Однако со стороны кажется, что наше погружение в реальность идет своим чередом. Чтобы не выделяться из общей массы, мы педантично зовем друг друга "товарищ". Это слово здесь слышишь повсюду - на улицах, в разговорах. Оно заменило прежних "папашу" и "братишку". Но Россия еще не изжила влияние Достоевского: исступленное сострадание сочетается здесь с бессмысленной жестокостью. На днях я стала свидетельницей того, Как двое мужчин, привычно ругавшихся на улице, вдруг наскочили друг на дружку, один из них повалил противника и ногой пнул лицом в грязь. Папаша, братишка, возлюбите друг друга! Я убил Ивана за то, что он украл мой перочинный ножик.
Сегодня мы посетили Кремлевскую Гробницу, так до сих пор называет ее Бизнесмен. Это здание находится у стен Кремля посредине Красной площади, отличающейся великолепными пропорциями. Гробница построена из оникса (так мне показалось) и красного гранита. Как и большинство современных российских памятников, она кажется тяжеловесной и похожа на гигантское пресс-папье. Весь день перед ней толпится очередь: люди медленно - шажок за шажком - движутся к входу, который охраняют солдаты.
Вместе с гидом мы пристроились в хвосте очереди; замотанные в платки люди держались необыкновенно тихо: не просто не разговаривали, но были исполнены какого-то внутреннего молчания. Постояв рядом с ними, вы начинаете понимать, какого мистического смысла исполнено для них это посещение, и почти готовы разделить их чувства. Вам тоже хочется испытать восхищенный трепет перед этим умершим, но живым божеством.
От входа вниз ведут ступени, освещенные рассеянным красноватым электрическим светом. Лестница, немного попетляв, приводит вас в темный красный склеп. Здесь сделано все возможное для достижения максимального драматического эффекта. Толпа в молчании проходит мимо неподвижной маленькой фигурки, лежащей на красных подушках под стеклянным саркофагом. Жалкое зрелище вызывает сострадание: бренное тело, сохраняемое вопреки воле покойного и вопреки всем законам. Это не смерть, ведь смерть - быстрая и немедленная. Это - ничто. Безоговорочный материализм Советского государства достиг здесь своего абсолюта. Подобная пустота не способна вызвать никаких чувств - разве что гнев на тех, кто обманом лишил тело великого человека возможности быть преданным земле и превратил его в фетиш, на который глазеют туристы и молятся крестьяне. Какой-то солдат осторожно взял меня за руку, чтобы помочь подняться по темным ступеням, его голос прозвучал взволнованно и искренне: в этой обители фальшивой героики и поддельной смерти пульсировала и текла жизнь - невероятно!
- Весьма волнующе! Весьма! - пробормотал Второй Профессор и кинул в мою сторону предостерегающий взгляд, словно опасался, что я не смогу удержаться от комментариев.
Но я промолчала.
Вы правильно поступили, дав мне то письмо для киностудии. Это было потрясающе! Мои чувства избиты в кровь (если такое возможно себе представить). Письмо позволило мне встретиться с чрезвычайно необычным молодым человеком из Бирмингема. Он сделался таким больши, что кажется чересчур красным даже большевикам, и они пытаются его остудить. Нетрудно догадаться, что он тоже директор - режиссер. Нынче вечером он оказал мне любезность и показал несколько черновых сцен из своего нового фильма о Магнитогорске. Он рассказывал о своей работе с таким яростным возбуждением, что слов было почти не разобрать, но я все же поняла: речь идет о каком-то огромном заводе -мир будет потрясен, когда узнает о нем. Задача фильма - поведать всем об этой стройке. Звуковые эффекты пока еще не смонтированы, но режиссер уже припас для озвучания огромный медный барабан, деревянную трещотку, большой церковный колокол, автомобильную сирену и свой могучий голос в придачу. Главные герои фильма - молодые русские, их называют комсомольцами, они с откровенной злобой вытесняют друг дружку с работы, чтобы все сделать в одиночку. Я понимаю: это звучит невероятно, но это и было невероятно. А потом еще "кулаки".
- Это классовые враги! - прокричал режиссер и победно прогудел автомобильной сиреной. - Они хотели из мести поджечь завод. Смотри, настоящий пожар! Это моя работа!
Комсомольцы, если судить по тому, с какой энергией они били в колокол (режиссер ловко отбивал такт у моего правого уха), раскрыли козни классового врага. А заодно расправились и с их детьми (жалобный плач сливался с воем сирены). Потом они с оглушительным грохотом вновь взялись за классовую борьбу.
