"…Этот худенький мальчик с маленькими злыми глазками несомненно обладал дьявольской силой влияния на людей. Я прямо боялся уроков закона божьего в классе, где он сидел. И он наверно это заметил, и как только я входил в класс, он вонзал в меня свои проклятые глазки, и с этой минуты до звонка на перемену я уйти от них не мог. По моему предмету у него знания были хорошие, но странные своей однобокостью. Так, например, он мог как молитву назвать в порядке возвышения все церковные звания вплоть до патриарха, словно он собирался пройти по всей этой дороге. Однажды он мне так и сказал: "Придёт срок, и моё имя произнесут во всех церквах Российского государства" - и добавил вполне серьёзно: "Я буду или святым, или каторжником".
Вскоре Георгий Гапон от нас уехал и, как мы позже узнали, поступил в академию".
История о том, как Гапон поступил в духовную академию, представляет некоторый интерес, мы об этом вкратце расскажем и увидим, что ему в этом помогли совсем не какие-то его исключительные знания. К слову заметим, что не один священник Вишневецкий разглядел в Гапоне способность влиять на людей и подчинять их своей воле. Позже и председатель комитета всех петербургских церковных приютов Аничков будет утверждать, что он на себе чувствовал гипнотизм Гапона…
"Поступив в полтавское духовное училище, Гапон старался в учении изо всех сил, уже вступительные экзамены он выдержал с такими высокими оценками, что был зачислен сразу во второй класс. Учился он тоже хорошо, и его уже ожидала духовная семинария и дальнейший путь к духовному сану…"
Но в семинарии он совершает большую ошибку, чуть не стоившую ему карьеры. В его руки случайно попала брошюрка, в которой излагались еретические мысли Л. Толстого о церкви. И Гапон воспламенился: это же и его мысли! Он стал делиться ими с семинаристами, и это привело в такую ярость духовных отцов, что в выпускном аттестате они охарактеризовали поведение Гапона как "исключительно плохое".
Позже он заявит полтавскому архиерею Иллариону, что всё это клевета, так как ни о каких мыслях Толстого о церкви ему известно не было ни тогда, ни теперь, и поэтому распространять их он попросту не мог.
Он собирался после семинарии поступить в университет и хотел стать врачом, но с такой характеристикой в семинарском аттестате об этом нечего было и думать…
Чтобы иметь деньги, Гапон стал давать частные уроки детям из состоятельных семей. Его ученики успешно выдерживали экзамены, и предложений наняться в репетиторы у него было хоть отбавляй.
В одной почтенной полтавской семье, в которой репетиторствовал Гапон, бывал местный архиерей Илларион. Вот он, господин случай, в общем определивший судьбу Гапона, который в это время уже подумывал вернуться в свою деревню и устроиться в сельскую церковь священником, а то и дьячком. Но Иллариону понравился этот молодой начитанный человек, не робевший перед его высоким саном и с которым ему интересно было беседовать. Илларион, видать, не был светочем ума, сам Гапон впоследствии скажет о нём: "Грешно мне говорить плохое о человеке, столь много для меня сделавшем, но сан у него был явно выше его возможностей". А сделал Илларион для Гапона действительно много. Несмотря на неблагополучный аттестат, уже через год Гапон был рукоположён в священники и получил приход и полтавской кладбищенской церкви. Вот здесь он впервые вкусил сладость людского преклонения. Главным его делом и праздником души в церкви стали проповеди. Он старательно к ним готовился, писал, заучивал на память, репетировал перед зеркалом. И сделал правилом - говоря проповедь, видеть лица и глаза верующих, стараться угадывать, что это за люди, с чем на душе пришли они в церковь. Угадывать это было не так уж трудно, ибо церковь заполнял бедный люд полтавской окраины. Наконец, у него открылся ораторский талант, он умело пользовался широким диапазоном своего голоса, сводя его то к трубному гласу, а то к трагическому шёпоту, в котором тем не менее было слышно каждое слово.
