2. КАРТИНКА К "ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ"
Прежде чем приступить к непосредственному чтению рукописи "Евгения Онегина", обратимся к стихам II главы романа, представляющим загадку для исследователей.
Мне было грустно, тяжко, больно.
Но одолев меня в борьбе.
Он сочетал меня невольно
Своей таинственной судьбе.
(6, 280)
"Неясно, связан ли этот отрывок с Евгением Онегиным. См. варианты к "Демону"", – отсылают комментаторы приведенных стихов (6, 279). Смотрим варианты "Демона":
В те дни, когда мне были новы
Все впечатленья бытия
(Сравним начало 8 главы "Евгения Онегина": "В те дни, когда в садах лицея Я безмятежно расцветал…")
И взоры дев, и шум дубровы,
И ночью пенье соловья…
Мое беспечное незнанье
Лукавый Демон возмутил.
И он мое существованье
С своим навек соединил…
(Сравним: "Он сочетал меня невольно Своей таинственной судьбе", "Евгений Онегин".)
Он звал прекрасное мечтою,
На жизнь насмешливо смотрел,
И ничего во всей природе
Благославить он не хотел.
Как известно, Т. Цявловская отнесла образ "Демона" – к А. Раевскому. Но Пушкин ясно говорит, что встретился со своим "Демоном" не на Кавказе, не жил с ним в Крыму, а увидел его впервые тогда, когда поэту "были новы все впечатленья бытия", то есть в отроческие, лицейские годы, что подтверждает поэтика вариантов "Демона" и "Онегина"… Но почему Пушкин связывает образ "Демона" – с "Евгением"? Исследователи не отвечают на этот вопрос. А между тем вышеприведенный текст строфы XIV б): "Мне было грустно, тяжко, больно…" – идет после строфы XVI а) и является итогом "важных" споров между Ленским и Онегиным, касающихся и "венчанных" – то есть выдающихся произведений русских поэтов:
От важных исходя предметов,
Касался часто разговор
И русских иногда поэтов,
И начинался новый спор…
Владимир слушал как Евгений
Венчанных наших сочинений
(вар.: Парнас достойных сочинений)
Немилосердно поражал…
"Поэт внимал потупя взор", – читаем финальный стих (VI, 279). Иными словами, Онегин "поражал" как сочинения "кудрявого школьника" – Ленского, так и поэта Пушкина, – ибо автор пишет: "Мне было грустно, тяжко, больно". Таким образом, Евгений является "Демоном" одновременно и для поэта "Ленского", и для Пушкина!
Для уразумения этого тождества обратимся к известной "картинке" Пушкина к первой главе "Онегина", посланной брату Льву Пушкину в 1824 году. "Брат! найди быстрый и искусный карандаш… то же местоположение, та же сцена! Мне это нужно непременно", – настаивает поэт. (Напоминаем, что именно о первой главе Пушкин говорил: "О печати и думать нечего".)
Итак, на дворцовой набережной, напротив Петропавловской крепости, изображены два собеседника. К фигуре слева, из-под цилиндра которого выбиваются кудри Ленского ("Всегда восторженная речь // И кудри черные до плеч"), Пушкин приписывает: "1 хорош", Справа – Онегин – "опершися на гранит" (в шляпе "а ля Боливар"), "3 лодка", "4 крепость Петропавловская".
Рисунок иллюстрирует стихи первой главы: "Когда прозрачно и светло Ночное небо над Невою… Лишь лодка веслами махая // Плыла по дремлющей реке…"
Как известно, никто из художников не решился выполнить просьбу Пушкина.
В печать пошла другая "картинка", вызвавшая едкую эпиграмму поэта: "Вот перешед чрез мост Кокушкин Опершись задом о гранит Сам Александр Сергеич Пушкин С мсье Онегиным стоит…" Стихи кончались следующим предупреждением "Онегину": "Не плюй в колодец, милый мой".