- Вся Россия смотрит на них, и они это знают! - выкрикнул режиссер и несколько раз пнул медный барабан. - Понятно? - поинтересовался он.
Я смогла лишь кивнуть. Ясное дело, понятно.
- Потрясающе, правда? - проорал он.
И знаете, так оно и было - но по совершенно иной причине. Потрясающе - еще как! Катарсис наступил, когда тысячи (по крайней мере так мне показалось) комсомольцев, ликуя, захватили завод (медный барабан, церковный колокол, сирена, трещотка и громкие пояснения режиссера) и снова принялись за работу. И вот - последняя сцена: девушки-комсомолки с натугой толкают огромные вагонетки с углем (или железом, а может, свинцом) вверх по наклонному скату - неужели это аллегория пути в рай?
- Равноправие полов в России! Триумф женщины! - осипшим и теперь шуршащим, как бумага, голосом победно подытожил режиссер.
Воцарилась тишина. Мы оба были настолько потрясены, что не решались заговорить. Наконец режиссер спросил меня, производит ли картина впечатление, и я признала, что - да...
Киностудия находилась в нескольких милях от Москвы. Заперев за нами дверь, режиссер указал мне на слабое мерцание на горизонте: "Вон ваш трамвай". Я поняла, что он не снизойдет до буржуазных предрассудков и не подумает проводить меня до дома. Так и вышло. Не успела я и рта раскрыть, как он, по-комсомольски энергичной походкой, быстрыми шагами удалился в противоположном направлении.
Я осталась одиноко ждать этого далекого трамвая. Было темно и тревожно, но я была так изранена, что у меня не было сил бояться. В ушах похоронным звоном звучал голос режиссера: вагонетки со свинцом, сексуальная свобода, торжество женщин. Вагонетки со свинцом, свобода...
Не могли бы вы, если вас не затруднит, прислать мне пару изящных удобных кандалов?
5
Мы в полном составе продолжаем двигаться, словно смутное остывающее солнце, по странной орбите, где вместо знаков Зодиака - Дом культуры, Дом рабочих, Дом спорта, Дом проституток...
В последний я отказалась идти наотрез. Гид всячески меня уговаривала и ник^с не могла поверить, что мне совершенно не интересно. Гиды "Интуриста" с явным неодобрением встречают мои попытки улизнуть с экскурсий. Стоит мне сказать, что я собираюсь встретиться с друзьями, - в их взглядах появляется недоверие. Может, заподозрили меня в тайной подрывной деятельности? А если так, не услышу ли я вскоре над своими останками хрипловатый голос (возможно, Первого Профессора): "Закройте ей лицо; мои глаза в слезах; Как рано ей пришлось оставить свет!"?
Все остальные покорно отправляются, куда велят, делая вид, что поступают так, движимые чувством долга, и что для них это лишь формальность. Конечно, они вернулись разочарованные: им не показали ничего, кроме бесконечных статистических справок. А в подобных случаях от статистики толку мало, даже наши Профессора это признают.
Сильно похолодало, невозможно согреться, пока не заберешься в постель. Из-за нехватки топлива центральное отопление в большинстве зданий отключено. Сегодня мы, сбившись в кучу, словно стриженые овцы, отправились в Третьяковскую галерею. На Западе, прежде чем войти в Национальную галерею или Тейт, принято сдавать портфели, трости и зонты. Но в России, где люди более основательные, надо снимать еще и пальто: вдруг кто попробует прошмыгнуть мимо служителя, обернувшись краденым холстом? Хотя вряд ли даже самому эксцентричному посетителю пришло бы в голову совершить нечто подобное. Картины из Третьяковской галереи вряд ли впишутся в домашнюю обстановку. Впрочем, от нас и не ждали восхищения картинами - нас должна была впечатлить их развеска. В соответствии с советскими принципами один зал был забит до отказа портретами богатых аристократов: шелка, атлас, кружева и драгоценности сверкали вокруг, вызывая тоску и усталость. Затем, явно оживившись, гид привела нас в зал, заполненный изображениями крестьян, претерпевающих разнообразные мучения. "Поразительно!" Просто нет слов. Жизнь не давала русским художникам XIX века времени на скуку, им было не до vie de boheme. Раздел галереи, посвященный нравам буржуазии, тоже хорош: все эти молоденькие девушки, которых бездушные родители приносят в жертву распутным старикам. Пожалуй, я опоздала с визитом в Россию. Мне бы появиться здесь в восемнадцатом веке: тогда, если судить по этим живописным свидетельствам, жизнь была куда более увлекательной. Но я не решилась признаться в этом вслух: меня наверняка осудили бы за неуместное легкомыслие. К тому же, взглянув на Профессоров, я по их лицам поняла: не оставь они свои шляпы в гардеробе, наверняка бы благоговейно обнажили головы.
