Справа, параллельно последним 2-м стихам, поэт рисует виселицу с пятью телами, которая словно подвешена к чаше весов Фемиды, перетягивая чашу вниз.
Что же касается "пляски летучей сволочи" Катенина, то она вызывает ассоциации с пляской снеговых вихрей "Бесов" – произведения, созданного одновременно с отделкой последних глав "Онегина".
Образы черновика стихотворения, где повествование ведется от третьего лица:
Путник едет в темном поле
Средь белеющих равнин…
Глубок снег, – коням нет мочи
Мутно небо, ночь мутна…
Месяц снов ночных
освещает невидимкой
Пляску вихрей снеговых…
мчатся бесы, вьются бесы
Заметая зимний путь… -
идентичны злобной игре метели, толкающей в овраг "одичалого коня" героя "Метели" – Владимира, – то есть "бесов", преграждающих путь его к церкви – венчанию с Марьей Гавриловной: "Небо слилось с землею. Во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снега… Сани его поминутно опрокидывались в сугробы и овраги" ("Метель", 8, 2, с. 610–612).
Этот мотив тревожной мглы, снежного бездорожья звучит и в сне Татьяны – пути героини к Онегину:
[…] Ей снится, будто бы она
Идет по снеговой поляне,
Печальной мглой окружена…
Дороги нет, кусты, стремнины
Метелью все занесены.
Глубоко в снег погружены.
Небезынтересны и другие сближения сюжетов, перекрещивающихся семантически, В рукописи – первые 23 стиха "Бесов" окружают кольцом "Стрекотунью белобоку" – "Вещунью счастья и венца" по народному поверью (ПД, 838. л. 121).
Концовка "Стрекотуньи", звучащая как заклинание:
Ночка, ночка, стань темнее!
Вьюга, вьюга, вей сильнее!
Ветер, ветер, громче вой!
Разгони людей жестоких
У ворот, ворот широких
Жду девицы дорогой, -
сливаясь с воем "Бесов", представляет своеобразную "ленту Мебиуса", где ночка и вьюга, с одной стороны, являлись пособниками свидания, а с другой – оборачивались препятствием встрече, злобным хороводом, надрывающим сердце поэта. То есть перед нами – очевидная связь "Стрекотуньи" с сюжетом "Метели". Нельзя не отметить и ту деталь, что рисунки поэта на полях "Стрекотуньи" – профиль Бенкендорфа и хищный абрис птицы – напоминают отнюдь не сороку, а скорее – "черного врана", "гласящего печаль", – из "Светланы" – произведения 1811 года, то есть года открытия Лицея. Как известно, на литературных собраниях гувернера Лицея С. Г. Чирикова юный Пушкин впервые рассказал сюжет "Метели". То есть замысел повести возник еще в лицейские годы (см. П.В.Анненков. "Материалы для биографии Пушкина").. Явно близка сюда и запись Дневника 1815 г.: "С неописанным волнением я глядел на снежную дорогу… Ее не видно было…"
Не менее любопытно сравнение хоровода "бесов" с сухими листьями ноября – месяца кончины Екатерины II и Александра I:
Бесконечны, безобразны
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре.
В вариантах стихов:
Кто их вызвал? Кто их гонит?
Что так жалобно поют?.. -
слышится клич мертвеца, зовущего "летучую сволочь" на трагическое обручение "Леоноры" Катенина:
"Кто там? Сволочь! Все за мною!
Вслед бегите вы толпою,
Чтоб под пляску вашу мне
Веселей прилечь к жене".
Сволочь с песней заунывной
Понеслась за седоком…
Вой на воздухе высоко…
Требует внимания и странное сближение сна Татьяны со сном Наташи – героини стихотворения 1825 г. "Жених":
Мне снилось, говорит она,
Зашла я в лес дремучий
И вдруг, как будто наяву,
Изба предо мною…
Дверь отворила я. Гляжу…
"Разгульное похмелье" разбойников:
Вдруг слышу крик и конский топ…
…Пенье, шум и звон, -
является реминисценцией тризны "больших похорон" в сне Татьяны:
За дверью шум и звон стакана,
Как на больших похоронах…
Пенье, свист и хлоп.
Людская молвь и конский топ.
Героиня "простонародной сказки" 1825 г. "Жених" носит в автографе два имени, подобно героине романа:
Три дня купеческая дочь
Татьяна пропадала…
("Жених", 2, 2, с. 957)
Ее сестра звалась Наташа,
Впервые именем таким
Страницы нежные романа…
("Онегин", 6, с. 289)
Портретные черты героинь также идентичны:
Стоит бледна, как полотно.
Открыв недвижно очи,
И все глядит она в окно…
("Жених")
Как роза вспыхнула она,
И вдруг, бледнее полотна…
…И у окна сидит она…
и все она…
("Онегин")
Но если героиня романтическая доверчиво вверяет свою судьбу хозяину "шайки домовых":
Он там хозяин, это ясно.
