Глубинная же причина в том, что Петербург сегодня не столько окно в Европу, через которое в Европу можно только, вздыхая, смотреть, – но и сама Европа, если судить по жизненному укладу.
Ведь что видит приезжий, выходя из поезда на Московском вокзале? Прямо напротив – круглосуточный музей эротики. Рядом – секс-шоп "Розовый кролик". Влево и вниз по Лиговке к Обводному – дешевые харчевни и бары с шестовым стриптизом, там же десятки отелей и отельчиков: предлагаются, в том числе, и номера с почасовой оплатой.
Возможно, кому-то все это и ужас, но ужас совершенно европейский. Потому что в любом большом европейском городе район возле вокзала – "красная" зона, напичканная злачными местами, стрип-клубами, кинотеатрами для взрослых, дешевыми отелями. Что в Риме, что в Копенгагене, что во Франкфурте (про Гамбург с Амстердамом я уж молчу).
Не нравится "красный" район? Пожалуйста, можно пойти по Невскому. Толпа невероятная: в том смысле, что тьма людей просто гуляющих, шляющихся, причем в любое время суток. В два или в три ночи на Невском в уик-энд столько же народу, сколько я ночью видел лишь в Бангкоке на Патпонге, в Париже на Сен-Андре-дез-Ар и в Краснодаре на улице Красноармейской (там у них клубно-барное осиное гнездо). Развлечений – тьма, на любой вкус и возраст. Дробность и мозаичность поражают. Вон сладкоежки лижут витрины в Елисеевском магазине в очереди за французскими пирожными-макаронами. Наверху на балюстраде под механическое пианино танцуют механические куклы в человеческий рост. Вон музей дореволюционного фотографа Буллы, где проходит отличная выставка советского фотографа Ахломова, – прямо с нее за 100 рублей можно шагнуть на крышу над перекрестком Невского и Садовой (это на нем в 1917-м расстреляли матросов-анархистов, спровоцированных на путч большевиками). Вон первый в истории России Пассаж с сохранившимся в идеальном состоянии кафелем на полу: здесь, по версии Достоевского, слопал чиновника Ивана Матвеевича крокодил. Вон полусекретная галерея "Al", чтобы попасть в которую, надо нажать на правильную кнопку на домофоне. Вон, снова, тут же, отели, отелищи, отельчики; гостиницы и хостелы; рестораны, кафе и бары; дворцы и церкви, и не подавляющего масштаба, а человеческого. Летом ко всему этому добавятся катания на катерах, открытые террасы, уличные жонглеры, актеры, певцы и танцоры.
И все это не дутое новодельное, как в Москве, где фальшивую потертость создают за особые деньги, – а подлинное и доступное, помнящее и Блока, и Довлатова. Это в Москве ресторатор Новиков ценой невероятных усилий создает советское кафе "Камчатка", которое все равно псевдосоветское. А в Питере пока работают настоящие стоячие рюмочные типа "щель", где можно опрокинуть пятьдесят граммов перцовой (40 руб.), закусив яйцом с майонезом (20 руб.), а заодно познакомиться с парой университетских профессоров, спорящих о Дерриде и Фуко. Победите в споре – вам нальют.
Я своим московским студентам сейчас с чистой совестью рекомендую сгонять в Питер ради выставки Icons Марата Гельмана: ночной сидячий вагон – около 450 рублей, койка в хостеле (а хостелов в Питере пруд пруди) – 200–300 рублей, именно так в Европе студенты и путешествуют. Заодно можно увидеть Питер фабричный, индустриальный, Питер заводских корпусов на Обводном канале, где в конверсии "Ткачи" и проходит выставка. А потом пешком прогуляться до еще одной конверсии, лофта "Этажи", где на стенах бывших цехов грамотно оставили даже советский жуткий кафель размером 20х20, и где выставки бесплатны. Ну, а потом – в арт-центр "Пушкинская, 10", где до сих пор обитают хипаны – духовные родители нынешних хипстеров, и девушки с фенечками на запястьях варят кофе в джезвах…
За границей такие арт-сквоты есть в Берлине (Хакские дворы), в Копенгагене (Христиания), в Париже я знаю местечко на рю Риволи, 59 – но в российских городах такого больше нет. Как нет, скажем, и возможности купить за 100 рублей килограммовый пирог с капустой в фермерском магазинчике прямо напротив дома, где жил Достоевский.
Вот эту европейскость, состоящую вовсе не в больших деньгах, а в человечности городской среды, и чувствуют, как мне кажется, провинциалы, которые сначала приезжают в Питер на экскурсию, а потом навсегда.
И здесь обращу внимание на мысль, которую повторяют и Григорий Ревзин, и Юрий Сапрыкин, и тот же Гельман. Главный продукт, который создает современный город – это свободное время. Европейский город создает доступное и разнообразное свободное время. Европа – это вообще когда всего много, дробно и доступно. В Москве свободное время чудовищно дорого стоит. У москвича со средней зарплатой, заплатившего за съемную квартиру, просто нет денег свободное время потреблять. Потому что в Москве есть хорошие и безумно дорогие рестораны и клубы, но почти нет дешевых и вкусных кафе и баров. А в Питере на улице Рубинштейна длиной 750 метров пихаются примерно полсотни разнообразных едален, включая полутайное дворовое кафе "Кафе", где хозяин, карабахских армянин, по слухам, дает скидку всем, кто знает, что "Карабах" по-армянски будет "Арцах". То есть Питер безо всяких инвесторов и начальников освоил современную формулу городской жизни: город – это общение в максимально разнообразных формах. И если добавить к харчевням Финский залив с дюнами, озера Карельского перешейка, университеты, две сотни музеев, под сотню театров, дворцовые пригороды, покатушки на великах, прогулки по Островам, тайные экскурсии по крышам, концерты-квартирники, возможность сгонять за 20 евро в Финляндию, публичные лекции в библиотеках, – то да, Питер утирает нос страдающей насморком мегаломании Москве.
Остается только обозначить мотор, делающий эту дробную жизнь возможной. Это – некондиционная недвижимость огромного по площади старого центра. Грубо говоря, ни одно из питерских дореволюционных зданий не соответствует нынешним СНИПам и ГОСТам. Говорить о нормах инсоляции в дворах-колодцах бессмысленно. Ни один нувориш, а тем более нуворишка никогда не станет там жить. Но то, что плохо для них, замечательно для студентов, мелких предпринимателей, рестораторов, отельеров, магазиньеров и прочей городской рыбешки. Не заглядывает в коммунальную квартиру солнце? Но можно сделать ремонт, снабдить каждую комнату туалетом и душем, – будет мини-отель. Не выгорает с отдельным туалетом? Можно устроить хостел с удобствами в коридоре. Не получается хостел? Откроем велосипедный магазин с мастерской: некондиционные квадратные метры замечательно ярко горят в огне творческих идей.
В России второго такого города просто нет. В Москве должны случиться разом кипрский кризис, чума и потоп, чтобы ее "красные" зоны, которые по зубам только большим деньгам, начали мало-помалу превращаться в нечто подобное лондонскому Камдену или берлинскому восточному Кройцбергу.
А в Питере – довольно азиатском по взаимоотношениям власти и горожан – идет совершенно европейская жизнь там, где горожане могут плевать на власть и договариваться друг с другом напрямую.
Так что приезжайте посмотреть.
Ну, или переезжайте.
2013
52. Улица разбитых унитазов//
О состоянии туалетов как обобщенном показателе состояния страны
(Текст был отклонен в "Огоньке". Опубликован на "Росбалте" под заголовком "Страна разбитых унитазов" http://www.rosbalt.ru/piter/2013/04/13/1116527.html
Недавно в метро я читал газету "Метро" – и не мог оторваться. Заметка была о туалетах в больницах. О, вот тема! Образовательная, познавательная и, безусловно, лечебная.
Я, в некотором смысле, – сортирный журналист. Так исторически сложилось.