Теперь сравним Пушкинскую "картинку к "Онегину"" с известной литографией Бромлея, изображаюшей императора Александра I в последний год жизни. Император стоит у гранита Невы и задумчиво смотрит на белую ночь Петербурга… Справа головы Александра – "лодка", слева – "крепость Петропавловская". "То же местоположение, та же сцена…".
Итак, на "картинке" Бромлея изображен император, точно так, как описывает Пушкин Онегина в строфе ХIII:
Когда прозрачно и светло
Ночное небо над Невою…
И вод веселое стекло
Не отражает лик Дианы…
Стоял задумчиво Евгений
С душою полной сожалений…
Все было тихо, лишь ночные
Перекликались часовые…
Лишь лодка, веслами махая
Плыла по дремлющей реке…
Поза императора у Бромлея выражает глубокую задумчивость и одновременно готовность к диалогу: Александр I как бы в ожидании собеседника, еще шаг, и император вступит правой, или левой ногой, в диагональ тени на граните Невы, в которую и вписал себя Пушкин-"Ленский" на "картинке к "Онегину", и состоится, наконец, известный "Воображаемый разговор с Александром I" 1824 г. по поводу сочинений Пушкина – "детской" "Вольности", "Бахчисарайского фонтана" и других "пасквилей" на императора, в числе которых была и поэма "Руслан и Людмила". И именно поэтому в черновиках "Онегина" "Ленский" не только романтик, но и сатирик: "Но часто гневною сатирой Одушевлялся ум его…". Что в "мсье Онегине" Пушкин видел известные черты Александра I, наглядно показывают ряд набросков в рукописи романа – профили императора в разные годы жизни и один поразительный, рисунок к первой главе, пропущенный исследователями. Слева у стихов:
Вот наш Герой подъехал к сеням
Швейцара мимо он стрелой -
Расправил волосы рукой…
Пушкин рисует профиль юного "Героя" с волосами, как бы примятыми шляпой, причем, при наложении его на профиль пожилого императора кисти Бромлея обнаруживается удивительное совпадение как профилей, так и линии бакенов, у юного Евгения они даны едва пробивающимися. Под концом треуголки императора поэт рисует второй профиль – уже пожилого Александра I. Сходство подчеркивают индивидуальные особенности лица императора – Александра: "…верх нахмуренный, грозный, низ же выражающий всегдашнюю улыбку. Это не нравилось Торвальдсену", – пишет Пушкин в известной заметке о скульпторе.
Обратимся к рукописи I гл. и прочитаем вновь биографию "мсье Онегина":
Сперва мадам за ним ходила,
Потом мосье ее сменил…
Мосье Швейцарец очень важный
Мосье Швейцарец очень умный…
(с. 215–222)
Заметим, что определяя гражданство учителя Евгения, Пушкин величает его с заглавной буквы, как именем собственным…
Как уже говорилось выше, в главе "Сон Татьяны", подле вопроса Ольги: "Ну, говорит, скажи-ка мне. Кого ты видела во сне?" – Пушкин среди профилей деятелей французской революции – Людовика XVI, портретов Рылеева, Робеспьера рисует профиль Ф. С. Лагарпа – наставника юного Александра, основателя швейцарской республики (изображенного с рогами!).
Когда же юности мятежной
Пришла Евгению пора,
Мосье прогнали со двора…
16 не больше лет, – уточняет дату изгнания "Швейцарца" Пушкин. Александр I родился в 1777 году. Прибавим 16 и получим 1793 год. Год действительно был мятежным: во Франции казнен Людовик XVI, и в тот же год Екатерина II выдворила республиканца Лагарпа из России.
Возвратимся к "Демону" поэта:
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.
Чтобы вполне оценить значение этого слова в поэтике Пушкина, обратимся к IV строфе второй главы, повествующей об известных преобразованиях Евгения в деревне.
…Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил.
Народ его благословил.
(VI, 265)
Комментируя последний стих, Н. Михайлова в Академическом сборнике поясняет: "На наш взгляд, нужно учесть, что Пушкин мог здесь использовать штиль, обращенный к венценосным особам". В доказательство исследовательница приводит текст "Похвального слова", сказанного игуменом Геннадием в день рождения Елизаветы Алексеевны 13 января1809 года: "Под его благотворным правлением… мирный земледелец… благословляет свою судьбу, благословляет кроткия "Помазанника Божьего"". "Подобные официальные формулы", – замечает далее исследовательница, – "были хорошо известны современникам… вызывая у них определенные ассоциации, придававшие тексту не столько гражданский, сколько иронический смысл". Но в том-то и дело, что смысл "гражданской иронии" Пушкина постигается лишь тогда, когда Читателю, наконец, станет известно, что в "Похвальном слове" 1809 года речь шла о Земельной реформе 1808 года "помазанника Божьего" – Александра I, в результате которой император получил звание "Благословенного".
Отсюда – четкая формулировка рукописного текста:
Народ его благословил
(VI, 265)
И точная датировка учреждения "оброка" – 1808 год, скрытая в календаре покойного "дяди" Героя романа в предыдущей III строфе (см. хронологические таблицы "Истории XIX в." под ред. ак. Е.В. Тарле, т. II, с. 466):
Онегин шкафы отворил -
В одной нашел тетрадь расходов
……………………………
И календарь осьмого года.
Старик, имея много дел,
В иные книги не глядел.
Отсюда – смысловая эластичность известного обращения к читателю в VIII главе – судить Евгения, согласно авторским сближениям:
Предметом став суждений шумных,
Несносно (согласитесь в том)
Между людей благоразумных
Прослыть притворным чудаком.
(Ср. характеристику соседей Онегина после введения им оброка):
И в голос все решили так,
Что он опаснейший чудак
(6, 33)Иль сатаническим уродом
Иль даже "Демоном" моим (!).
Прочитав известные откровения в "Альбоме" Онегина, автор, вместе с Татьяной, спрашивает читателя:
Созданье ада иль небес
Сей Ангел, сей надменный бес?
И отвечает:
Везде, везде перед тобой
Твой искуситель роковой, -
вновь напоминая о Евгении как "Демоне", но уже не только для Ленского но и для Татьяны, что не отрицает и сам Евгений в сцене объяснения с героиней романа:
"С такой проклятою душой
Непостоянной и пустой…"
(6, 348)
Обращают на себя внимание и другие известные стихи, описывающие интерьер "замка дяди" в первой главе:
Почтенный замок был построен,
Как замки строиться должны:
Везде высокие покои,
В гостиной штофные обои,
Царей портреты на стенах
И печи в пестрых изразцах.
К "портретам царей" в беловике, Пушкин делает приписку: "Для цензуры: портреты дедов на стенах" (VI, 557). То есть перед нами – взаимозаменяемые понятия – синонимы. И так как в печать пошли "царей портреты на стенах", – примечание Пушкина "для цензуры" отпадает, и стих беловика обретает характер прямого авторского комментария к печатному тексту, то есть портреты царей являются портретами дедов Евгения.
Попробуем прояснить причины резко-отрицательного отношения Евгения к театру ("Театра злой законодатель") и, в особенности, к балетам Дидло.
…потом на сцену
В большом рассеяньи взглянул.
Отворотился и зевнул
И молвил: "Всем пора на смену,
Балеты долго я терпел
Но и Дидло мне надоел".
(VI, 131)
В примечаниях к стиху Пушкин пишет: "Черта охлажденного чувства, достойная Чайльд-Гарольда. Балеты Дидло исполнены живости, воображения и прелести необыкновенной. Один из наших романтических писателей находил в них гораздо более поэзии, нежели во всей французской литературе" (VI, 190). В черновике под текстом – инициалы "романтического" писателя: "А.П." – то есть А. Пушкина.