И Тане уж не так ужасно… -
то "простонародная" Татьяна-Наташа раскрывает жениха – предводителя шайки разбойников – как коварного злодея, губителя своей невесты:
Злодей девицу губит,
Ей праву руку рубит…
Трудно поверить, что и это тематическое сближение было случайным. Связь приведенных поэтик, семантических повторов свидетельствует о глубокой избирательной ассоциативности мышления Пушкина – способности проявлять фрагменты "невидимой" исторической реальности, имеющей отношение, как нам представляется, к неким фактам биографии прототипов героев романа. "Ассоциации в художественном произведении", – считает И. Р. Гальперин, – "не возникают спонтанно. Они результат творческого процесса, в котором отдаленные, не связанные логическими скрепами представления приобретают вполне понятные связи между описываемыми явлениями". ("Текст как объект лингвистического исследования" с. 792.)
Но для того, чтобы правильно определить эти связи у Пушкина, исследователь (подобно Онегину) должен "…меж печатными строками читать духовными глазами иные строки…" – то есть "совершенно погружаться" в мир идей поэта.
Итак, все вышесказанные "странные сближения" подводят Музу поэта – то бишь "Ленору-Татьяну" – к единому гробу с ее суженым (иначе зачем было Пушкину отсылать читателя к "Леноре" Бюргера?):
"А кровать нам?" – шесть досок.
"В ней уляжется ль невеста?"
– Нам двоим довольно места… -
отвечает мертвец на вопрос "Ольги-Леноры" Катенина (См. главу книги "Тайна счастия и гроба". Ср. единство захоронения героев "Медного всадника"). Таким образом, эпиграф к V главе из "Леноры" – "Светланы" нес в себе предвещание смерти как героине, так и герою романа.
Заканчивая тему эпиграфа, следует отметить, что в эпиграфе к повести "Метель" Пушкин изменяет известный стих "Светланы": "Ворон каркает печаль" – на "Вещий сон гласит печаль", поясняя тем самым, что сон Марьи Гавриловны оказался вещим, то есть сбывшимся, не только в отношения "окровавленного" Владимира (ср. смерть Владимира Ленского, поверженного ножом Онегина). "[…] Отец… с мучительной быстротой тащил ее по снегу и бросал в темное, бездонное подземелье… Другие безобразные, бессмысленные видения неслись перед нею одно за другим". Иными словами, тащимая по снегу Марья Гавриловна, подобно Татьяне, в лапах Медведя:
Упала в снег, медведь проворно
Ее хватает и несет,
Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнет,
Он мчит ее лесной дорогой… -
попадает в "бездонное подземелье" ада (?), где перед ней, как перед Татьяной, являются "одно за другим" безобразные видения чудовищ.
Не менее важны для понимания образной системы Пушкина и другие параллели сюжетов, также не замеченные исследователями. В автографе финальная фраза "Метели": "Бурмин упал к ее ногам" – представляет автореминисценцию известных стихов VIII главы "Онегина":
В тоске безумных сожалений
К ее ногам упал Евгений…
Сбоку приведенного финала повести Пушкин записывает: "19 окт. сож(жена) X песнь", – из чего следует, что герои "Метели", как и герои романа в стихах, имели для Пушкина некую связь с открытием Лицея, сожженной песнью "Онегина" и декабристским движением, связывая таким образом в единый ассоциативный узел перечисленные произведения.
Напомним, что черновик конца V главы, как и черновики VI ("Поединка"), были в сожженной (!) Михайловской тетради, то есть V, VI, X глава и автобиографические Записки, уничтоженные поэтом, хранили единое историко-политическое содержание.
Как известно, V глава в рукописи названа "Имянины". Тем самым Пушкин вновь напоминал исследователям, ибо читателям была неведома рукопись (ср. "В начале моего романа смотрите первую тетрадь"), о своем "своевольном освящении" страниц романа именем "Учредительницы Татианы и с нею в Риме пострадавших" – святой мученицы, жившей при императоре Александре Севере, убитом взбунтовавшимися преторианцами, – как сообщает "Словарь о святых, прославленных в Российской Церкви…" князя Д.А. Эристова, "оказавшего важную услугу истории" – по мнению Пушкина. Рекомендуя читателям "Современника" в 1836 г. "Минеи" лицейского товарища, Пушкин пишет далее: "Есть люди, не имеющие никакого понятия о жизни того святого угодника, чье имя он носит от купели до могилы, не позволяя себе никакой укоризны, не можем не дивиться крайнему их нелюбопытству". ("Современник", СПб., 1836.) Сказанное, к сожалению, можно отнести и к исследователям поэтики Пушкина.