Еще студентом журфака я отправил в московский горком КПСС письмо: отчего, дорогие товарищи, общественных уборных нет у станций метро? Не заговор ли это против советского трудящегося, строящего светлое будущее? До сих пор у меня где-то валяется горкомовская отписка с приложением полного списка общественных туалетов столицы, – а туалеты по-прежнему не везде.
Когда на отхожих местах возник отхожий промысел (сегодня московская цена достигает 40 рублей: мировой рекорд), я тему продолжил. У меня был пару лет назад текст про трассу Москва – Питер. Если на заправке "ЛУКОЙЛа" нет туалета, писал я, – значит, мы с "ЛУКОЙЛом" на…ать хотели на Родину. Тут вышла моя победа: "ЛУКОЙЛа" официально уведомил о ликвидации промашки, а также о любви ко мне и к Родине. Я проверил: не врали. Любили.
А вот вокзалы обеих столиц остаются для меня личным оскорблением. Если в аэропортах у нас – туалеты, на улицах – сортиры, то на вокзалах – вонючие нужники, снабженные тем, что французы называют "арабским унитазом", дабы, цитируя Льва Лосева, "посетитель беспорточный" чувствовал себя орлом. (При чем тут покойный профессор Дартмутского колледжа поэт Лосев? При том, что описывая годы в Ленинградском университете – "дом, именуемый глаголом ЛГУ, пустынных волн стоял на берегу" – он вспоминает и туалет на филфаке, где беспорточный студент "средь мрамора сидит, как полубог").
Нужники на вокзалах – это для многих импринтинг, первое впечатление от Петербурга и Москвы. И если существует тот свет, в аду начальникам вокзалов сидеть в котлах орлами…
В общем, я в теме. И заметка про сортиры в больницах меня бы не зацепила. Мне много в последнее время приходилось в каких больницах бывать, и везде (кроме частных) с уборными было швах. Часто нет и стульчаков, и всегда – туалетной бумаги. Ни в Военно-медицинской академии, ни в Мариинской больнице в Питере, ни в Москве в Боткинской. Бумагу приносят родственники, и больные хранят ее в тумбочках, каждый свой рулон, как письмо с фронта.
Как говорится, Россия, нищая Россия, мне избы серые твои, твои мне песни ветровые, как слезы первые любви… Но это, как вы справедливо догадались, уже не Лосев, а Блок.
Но потрясло меня не это. А объяснения в газете "Метро" замглавврачей, ответственных за матчасть. Замглаврач Губанов описывала тотальное воровство среди пациентов: в ее поликлинике даже воду из кулера сцеживали в бутылки, как молоко при избыточной лактации. Другой замглаврач, Гришечкин, уверял, что 10 рулонов бумаги растащили за полдня (а всего за месяц украли "крышки со сливных бачков унитазов – две штуки, четыре ершика со стаканами, три бумагодержателя, мыло").
Какой вывод можно сделать из сказанного? Полагаю, такой: ну и свинья русский народ! (А что вы вздрогнули? А какой еще народ все это потырил? Французский? Или корректное "ну и свиньи те россияне, что ходят в поликлиники по полисам ОМЗ" меняет суть дела?)
Но я этот свинский вывод делать не буду. По той причине, что национальность тут не при чем.
Замглавврачи просто не в курсе, что механизм свинства давно описан так называемой "теорией разбитых стекол" (1982, Джеймс Уилсон и Джордж Келлинг, США). Суть в том, что если в доме выбили стекло и не заменили, то вскоре выбьют и остальные. Дерьмо порождает дерьмо.
Звучит как трюизм, но в Гронингенском университете в Голландии поставили серию экспериментов, связанных с поведением людей в условиях порядка и бардака: статья с названием "The spreading of disorder", "Распространение беспорядка", была опубликована в журнале Science. Эксперимент подтвердил: если грязно, то и будут свинячить. Если чисто, те же самые люди ведут себя по-людски.
Что важно, теорию применили на практике в конце 1980-х в Нью-Йорке. Большое Яблоко в ту пору было с червоточиной. В городе бесчинствовали банды. В метро (которое начальник транспортной полиции назвал "транспортной версией дантова ада") ломали турникеты и резали сиденья.