Я видела Сталина. Или, скорее, могла его увидеть, шансы были шесть к одному. Мы плелись назад в гостиницу, когда мимо нас промчался огромный роллс-ройс, и я разглядела забившуюся в угол фигуру и темное азиатское лицо. Кто-то прошептал: "Сталин!" Но мы уже смотрели вслед умчавшемуся автомобилю. Гид признала, что, возможно, это был он, но ручаться она не может. Я слышала, что шесть роллс-ройсов, в каждом из которых сидит человек со смуглым азиатским лицом, выезжают из Кремля каждую ночь, чтобы на следующий день вернуться назад, и никто (включая даже шоферов) не знает, вез ли он самого Сталина или одного из пяти его двойников. Конечно, в России нет больше террористов, но если бы они вдруг появились, столь хитроумная уловка не оставила бы им ни малейшего шанса выследить жертву.
Интересно, чем руководствуется "Интурист", составляя наши ежедневные программы? Кто, например, додумался до сегодняшнего утреннего маршрута? У меня нет ответа на этот вопрос. Хотите знать, чем мы занимались? Пожалуйста!
Поднявшись по высокой бетонной лестнице, мы, словно замерзшие грачи с верхушек деревьев, глядели на ровное поле, по краям которого стояли редкие аэропланы. Нам не разрешили подойти ближе, но позволили, дрожа от холода на шатком помосте, любоваться тем, как в сером тумане тают вдали очертания Москвы, - видимо, решили, что с нас и этого достаточно. Это называлось "осмотр аэродрома с вышки". О, с какой радостью и прытью откликнулись мы на сигнал гида к возвращению! Перед самым нашим уходом огромный "фоккер", будто сжалившись над нами, сделал круг над полем и приземлился аккуратно и торжественно. Он был похож на гигантское опасное насекомое - большие круглые глаза и вздернутый хвост. Едва самолет коснулся земли, из маленького окошка наверху выпрыгнули два человека и отчаянно замахали флагами. Морозный ветер понес им наши хилые аплодисменты. Мы были благодарны летчикам: они хоть немного оправдали наш визит.
Но разумного объяснения нашему появлению через полчаса на стадионе - размером поменьше "Уэмбли", но столь же безлюдном, - найти не удалось.
- Это стадион, - объявила гид без обиняков.
Мы осмотрели его" без особого энтузиазма. И даже потрогали деревянные скамейки. Да, все верно. Это стадион. Что тут скажешь? Бизнесмен поинтересовался, скорее по привычке, чем из любопытства, сколько он вмещает зрителей. Гид передала вопрос директору спортивной арены (который, конечно же, был тут как тут, стоило нам войти в воротами выведала у него, сколько тысяч болельщиков приезжает на каждое соревнование. Мы всё записали. И привычно изобразили ликование, хоть и не увидели подтверждения услышанному. Пустой стадион - воплощение пустоты. Даже Профессора не нашлись, что сказать, и не смогли придумать ни одного вопроса. Единственный прок от этого посещения - еще одна запись в блокноте. Но поскольку мы не готовимся напасть на Москву с воздуха и не собираемся создать футбольную команду, чтобы бросить вызов московским звездам, вряд ли эти утренние развлечения хоть на йоту увеличили наши знания о России. Впрочем, "Интуристу" - заботящемуся о нас, словно мать родная, - лучше знать. Хотя поверить в это трудно.
Я трачу мои рубли на дрожки и зеленый лук. Луком я делюсь со всей группой, так что каждому достается по стрелочке. Сначала все мужественно придерживались нашей ежедневной диеты из... ну, на вкус это как конина или китовое мясо, и упорно отказывались от подобных буржуазных излишеств. Но я объяснила им, что покупаю лук из медицинских соображений, а не из пристрастия к роскоши, они успокоились и теперь безропотно разделяют со мной трапезу. Все, кроме Фермера-Птичника. Удивительно: он-то ведь даже не розовый, а скорее разноцветный - красный, белый и даже синий. Потом я узнала, что Фермер продал за шестьдесят рублей свои брюки (запасную пару) какому-то нуждающемуся русскому и может теперь сам покупать себе лук, который ест в блаженном одиночестве, когда остальные спят. Между прочим, сказав "нуждающемуся", я имела в виду "того, кому нужны брюки", а не нищего. На самом деле здесь у всех, за исключением старых русских, деньги есть, но тратить их почти не на что. В. водила меня в одну семью, они живут вшестером в одной комнате и не знают, что делать с деньгами, которые зарабатывают. При этом они почти голодают. Эти люди показали мне кучу мясных карточек, но, поскольку мяса нигде нет, от них никакого проку. Понимаете, если у нас на Западе нищета существует посреди изобилия, здесь все с точностью до наоборот. В России денег в достатке, но не хватает продуктов. Так что обе цивилизации, извините, культуры (вряд ли можно назвать Советское государство цивилизованным) - всяк на свой лад принимают надир за зенит.