Итак, имя героини было выбрано Пушкиным преднамеренно и связывалось с заговором декабристов. Обращает на себя внимание и поражающий глубиной скорбной сосредоточенности автопортрет, которым поэт открывает первые стихи V главы, начатой 4 января и законченной 22 ноября 1826 г. Иными словами, строфы сна Татьяны писались вслед важнейшим событиям истории: смерти Александра I, восстанию и казни декабристов и неожиданной кончины "порфироносной вдовы" – Елизаветы Алексеевны – в Белёве 4 мая 1826 года.
Из всех аспектов, в которых рассматривались финальные строфы "Онегина", менее всего изучен вопрос "меланхолического эпиграфа" из Саади, которым Пушкин объединяет казненных и сосланных декабристов с судьбой Той, с которой образована героиня романа.
"История переживается поэтом в фабуле романа", – замечает С. А. Фомичев.
Но как понимается академистами связь фабулы "Онегина" с жизнью и смертью исторических лиц эпохи и переживаниями Пушкина, отразившимися в поэтике романа?
Из общей массы работ, посвященных этой теме, выделяется статья доктора В. Ветловской "Иных уж нет, а те далече", показательная "выпадением" тех Пушкинских текстов, которые не согласуются с ранее сложившимися представлениями. Цитируя следующие финальные стихи "Онегина":
О много, много Рок отъял!..
Блажен, кто праздник Жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее Романа
И вдруг умел расстаться с ним
Как я с Онегиным моим, -
В. Ветловская дает им следующее толкование: "Логика сказанного такова, что "блаженны" оказываются те, у которых, в отличие от уцелевшего поэта, "Рок отъял" не только "много", но и все. Однако их блаженство – результат свободного выбора своей судьбы и предпочтения смерти уделу живых ("оставил", "не дочел", "вдруг")… Но говоря о "блаженстве", достигаемом "умением умереть", – исследовательница относит его только к мужеству пяти казненных декабристов, опуская два предыдущих стиха – о свободном выборе Той,
…с которой образован
Татьяны милый Идеал…
О много, много Рок отъял!..
Блажен, кто праздник жизни рано… -
то есть той очевидной исторической личности, которая не только "предпочла смерть уделу живых", говоря словами В. Ветловской, но, подобно поэту, прервавшему строфы "Онегина" ("Роман уж отданный в печать. Его не конча перервать") – "вдруг" – то есть внезапно, неожиданно, в отличие от ожидавших казни и ссылки декабристов, – прервала "праздник" (!) своей жизни, не дочитав своего "Романа", что позволяет сделать предположение о самовольном уходе из жизни прототипа героини. Таков логический контекст заключительных стихов "Онегина".
Почему В. Ветловская купировала эти два – важнейших – стиха из своих рассуждений? Думается, по той простой причине, что приведение стихов полностью разрушало академические взгляды, по которым образ Татьяны то восходит к личности пережившей поэта М. Раевской-Волконской, то опускается до жизненного благополучия Е. Воронцовой, включая версию А. Ахматовой, видевшей в "пунцовой токе" агента III отделения Витта – К. Собаньской – "малиновый берет" Татьяны. Пушкин скептически относился к современным (и будущим) судьям поэтики "Онегина", о чем свидетельствуют рукописи II главы: "Не я первой, не я последний Их суд услышу над собой Ревнивый, строгий и тупой" (6, с. 301). (Дальнейшие стихи: "Себя и жребий их прославить", – думается, имеют отношение к реалиям жребия исторических прототипов героев.)
Чтобы убедиться в достоверности всех вышеприведенных предвещаний и предвидений смерти героини романа, обратимся к текстам V главы и комментариям поэта.
Итак, девушки гадают Татьяне "на колечко", то есть на замужество:
Из блюда, полного водою.
Выходят кольца чередою,
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных дней…
("При пеньи песни роковой" – уточнено в автографе).
"Там мужички-то все богаты,
Гребут лопатой серебро,
Кому поем, тому добро
И слава!" Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев,
Милей кошурка сердцу дев.
"Первая песня предрекает смерть", – комментирует Пушкин "добро и славу" замужества Татьяны. Но Татьяна, "вопреки страху" – авторской мысли о "Светлане-Леноре", – решила испытать судьбу еще раз и загадала на зеркало, то есть на "зерцало" будущего:
А под подушкою пуховой
Девичье зеркало лежит.
Утихло все. Татьяна спит.
И снится чудный сон Татьяне…
"В нашем романе время расчислено по календарю", – утверждает Пушкин. К какому же году относятся гадание и сон Татьяны?
В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе
Зимы ждала, ждала природа
Снег выпал только в январе
На третье в ночь.
По данным Камер-фурьерского журнала, такая долгая осень стояла в 1824 году. Значит, гадание и сон Татьяны приходились на "роковой" 1825 год.