С чего начал работу новый глава метрополитена Дэвид Ганн? Он дал команду ремонтировать и мыть вагоны метро. "В первую же ночь явились тинэйджеры и заляпали стены вагонов краской. Они трудились 3 ночи. Мы ждали, когда они закончат свою "работу". Потом мы взяли валики и все закрасили. Парни расстроились до слез. Это было наше послание для них: "Хотите потратить 3 ночи на то, чтобы обезобразить поезд? Давайте. Но этого никто не увидит". И вандалы, пусть и не сразу, отступили.
В полном соответствии с "теорией разбитых окон" начал перекройку Нью-Йорка и возглавивший его в 1990-х мэр Джулиани, о чем помянуто в тысячах статей и сотнях книг, почитайте хоть "Переломный момент" Гладуэлла. Примерно в то же время стала меняться уличная ситуация в Париже: там дворники получили новенькую униформу, шикарные зеленые синтетические метлы, а из техники – уличные пылесосы.
Да и Россия не оказалась в стороне: удар по окраинной шпане, гадящей в подъездах, нанесли не только домофоны, но и перенесение центра притяжения "четких пацанчиков" в сияющие торговые центры с фуд-кортами, где грязные следы на полу смывают мгновенно (первым к этому приучил "Макдональдс"). Точно так же эстетика подвальных качалок, поставлявших пушечное мясо для бандосов 1990-х, проиграла эстетике фитнес-клубов и офисной культуре в целом: "офисный планктон" деньги зарабатывает те же, что и шушера на гоп-стопе, да только антураж другой.
И сегодня госмонополия, с ее больницами, вокзалами и прочими местами централизованного призрения осталась единственной заводью совка. Так сказать, затянулась бурой тиной гладь старинного пруда. Вон, в Москве этой весной муниципальные маляры на моих глазах закатали в краску "подлого цвета" (используя эпитет Пьецуха) подземный переход на Тверской, ведущий к гостинице "Шератон". Фигак, фигак! – даже бумаги не подстелив. Через день подлый окрас был расписан не менее подлыми в бездарности граффити. Дерьмо порождает дерьмо.
Невозможно жаловаться на воровство бумаги из туалета, если этот туалет нуждается в реанимации, – вот что я хочу сказать. Крышки с бачков будут воровать, если унитаз такой, какой замглавврача у себя дома не установит. И на города свои горожане будет плевать, если заплеваны городские улицы.
И в этом, может быть, отчасти ответ на вопрос, почему у нас такая огромная, но раздрызганная и неухоженная страна.
2013
53. Новые лишние//
О том, что в России появился новый класс социально невостребованных людей
(Опубликовано в "Огоньке" http://kommersant.ru/doc/2167152)
Очередной русский цикл (который поэт Быков определяет как оттепель – репрессии – застой – восстание элит) создал очередных лишних людей. С одной стороны – точно таких же, как и два века назад. А с другой – новых по типажам.
Новые лишние, отверженные, мизерабли, лузеры – называйте, как хотите, – это люди, которые создают смыслы, упорядочивают хаос, но на продукцию которых сегодня нет ни заказа, ни спроса.
Журналисты, поэты, художники, режиссеры, социологи, разработчики естественных дисциплин, оказавшиеся не у дел. Создатели новых эстетик, жизненных укладов, уличных акций, социальных концепций, политических партий, осознавшие, после Болотной, что их бой проигран – а может, проиграна и война. Лишние люди появляются у нас постоянно с времен появления у нас общества, – с XVIII века.
Такие люди, понимая отсталость страны, всегда неизменно хотели "Европы" (и даже славянофилы, и даже монархисты: потому что там, где в Европе была монархия, в России было самодержавие). Ну, а русское самодержавие каждый раз сообщало обществу, в манере Скалозуба, что "здесь вам не тут".
Примеры общеизвестны.