Я побывала на свадьбе - мы все там были. И на двух разводах. Всё произошло за пятнадцать минут, так что не ждите от меня рассказов о лепестках апельсиновых деревьев и изложения речи судьи при расторжении брака. Никаких таких буржуазных штучек не было и в помине. Все прошло на самом современном уровне - быстро и эффективно, - как застежка-молния. Это было похоже на сцену чудесного превращения в пантомиме, а стоило всего рубль - по крайней мере, бракосочетание. Я не запомнила цену развода -возможно, несколько копеек.
Вот вам регистратор - строгая женщина (все женщины-чиновники в России очень строгие) с прилизанными волосами и выражением крайней деловитости на лице. Вот вам жених и невеста. Назовите ваше имя, пожалуйста. И ваше. Так. А теперь рубль. Всё - готово. Следующий, пожалуйста.
Для развода достаточно двух почтовых открыток. По крайней мере, мы не увидели, чтобы к ним прилагались люди. Гид объяснила, что для получения развода одному из супругов нужно просто подать заявление. Он или она посылает почтовую открытку регистратору, сообщая, что не хочет больше состоять в браке. Все как в арабских сказках: стоит только пожелать - и твое желание исполняется. А посему, проснувшись в одно прекрасное утро, вы запросто можете обнаружить, что больше не муж или не жена. Конечно, лучше, хотя бы из вежливости, известить вашего супруга о процедуре развода, но это, кажется, не обязательно.
Просто - чик-чик, и готово! Нет-нет, подумала я: где-то тут должна быть загвоздка. И она нашлась: это дети. После развода каждый родитель обязан нести ответственность за благополучие ребенка до достижения им восемнадцати лет. Услышав это, я без колебаний поверила переводчице, которая сообщила нам, что при советском режиме разводов стало на 15% меньше, чем в царские времена.
Зато бездетные семьи могут жениться и разводиться сколько угодно. Молодой американец, которого я встретила несколько дней назад, рассказал мне, что его друг, тоже американец, возвращаясь на родину, оставил своей русской подруге граммофон. Хотя девушка не была красавицей, на ней тут же женился юный любитель музыки. Однако, став обладателем граммофона, он быстренько развелся и женился на девушке посимпатичнее. На радостях он подарил граммофон новой жене, после чего та, в свою очередь, с ним развелась и выбрала супруга покраше. Ну, и так далее. Граммофон вел весьма легкомысленное существование, перебираясь из одной супружеской постели в другую. Чем все это для него закончилось - неизвестно. Возможно, он скончался от старости и изнурительного труда...
Серый, серый, серый - только серый цвет в лицах здешних людей и на небе. О, где же Чингисхан? Мы бы должны были услышать о нем, ведь мы уже так далеко на Востоке. Прошлым вечером я попросила Первого Профессора съездить со мной на дрожках и поискать его. Поначалу он не решался, но, надо отдать ему должное, все-таки согласился. Подобная роскошь противоречит его принципам: раз он согласился путешествовать без лишнего комфорта, значит, так тому и быть. Что ж, Адам был столь же тверд в отношении всех плодов райского сада, за исключением одного. Теперь я знаю, как он выглядел в тот момент, когда ему протянули яблоко: медленные волны света поднимались в его взоре, они становились все ярче и шире, угрожая поглотить целиком, и не было рядом руки, чтобы спасти его. Но Первый Профессор оказался удачливее Адама. Одна из Школьных Учительниц протянула ему соломинку. В гостинице, сообщила она, состоится лекция мистера Блумберга, который будет излагать советскую трактовку "Гамлета". Тут уж Профессор, бесстрашно махнув рукой, решил пуститься во все тяжкие и взобрался на дрожки.
Увы, мы не нашли Чингиса. Впрочем, Профессор не больно-то его искал, просто воспользовался случаем, чтобы еще раз попробовать меня распропагандировать. Мы ехали под дождем и снегом по красивым улицам, где купола церквей вздымались в небо, словно кольца дыма, и Профессор настойчиво пенял мне, что я неверно понимаю главную задачу поездки. Передо мной раскрыли, образно говоря, учебник коммунизма для умных женщин, а я не желаю воспользоваться такой возможностью...