Теперь обратимся к известным строфам сна, останавливаясь на смысле каждого предмета, встретившегося Татьяне на пути к Онегину. Итак, "поток-пучина".
В сугробах, спящих перед нею,
Шумит, клубит волной своею
Кипучий, темный и седой
Поток, не скованный зимой.
Две жердочки склеены льдиной,
Дрожащий гибельный мосток
Положены через поток.
И пред шумящею пучиной
Недоумения полна
Остановилася она…
(6, 102)
Ср. бег коня со всадником – героем "Кавказского пленника", несущегося в кипящую глубину седого потока:
[…] Стремится конь во весь опор,
Исполнен огненной отваги:
Все путь ему: болото, бор…
Седой поток пред ним шумит -
Он в глубь кипящую несется…
Приведенные автореминисценции вряд ли случайны, ибо в предисловии к изданию I главы в 1825 г. Пушкин пишет: "Станут осуждать антипоэтический характер главного лица, сбивающегося на Кавказского пленника". (Напоминаю: после предисловия следовал "Разговор книгопродавца с поэтом" о так называемой утаенной "Северной любви".)
По "Словарю великорусского языка" В. Даля "пучина" означает: "водоворот, выбивающий воды из бездны, морская бездна. "Пучинити" – наводнять, топить". Итак, Пушкин и Даль отсылают нас к "водовороту", "наводнению", "потопу" 1825 года, то есть к восстанию декабристов (см. главу "Петербургская повесть" настоящей работы).
Рассмотрим "гибельный мосток". Прежде всего следует сказать, что мотив моста входил в состав колядок под Рождество и связывался с узнаванием судьбы.
По мифопоэтической традиции мост строится как бы на глазах путника – в самый актуальный момент жизни, на самом опасном месте, где путь прерван, где угроза со стороны злых сил наиболее очевидна. Но самым существенным является то обстоятельство, что мост открывал путь из одной жизни в другую – то есть служил входом в царство мертвых, о чем и говорит стих Пушкина – "Гибельный мосток".
Итак, подобно Персефоне-Прозерпине, медлящей перед бурно вздымающимися водами Стикса, Татьяна останавливается на границе девичьей жизни и жизни супруги царя мертвых.
"Мифологические идеи поэта, – считает К. Юнг, – это почка, бутон связи. Они всегда содержат более, чем может постичь немифологический разум". (К. Юнг, "Кора", с. 109.)
Как отмечалось в первой главе настоящей работы – "Хранитель тайных чувств", – весенний приезд Елизаветы Алексеевны в Царское Село олицетворял для "Лицейских трубадуров" приход весны (см. "Стансы" Пушкина, 1812 г.). Отъезд Е. А. осенью в Зимний дворец ("Уж нет ее, до сладостной весны Простился я с блаженством и душою". – "Осеннее утро", 1816 г.) – являл для юного поэта сход Прозерпины в Аид. Читаем сон Татьяны далее:
Как на досадную разлуку
Татьяна ропщет на ручей,
Не видит никого, кто б руку
С той стороны (!) бы подал ей.
Но вдруг сугроб зашевелился
И кто ж из-под него явился?
Большой, взъерошенный медведь
(6, 386)
Очевидно, речь идет о весеннем пробуждении медведя от зимней спячки, что подтверждают слова: "снег рыхлый по колено ей", – отсылающие к событию, случившемуся весною.
Татьяна – "Ах"! А он реветь
И лапу с острыми когтями
Ей протянул…
В народном представлении (по Устрялову) видеть во сне медведя – предвещает болезнь или смерть. В мифологическом представлении – медведь выступает как хозяин леса, звериный двойник человека, оборотень. Мотив чудовища, стерегущего переправу, связан с зооморфным образом стража моста (ср. грифоны и львы мостов Петербурга), Итак, Татьяна с помощью медведя -
Перебралась через ручей
Пошла… И что ж? Медведь за ней…
Татьяна в лес…
В мифологии различных народов мира "лес" – одно из основных местопребываний сил, враждебных человеку. Через лес проходит путь в царство мертвых. Образ непроходимого леса, окружающего вход в Аид, характерен для греческих и римских традиций. Пушкин знал значение аллегории из Овидиевых "Метаморфоз" (V, 431, VII, 402), из Вергилие-вой "Энеиды" (VI, 237), и по "Божественной комедии" Данте: "Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу…". Нам интересен лес и потому, что аллегория дикого леса Данте, расположенного в преддверии Ада, символизировала Флоренцию, охваченную мятежами. Ср. образ Невы в "Медном всаднике":
Нева металась, как больной
В своей постели беспокойной… -
с Дантовой Флоренцией, мятущейся в политическом хаосе:
Флоренция моя!
Поймешь сама, что ты, как та больная.
Которая не спит среди перин,
Ворочаясь и отдыха не зная.
Читаем сон Татьяны далее: