять. Недавно не мог вспомнить, как Сталина звали.
– С чего это вы о Сталине подумали?
– У нас в колонии есть средняя школа. Там висит плакат, где написано что-то за Сталина. Я прочитал инициалы: "И. В." И потом долго вспоминал. Иван? Илья? Поймал себя на мысли, что не помню имя. И только когда отошел от плаката, вспомнил: Иосиф!
– Как думаете, от тюрьмы все-таки можно заречься?
– Можно оградиться. А заречься и оградиться, мне кажется, две разные вещи. Можно создать вокруг себя непробиваемую стену, как у нашего президента Путина. Завести "быков" с толстыми шеями, торпеды поставить. И спокойно обделывать свои делишки. Тебя никто не тронет. А все равно бог не фраер, и если ты когда-нибудь в чем-нибудь хроманешь, хоть один раз, то зарекаться от тюрьмы нельзя. Никак.
– Бытует мнение, что в колонию попадают, в основном, неудачники.
– Не только одни неудачники. Все зависит от случая. Ведь чтобы совершить преступление – надо тоже иметь определенный характер. Преступление – это поступок, за который, правда, человек потом будет страдать. Если человека вывести из себя – это одно. Это психическое расстройство. А если он целенаправленно идет на совершение преступления и знает, что он понесет за это наказание, но он, опять же, совершает преступление. Это поступок, а не больная психика. Я могу привести такой пример. Отработал человек всю жизнь в милиции. Вышел на пенсию. У него есть жена, внуки, дача. Он пчел завел. И вот однажды приходит к нему пьяный участковый. И начинает что-то вымогать у этого дедушки. Потом участковый оскорбил его жену – старенькую женщину – и даже ударил. Тот дед забегает в свою сторожку, берет свое ружье и стреляет в этого участкового. Получается убийство сотрудника милиции, который был при исполнении своих служебных обязанностей. Почему я должен называть этого деда неудачником в жизни? У него было все: любимая работа, семья, он получал пенсию.
– Это реальный случай?
– Да. Это я рассказал про дядю Мишу, он сидит в двенадцатом отряде. Вот он – старый-престарый дед. Убил участкового. Но это поступок. Он знал, что понесет наказание за убийство.
– На сколько лет его посадили?
– По-моему, на пятнадцать. Много ему отмерили. Он еще в прошлом веке сел, в 1999 году. Тогда судили строго. И вот он теперь страдает за свое преступление. Вообще, нахождение в тюрьме – это не критерий непорядочности человека. Это еще не значит, что он какой-то моральный урод, что нет у него ни чести, ни совести, ни родины. Так что все зависит от случая и от человека. Тут нельзя четко разграничивать: удачник он или неудачник. Я вам скажу больше: в колонии очень сильно формируется комплекс отторжения обществом. И вот придумывают тут себе всякие оправдания, дескать, на воле остались одни наркоманы и пьяницы, а весь генофонд нации, мол, сидит в колонии. Но, душа моя, а сам-то ты кем был на воле, три года назад? Таким же наркоманом и пьяницей. А теперь вдруг стал генофондом… Ну елки-палки, хоть сейчас его на божничку ставь. Все беды человеку нужно искать в самом себе. Я в своем отряде ребятам говорю: "Хлопцы, прежде чем других судить и рядить, вы утром встаньте, подойдите к зеркалу и посмотрите на себя". Если нет у тебя настроения, так ты не порти его другим.
– Ну и как, прислушиваются к вашим советам?
– Умный человек всегда поймет и не оттолкнет. Он послушает и сделает для себя выводы. Просто в колонии за столько лет я так много грязи нахватался, что хочется отойти от этого, сделать хорошее и доброе, научить кого-нибудь чему-то хорошему. А у большинства, у молодых, в глазах безразличие и страх какой-то. Больше в глазах ничего нет. Со временем они, конечно, поймут, что неправильно ходить и плеваться по сторонам. Это совсем не круто. Он думает, что кинуть "бычок" мимо урны – это высший пилотаж. И пройти, не заметив, что он нагадил, считается круто. Нет, брат, это просто свинство. Но люди не понимают… Вот один у нас вдруг ударился в религию. Он сам не понимает, во что верит. Но верит. Причем до фанатизма. С ним разговаривать о чем-либо бесполезно. Никого не слушает. Это неправильно. Я считаю, надо работать над собой. Нормально, продуктивно. Давать отчет себе, почему ты здесь оказался. Понять самого себя: есть ли у тебя злоба на людей? Здесь ведь такие страсти разгораются: живут и годами вынашивают месть… И все у них в жизни плохо. Вот утром проснулся, и у него уже плохое настроение. Здесь плохо, там плохо, везде плохо. А ты хоть что-нибудь сделал, чтобы тебе было хорошо? Человек, если хочет жить, он живет и в колонии и даже находит себе спутницу жизни. Вот двенадцатого числа, на День независимости, приезжает в колонию одна женщина… моя любимая. Если у нас пойдет все как надо, мы с ней, наверное, даже распишемся. Я с ней познакомился по переписке. У меня был ее адрес. Мне сказали, что она одинокая. Совсем не зная ее, я написал ей письмо в стихах:
С чего начать? Что написать?
Чтобы доходчиво и просто
Не оттолкнуть, не напугать,
А быть на равных без притворства.
Я – заключенный, Вы – вольны.
Два мира: воля и уродство
Стоят у каменной стены,
И одолеть ее не просто.
Вам одиноко, мне – вдвойне,
Вам нужен друг, а мне – подруга.
Нам нужно сделать только шаг,
И руки протянуть друг другу.
Такое вот письмо я написал этой женщине. Она живет на Камчатке. Она получила письмо и обалдела. От моих стихов!
– Где вы взяли ее адрес?