Итак, Евгений – антипод Пушкина по уму, воображению и чувству прекрасного в поэзии.
Обратимся к показаниям современников.
Фернгаген приводит мнение одного русского, который находил ум императора Александра совершенно обыкновенным: "Он любит только посредственность. [Сравним: "И лишь посредственность одна Нам по плечу и не странна". "Онегин"), "настоящий гений, ум и талант пугают его, и он, против воли и отворотив лицо, употребляет их в крайних случаях".] (Сравним спор Ленского с Онегиным: "…Евгений Венчанных наших сочинений немилосердно поражал. Поэт внимал потупя взор…")
Коснемся формулы "И молвил". Этот стих Пушкин дословно перенес в "Медного всадника", и дважды он нераздельно слит с образом Александра I – с изречением царя и велением Милорадовичу и Бенкендорфу спасать гибнущий народ.
…В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон
Печален, смутен вышел он
И молвил: "С Божией стихией
Царям не совладать…"
Царь молвил – из конца в конец
Его пустились генералы
Спасать от страха одичалый…
(V, 141)
Заметим, что в рукописи "Онегина" "веление" Евгения звучит предметнее: "И молвил: Всех пора на смену", что в данной транскрипции читается как смена всех "надоевших", то есть особо неприятных Александру I лиц, представляющих передовые умы России. Отсюда: "отворотился и зевнул…".
Относительно "долгого терпения" Евгением именно балетов Дидло следует отметить то обстоятельство, что в перенесении Дидло на Петербургскую сцену московского балета А. Глушковского (1821 г.) "Руслан и Людмила, или Низвержение Черномора" Евгений мог усмотреть пасквиль на свою особу, о котором Пушкин упоминает в "Воображаемом разговоре с Александром I": "…Ах, В. В., зачем упоминать об этой детской оде? (то есть о "Вольности". – К. В.) Лучше бы Вы прочли 3-ю и 6-ю песнь Руслана и Людмилы, нежели не всю поэму". Надо сказать, что в песнях "Онегина" современники и без примечаний поэта читали многие черты биографии Александра I.
В финале XXXV строфы восьмой главы романа Пушкин пишет:
Но разлюбил он наконец
И брань, и саблю, и свинец.
(VI, 91)
Для современников, как и для Пушкина, "брань" ассоциировалась с войной против Наполеона. Сравним:
Утихла брань племен, в пределах отдаленных
Не слышен битвы шум…
На землю мрачную нисходит светлый мир…
Финал приведенного стихотворения "На взятие Парижа":
И доброго царя благословит, -
отсылает к характеристике Александра I в первой главе: "Онегин добрый мой приятель // Родился на брегах Невы…" – то есть вновь отсылает к "Благословенному" Александру I.
Таким образом, Онегин был не только участником войн с Наполеоном, но и любил брань долгое время – отсюда: "…разлюбил он наконец…".
Следует остановиться и на других особенностях рукописного текста романа. В черновике IV главы выпущенной "Исповеди" Евгения – Татьяне читаем следующее признание:
Я жертва долгих заблуждений.
Провел я много, много лет,
Утратя жизни лучший цвет
……………………………….
Вот так убил я много дней
Прекрасной юности моей.
(VI, 342)
В известном авторском отступлении в VIII главе "Онегина":
Но тяжело, прожив полвека,
В минувшем видеть только след
Утраченных бесплодно лет…
(VI, 474), -
Пушкин соглашается с приведенным выше признанием Онегина, который, очевидно, прожил к тому времени "полвека", то есть около пятидесяти (!) лет. Для подтверждения нашего вывода вернемся к рисунку Пушкина в первой главе романа (1824 г.):
Так уносились мы мечтой
К началу жизни молодой.