О его проповедях вскоре пошла молва - "вот у нас батюшка в любом горе утешит". Сам Гапон секрет успеха своих проповедей считал весьма простым: "Я говорил с людьми, как бедный человек может говорить с бедным, понимая и разделяя их горести и надежды". Так или иначе, кладбищенская церковь, не имевшая постоянного прихода, на его проповеди набивалась битком, что не могло нравиться священникам соседних приходов, и они добились, что консистория наложила на Гапона штраф за незаконное создание прихода. Штраф он послушно уплатил и продолжал выступать с проповедями. Поняв, однако, что всех окрестных священников ему не одолеть, решил уехать из Полтавы и поступить в духовную академию. Архиерей Илларион одобрил его план и написал письмо обер-прокурору синода Победоносцеву с просьбой разрешить Гапону держать экзамен в академию без предъявления семинарского аттестата. И написал ещё, что в течение двух лет знает священническую деятельность абитуриента в скромной церкви и видит в нём одарённого и многообещающего слугу церкви.
- Письмо письмом, - учил Илларион Гапона, - но вам надо пробиваться к самому обер-прокурору. Вокруг него табун чиновников, и любой может положить моё послание в долгий ящик. И ещё один совет. Вы занимались с дочерью помещицы Ланщиковой. Идите к ней и просите рекомендательное письмо к её другу - могущественному помощнику обер-прокурора Саблеру. Но начните с ректора академии, чтобы он потом не чувствовал себя обойдённым.
Гапон отправился в Петербург. В громадном городе он совсем не растерялся, он верил в свой успех. В кармане у него было два письма от полтавской помещицы: одно управляющему её домом на Адмиралтейской набережной с распоряжением отвести комнату подателю сего письма и окружить его заботой, пока ему будет необходимо, а второе - Саблеру, которого духовенство боялось не меньше, чем самого Победоносцева.
Переночевав в барских покоях, уже следующим утром Гапон, как советовал ему Илларион, направился в академию.
Поступить туда было нелегко… В академию рвались сынки с фамилиями, знатными не только в церковном мире; в то время духовная карьера стала престижной, и на одно место претендовало по пять - семь человек.
Поначалу ректор Гапона не принял, хотя владыка писал своё ручательство ему лично. Впрочем, может статься, ручательство до него и не дошло, так как конверт, в котором оно лежало, в присутствии Гапона распечатал какой-то второстепенный чиновник канцелярии. Он небрежно пробежал глазами написанное владыкой, бросил бумажку на стол и стал просматривать остальные документы.
- У нас есть много духовных училищ, - сухо сказал чиновник.
- А я хочу учиться в академии, - отрезал Гапон.
Чиновник глянул на него удивлённо и насмешливо:
- Одного желания для этого маловато.
- У меня есть и всё остальное, - всё так же резко ответил Гапон и добавил: - Кроме взятки - денег у меня нет.
- Возвращайтесь к себе, мы известим вас о дальнейшем, - начал чиновник, но Гапон его перебил:
- Я никуда возвращаться не буду, я уже живу в Петербурге и время до начала занятий использую для познания особенностей церковной службы в российской столице.
Он быстро поднялся со стула и ушёл, а чиновник ещё долго смотрел на закрывшуюся дверь и в конце концов - от греха подальше - положил документы Гапона не в папку "Не рассматривать", а в ящик стола, куда он складывал документы претендентов, показавшихся ему опасными.
Так Гапон, по его собственному выражению, "застолбил" своё имя в канцелярии академии, памятуя, что дерзкого просителя чиновники боятся. И продолжал своё наступление на учебное заведение.
Следующим утром он явился на квартиру к Саблеру, предварительно продумав каждый свой шаг, каждое слово, которое здесь скажет…
Слуге, открывшему парадную дверь, Гапон повышенным, нервным голосом заявил, что он посыльный из Полтавы с очень важным для его сиятельства письмом, и, не дав слуге и секунды на размышление, протиснулся в дверь, вошёл в переднюю и вручил письмо.
- Его сиятельство спят, - пробормотал слуга.
- Разбудите, - небрежно ответил Гапон и сел на стул.
Слуга удалился внутрь дома, довольно быстро вернулся и с поклоном пригласил Гапона следовать за ним. Он провёл его в богато обставленную гостиную и показал на стул возле ломберного столика:
- Присядьте, пожалуйста, и подождите.
Вскоре в гостиную вошёл высокий седой мужчина в чёрном шлафроке. Гапон вскочил, как подброшенный пружиной:
- Доброе утро, ваше сиятельство! Счастлив, что божьей милостью вижу вас в добром здравии! - восторженно проговорил он.
Саблер смотрел на него с умильной улыбкой:
- Здравствуйте, здравствуйте. И не будем терять времени, пройдёмте в столовую, надеюсь, вы не откажетесь разделить со мной утреннюю трапезу. К сожалению, другого времени на беседу с вами я уделить не имею возможности: сегодня должен быть во дворце, на приёме по случаю визита болгарского царя.
Гапон решил к еде не притрагиваться, тем более что, как только они сели за стол, Саблер начал расспрашивать, как поживают помещица Ланщикова и её милое семейство, как их здоровье?
- Не могу забыть, - продолжал Саблер, мечтательно подняв взор, - посещение её дома во время моего пребывания в Полтаве. Какой был обед! Какие невиданные разносолы! Я умолял её отдать мне своего повара, но увы, ни за что!
Гапон обстоятельно сообщил все семейные новости помещицы.
- И сама Прасковья Тихоновна, благодарение богу, чувствует себя прекрасно. Как вы, может быть, знаете, в прошлом году у неё были большие волнения по поводу дочери, которой предстояли выпускные экзамены в гимназии, но как раз я взялся за её подготовку, и теперь всё позади - Катя получила великолепный диплом.
- Да, да, - закивал Саблер. - Она как раз пишет мне об этом и очень хвалит вас, вашу образованность и педагогические способности.
Гапон потупился:
- О, вы же знаете, как великодушна Прасковья Тихоновна, я же только хочу начать серьёзно учиться.
- Да, в письме есть и об этом, - заторопился Саблер, он был рад, что гость не затягивает разговор и переходит к делу. - Я вам помогу. Идите в синод к председателю учебного комитета отцу Смирнову, он запишет вас на экзамены, а потом вам следует посетить его превосходительство господина Победоносцева.
- У меня к нему есть письмо архиерея Иллариона, - вставил Гапон.
- Вот и прекрасно, - ласково улыбался Саблер. - И я в свою очередь предупрежу его о вас, думаю, это не помешает.
Гапон вскочил и сломился в поясном поклоне:
- Ваше превосходительство!
Саблер протестующе поднял руку:
- Не надо, милейший, не надо, не теряйте времени, идите в синод.
В синоде, однако, всё чуть не сорвалось. И только из-за того, что отец Смирнов оказался невероятно похожим на дьякона кладбищенской церкви, которого Гапон не терпел и добился его устранения. Он был такой же тучный и говорил таким же сиплым голосом.
Сразу почувствовав к нему острую антипатию, Гапон без всяких реверансов (за спиной Саблер!) сказал, что его нужно внести в список экзаменующихся в академию.
- Вот вам мои документы, - и положил их на стол.
Смирнов демонстративно отодвинул бумаги от себя.
- Сказанное вами мне надо расценивать как приказ? - сипло спросил он с усмешкой на жирном лице.
- Вам прикажут те, кто имеют на это право, - ответил Гапон и, слегка поклонившись, ушёл.
В тот же день он отправился в Царское Село, где во дворце было служебное помещение, а неподалёку находилась дача Победоносцева.
Впоследствии Гапон не раз будет рассказывать, как он пробился к самому обер-прокурору и заставил этого грозного старика выслушать его и прочитать письмо Иллариона.