Надышавшееся кислорода европейских свобод поколение дворян-декабристов, придушенное Николаем (а затем – удушенное им же городское разночинство, известное по кружку Петрашевского, в котором бунтарей было не больше, чем в сегодняшнем Координационном совете оппозиции). Затем, после европейских реформ Александра II – легшее на страну камнем на кадку с огурцами (или камнем на сердце) дуболомство Александра III ("Ты помнишь эту глушь репрессий?" – это про 1880-е в "Лейтенанте Шмидте" Пастернак). Можно продолжать дальше – "философский корабль", сталинский разгром Зощенко и Ахматовой, хрущевский разгром художников-"пидорасов", брежневский разгром Синявского, Даниэля и Бродского, когда целое поколение поняло, что обречено работать "в стол", а зарабатывать в дворниках и сторожах…
А нынешних "лишних" я встретил чуть не в полном составе в начале апреля на дне рождения сайта "Эха Москвы": от депутата Гудкова, сказавшего, что его лишат слова в Госдуме (и его лишили) до бывшего главреда "Власти" Ковальского, снятого с работы за публикацию не корректного по отношению к самодержцу снимка. От художника Бильжо, который давным-давно не пишет в "Известия" своих колонок, до колумниста Кашина, которого, говорят, не берут на работу вообще нигде по причине вхождения в Координационный совет.
И, упреждая подколки ("Это Андрей-то Бильжо оппозиция? Да он ресторан за рестораном открывает, в Венеции недвижимость имеет и катается по миру, как сыр в масле!") сразу скажу: да, сегодняшние "лишние люди" отличаются от прежних "отверженных". И даже перечислю, чем.
Во-первых, силой давления на них. При Путине посажено или подведено под следствие, а также выдавлено из страны (по брежневскому принципу – либо там на свободе, либо здесь в тюрьме, причем не по политической, а по уголовной статье) пока все же меньше народа, чем в СССР (а про бросания в психушки я не слышал вообще). Ну, создатель группы "Война" Плуцер-Сарно в Праге, ну, Pussy Riot в тюрьме, ну, похоже, Навальному "десяточка" светит, – но Бог даст, обойдется "двушечкой".
Во-вторых, никто из этих лишних людей с голода не помирает. Это вам не история с Зощенко, которого лишали продовольственных карточек.
В-третьих, всем этим криэйтерам-лузерам (к которым, безусловно, я и себя отношу) закрыт лишь путь в контролируемые и дотируемые государством СМИ, и прежде всего – на федеральные телеканалы. А в интернете, в соцсетях – вопи что хочешь для всех пяти тысяч своих подписчиков.
Потому что – в-четвертых, и это самое главное! – на "новых лишних" нет массового спроса. Если в СССР томик Ахматовой разлетался в секунду, на Тарковского было не попасть – то где сегодня те миллионы, что по вечерам должны, по идее, прилипать к "Дождю" или собчаковскому "Госдепу-3"? Народ слушает Стаса Михайлова и смотрит "Пусть говорят" (а шибко продвинутые – Ивана Урганта и "Камеди Клаб"). Народ вообще не знает, что был такой, недавно покончил с собой, Паша 183, граффитист-акционист, русский Бэнкси – да нам и на Бэнкси плевать. У нас граффити есть мазня, а не искусство – вот почему для меня смерть Паши Пухова знаменательна, как и смерть Мамышева-Монро, на которого страна тоже плевать хотела, как и на всех, кто иной.
Россия стала потребительски похожа на Европу, но вот с точки зрения свобод, инициатив, смыслов… Эту границу хорошо подметил Сергей Пархоменко (еще один "лишний"), выступая с лекцией в петербургских "Ткачах". Почти все нынешние руководители западных газет и журналов, формирующих повестку дня – от, условно, "Нью-Йоркера" до "Нью-Йорк Таймс" – в начале 1990-х работали собкорами в Москве. Но никто из тогдашних российских властителей дум – журналистов-любимцев 1990-х – не формирует повестки дня в России сегодня. Их не пускают формировать.
Эта ситуация сформировала несколько типов "лишних".