У "Онегина" на "картинке" – шляпа "а ля Боливар". Шляпе Онегина посвящены многие работы исследователей, В последнем "дополнении" к академической точке зрения Б. Баевский пишет: "…Когда Пушкин писал первую главу, эти колебания моды ушли в прошлое. Но память о них осталась. Поэт с подчеркнутым стремлением к достоверности исторических реалий задержал внимание и на них… Поэт сделал все, чтобы читатели не прошли мимо социального смысла современной моды." Комментатор не сказал главного: к какому историческому времени относились эти реалии "современной" моды? Ибо Пушкин одевает своего Героя, точно следуя рассказу очевидца тех лет: "Первое употребление, которое сделали молодые люди из данной им воли, была перемена костюма: не прошло и двух дней после известия о кончине Павла I, как круглые шляпы ("а ля Боливар". – К. В.) появились на улицах. Дня через четыре стали показываться фраки, панталоны, жилеты. Нация, вызванная из гроба, пробуждалась для новой жизни".
Итак, 13–14 марта 1801 года, "Надев широкий Боливар, Онегин едет на бульвар…" Напоминаем, что Евгений, будучи педантом ("…Евгений В своих уборах был педант…"), скрупулезно следовал моде. Возникает вопрос: сколько же было "франту" лет в марте 1801 года? По академическому "подсчету", который исходит из известных стихов: "Дожив без цели, без трудов, до 26 годов…", – Онегину не более 2-х лет, как и поэту Пушкину. Но если учесть горькие годы "бесплодных лет" Онегина, то годы жизни Онегина совпадают с годами Александра I: 1777 – ноябрь 1825 = 48 лет, то есть почти "полвека".
Таким образом подсчет Пушкина:
Дожив без цели, без трудов
До двадцати шести годов, -
мог быть прочтен "для слуха", как лета календарные, то есть Онегин прожил до 26 лет своего царствования. (1801 – конец 1825 года.)
Итак, профиль ЮНОГО Героя в первой главе романа (совпадавший с профилем императора в последний год жизни (работы Бромлея 1825 года) отсылает исследователей к 1801 г., к тем дням, когда "Евгений" вместе с "Ленским"-Пушкиным "уносились мечтой к началу жизни молодой" – то есть к "прекрасному началу царствования Александра I", – по отзывам современников.
Но так ли оно было "прекрасно"?
Мы подошли к главнейшему факту в биографии Героя романа.
Из рукописи первой главы мы узнаем, что у Онегина не только был брат, с которым Евгений был "дружен", но и то обстоятельство, что Евгений
…умел отцу быть нужен…
Привлечь в невидимую сеть
(6, 223)
Думается, в этих смелейших стихах Пушкин открывал читателям "невидимую" Павлу I "сеть" заговора, т. е, убийство отца Героя. И именно отсюда родилась известная строфа ХVII второй главы, повествующая о "незатихающей муке" Евгения:
И вырывались иногда
Из уст его такие звуки,
Такой глубокий чудный стон,
Что Ленскому казался он
Приметой незатихшей муки.
Приведенные стихи академисты сравнивают, в недоумении, с черновым вариантом биографии "Алеко", естественно, не поясняя причин "странного сближения" страстей героев романа и поэмы 1824 года "Цыганы":
Но страсти бурные кипели,
Играли темною судьбой
И необузданно владели
Его послушною душой.
И вырывались иногда
Из уст его такие звуки,
Такой глубокий чудный стон… -
что "Ленскому"-Пушкину "казался он приметой незатихшей муки", о чем свидетельствуют дальнейшие сближения страстей "Алеко" и "Евгения":
Какие страсти не кипели – Но боже! как играли страсти
Его послушною душой
С каким волнением кипели
В его измученной груди В его измученной груди
Давно ль, надолго Давно ль, надолго присмирели
присмирели -
Они проснутся – погоди Они проснутся: погоди!
("Онегин") ("Цыганы")Алеко спит – в его уме
Виденье смутное играет…
"Послушай – (говорит Земфира отцу)
Сквозь тяжелый сон
И стонет и рыдает он"…