Наступление на Победоносцева он начал издалека, ещё из Полтавы. Ещё там, узнав о юбилее, с которым его поздравляли разные сановники и сам царь, Гапон написал Победоносцеву, как завидует его судьбе учителя самого царя, а далее он, ничтоже сумняшеся, сообщал, что у него есть идея, как организовать в России просветительское дело помимо школьного образования. Победоносцев ему не ответил - Россия полна сумасшедшими проектами перестройки жизни, на каждый не отзовёшься…
Но когда обер-прокурору доложили, что автор этой идеи уже здесь, у него на даче, и сидит на веранде, деваться старику было некуда. Он только распорядился, чтобы при разговоре с просителем находились его личный секретарь и слуга и чтобы в случае чего они не зевали.
Меж тем Гапон сидел на веранде в лёгком раздумье о том, что царский учитель, видать, живёт неплохо. Дача его примыкала к дворцовому парку, где по стриженой траве гуляли важные павлины с хвостами, похожими на фейерверочный взрыв, а где-то дальше, в глубине, духовой оркестр играл вальс…
- Я слушаю вас.
Гапон вздрогнул и вскочил - перед ним стоял сам Победоносцев, а по бокам от него - ещё два важных субъекта.
- Здравствуйте, многие лета вам, ваше сиятельство, - тихо и взволнованно произнёс Гапон и низко-низко поклонился, увидев в эти секунды свои запылённые ботинки и мятые брюки. И в академии, и здесь он полагал нужным выглядеть как человек из народа - тем сильнее будет эффект, когда он заговорит.
Его пригласили сесть за большой круглый стол, занимавший половину веранды. По другую сторону сели Победоносцев и один из субъектов, другой субъект остался за спиной Гапона, бесцеремонно разглядывавшего графа. Обер-прокурор был точь-в-точь как на газетной фотографии - плоское лицо, крючковатый нос, пышные, торчащие в стороны усы над тонкими, плотно сжатыми губами и срезанным подбородком.
- Ну так что же у вас ко мне, я слушаю, - прошелестел Победоносцев, вглядываясь в лицо Гапона с мелкими чертами и чёрными глазками в глубоких впадинах.
- Будучи обеспокоен засильем невежества, я продумал идею широкого просветительства среди населения… - начал Гапон, глядя прямо в глаза графу, отчего тот испытал неловкость. - Необходимо во всех городах и наиболее крупных сельских поселениях создать просветительские общества с привлечением в них всех местных образованных людей, включая и священников. Для обществ этих должна быть разработана специальная программа с таким расчётом, чтобы она дала простым неграмотным людям основные понятия о государстве Российском и его любимом монархе.
- Подобная идея уже была, - мягко ответил Победоносцев. - Её предлагал, если мне не изменяет память, предводитель дворянства из Смоленска.
- Так точно, ваше сиятельство, - подтвердил секретарь. - Он ещё хотел, чтобы при обществах существовали народные хоры.
- И какой же ход мы дали тогда этой идее? - спросил у секретаря Победоносцев.
- Переслали по принадлежности министру просвещения.
- Ну и что же с ней стало дальше? - насмешливо спросил Гапон.
- Не могу знать, - ответил секретарь.
- А сколько раз я говорил вам, - вдруг осерчал граф на секретаря. - Надо интересоваться дальнейшим ходом дел по пересланным нами документам. - И обратился к Гапону: - Вы вашу идею изложили письменно?
- Пока у меня только сама идея. Но если вы, ваше сиятельство, в принципе признаете её полезной, я немедля сяду за разработку устава и программы предлагаемых мною обществ.
- А чем вы занимаетесь… вообще? - поинтересовался граф.
- Я приехал в Петербург поступать в духовную академию.
- Похвально, молодой человек, весьма похвально.
- Я счастлив, что вы поддерживаете это моё решение, это придаст мне силы на все годы ученья, и я вас не подведу.
- Вот и хорошо… вот и хорошо… - Победоносцев встал.
- Я не оправдаю ваших надежд только в одном случае, - Гапон тоже встал, - если в академии меня не допустят к экзаменам.
- А почему вас могут подвергнуть такой дискриминации?
- Да там же что ни абитуриент - так за его спиной могучая протекция. А у меня за спиной одни только знания да страстное желание служить Руси родимой.
Секретарь шепнул что-то Победоносцеву, и тот внимательно глянул на Гапона:
- Да, да, мне говорил о вас Саблер. Но вот утром мне звонил по телефону отец Смирнов и сказал, что вы у него вели себя непозволительно заносчиво и даже нахально, и этим вы сами закрыли себе дорогу в академию, - Победоносцев дал понять, что аудиенция закончена.
Гапон резко вскинул голову:
- Ваше сиятельство! - голос его напряжённо звенел. - Поступить в академию для меня - вопрос жизни и смерти! Вы оставляете мне только смерть!
Победоносцев посмотрел на него с любопытством и сменил гнев на милость:
- Мне нравятся и ваша устремлённость, и ваше отчаяние. Идите снова к отцу Смирнову и скажите, что я предлагаю ему в отношении вас представить мне благоприятный доклад.
На этот раз Гапон говорил с отцом Смирновым просительно, но и без униженности.
- Вы действительно видели его превосходительство? - недоверчиво спросил тот.
- Лично я не могу и мысли допустить солгать в отношении вождя нашей церкви, - ответил Гапон спокойно и угрожающе.
- Хорошо, я сделаю, как просил обер-прокурор. - просипел Смирнов. - Но берегитесь, если вы ввели меня в заблуждение.
Гапон был допущен к экзаменам, в оставшийся до них месяц хорошо к ним подготовился, выдержал их блестяще, получив высшую стипендию, назначавшуюся наиболее перспективным студентам.
В журнале заседаний Совета Санкт-Петербургской духовной академии значится, что в 1898 году Гапон был принят студентом академии под № 16 из 67 экзаменовавшихся и получил стипендию. Итак, весьма успешное поступление. Однако дальнейшие записи в журнале по ходу учёбы Гапона заставляют предположить, что в этом успехе главную роль сыграла высокая протекция. Почитаем эти записи.
Вскоре по поступлении в академию и подачи первого семестрового сочинения Гапон, по удостоверению врача Д. Пахомова, заболел и потому не подал остальных сочинений по введению в круг богословских наук, теории словесности и истории иностранной литературы и не держал экзаменов ни по одному из предметов первого курса. Поэтому оставлен на повторительный курс и получил отпуск, из которого явился только 31 октября 1899 года. В общем, не успев толком начать ученье, Гапон прерывает его. Более того, ему предоставляется возможность всё лето провести в Крыму. И тут тоже, наверно, ещё действует протекция.
Эта страничка его жизни интересна тем, что в Крыму он сумел влезть в душу епископу таврическому Николаю и тот познакомил его с интересными людьми. Гапон стал постоянным гостем известного художника Верещагина, часами просиживал у него в мастерской, и ему льстило, что художник толкует с ним о высокой материи. Он не раз потом хвастался этим своим знакомством и рассказывал, что однажды Верещагин посоветовал ему бросить духовное образование и служить народу без церковных декораций, в самой его гуще. И уверял, что совет художника подействовал на него очень сильно и сыграл свою роль в дальнейшей его деятельности. Что, однако, не помешало ему вернуться в Петербург и продолжить занятия в духовной академии.
Но посмотрим по журналу, как продолжалось его ученье.
По возвращении Гапон подал прошение об освобождении его от первого семестрового сочинения как уже писанного им в предыдущем году. Совет академии, снисходя к его болезненному состоянию и принимая во внимание, что прошлогоднее его сочинение оказалось написанным удовлетворительно, освободил его от этой обязанности.