Глава 5 (Граф Нулин)
(текст)
Она сидит перед окном;
Пред ней открыт четвертый том
Сентиментального романа:
Любовь Элизы и Армана,
Иль Переписка двух семей -
Роман классический, старинный,
Отменно длинный, длинный, длинный,
Нравоучительный и чинный,
Без романтических затей.
(комментарий)
К сожалению, найти роман, который читала Наталья Павловна, не удалось. Между тем его название настолько типично для сентиментальных романов XVIII века, что напоминает искусно исполненную стилизацию под старинный заголовок. В нем содержится не менее четырех отсылок к разным культурным традициям и стереотипам.
Во-первых, конструкция типа: "любовь такой-то и такого-то" была чрезвычайно распространена во второй половине XVIII века. Из десятков романов с такими заголовками около двадцати было переведено на русский язык. Вот названия только двух: Пьер Бошан "Любовь Исмены и Исмениаса" и Жан Лафонтен "Любовь Псиши и Купидона". Оба романа вышли на русском языке в одном и том же году – 1769.
Во-вторых, в традиции даже не сентиментального, а классического романа XVII века, было давать двойной заголовок, обе части которого соединялись через или. Возьмем почти наугад несколько романов, переведенных на русский – подряд, год за годом:
1789 г. Жан Демаре: "Несчастная любовь, или Приключение Мелентеса и Арианны, одной знаменитой сицилианки";
1790 г. Жан Жак Бартелеми: "Любовь Кариты и Полидора, или Разные приключения двух великолепных любовников";
1791 г. Анонимный автор: "Любовь Анделутеда и Уардии, или Несчастные приключения двух судьбою гонимых страстных любовников, через свое постоянство достигших желаемого предмета".
В-третьих, жанр переписки, вошедший в моду в середине XVIII века (но появившийся значительно раньше), стал своего рода "визитной карточкой" нравоучительного романа. Так, из семи романов, в заглавии которых есть имя Элиза или его вариации, опубликованных в последней трети ХVIII века, в четырех использован прием переписки. В 1789 г. на русский язык были переведены и сразу стали популярными "Письма Йорика к Элизе", в которых под именем Йорика, выступал писатель Лоуренс Стерн, автор сентиментальных романов: "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена" и "Сентиментальное путешествие Йорика по Франции и Италии". Наконец, в-четвертых, имя героини – Элиза – явный и безусловно узнаваемый знак сентиментальной прозы. С этим именем (Элиза, Элоиза, Луиза, а в русской традиции Елиза или Лиза) связана особая культурная традиция, корнями уходящая в европейское средневековье. Начало ей было положено в XII веке в переписке философа и богослова Пьера Абеляра с его возлюбленной семнадцатилетней Элоизой. В ответных письмах Элоизы впервые в европейской литературе соединяются понятия "любовь" и "свобода", в противовес "несвободе" – браку и монастырю. Строки, которые мы приведем ниже, предвосхитили главную тенденцию в развитии европейского романа и опередили время на 400–500 лет:
...
"Бог свидетель, – пишет Элоиза, – что я никогда ничего не искала в тебе, кроме тебя самого; я желала иметь тебя, а не то, что принадлежит тебе. Я не стремлюсь ни к брачному союзу, ни к получению подарков… И хотя наименование супруги представляется мне более священным и прочным, мне всегда было приятней называться твоей подругой, или, если ты не оскорбился, – твоею сожительницей или любовницей" (Абеляр, 67 ).
Шестьсот лет спустя Жан-Жак Руссо написал роман о страсти, служащей извинением нарушению семейных приличий и религиозных догм. Название романа – "Юлия, или Новая Элоиза". Преемственность литературной традиции подчеркивала и избранная Руссо форма романа-переписки. После выхода "Новой Элоизы" имя Элизы-Лизы стало символом любви, разрывающей сеть традиционной морали и светских "приличий" ( Топоров ).
Что же до Натальи Павловны, то ее упорное стремление дочитать роман до конца говорит по крайней мере о двух вещах. Первая: она отчасти отождествляет себя с Элизой – героиней сентиментального романа, и скорее всего видит в семейной жизни препятствие для "подлинной" и "высокой" любви. Вторая: поведение героини во всех последующих сценах будет во многом определяться теми стереотипами, которые намертво утвердились в сентиментальной прозе XVIII века. В частности, ухаживание в ней предполагает длительный процесс, обширную переписку, тайные свидания, долгие беседы, робкое, а затем пылкое, но "в рамках", проявление страсти, борьбу "долга" и "чувств" и т. д.
Ироническое отношение Пушкина к сентиментальной прозе отчетливо видно из его письма к брату Льву, написанному за год до "Графа Нулина", в ноябре 1824 г.: "…читаю "Кларису", мочи нет какая скучная дура!" (X – 110). Имелся в виду один из самых знаменитых романов XVIII века "Клариса, или История молодой леди, показывающая бедствия, проистекающие из непредусмотрительного отношения, как родителей, так и детей к браку". Этот эпистолярный роман Сэмюэля Ричардсона, написанный в 1747–1748 гг., предвосхитил явление сентиментализма и был читаем всю вторую половину XVIII в. В начале XIX в. такие романы (но, прежде всего, "Новая Элоиза") имели беспрекословный авторитет в России. Приведем лишь два свидетельства глубочайшего влияния романа Руссо на умы русских образованных дворян начала XIX века: Первое – от Н.Н. Муравьева-Карского:
...
"Мне тогда было 16 лет. (…) попалась мне в руки "Новая Элоиза" Руссо. Чувствительность, выражающаяся в сих письмах, растрогало мое сердце, по природе впечатлительное… Слог Жан-Жака увлекал меня, и я поверил всему, что он говорит. Не менее того чтение Руссо отчасти образовало мои нравственные наклонности и обратило их к добру; но со времени чтения сего я потерял всякую охоту к службе, получил отвращение к занятиям, предался созерцательности и обленился. Я перемогал свою лень при исполнении обязанностей и стал уже помышлять об отставке" (Муравьев-Карский, 75 ).
Второе – из круга В.А. Жуковского:
...
"По признанию Андрея Тургенева, ближайшего друга Жуковского, Руссо был как бы наставником молодого поэта. "Новая Элоиза" воспринималась в тургеневском кружке, куда входил и Жуковский, как "code de moral\'" во всем – в любви, в добродетели, в должностной, общественной и частной жизни" (Жуковский и литература, 290 ).
Однако появление романтической прозы постепенно оттеснило их на обочину европейской, а к концу 1820-х годов – и российской литературной жизни.
Пред ней открыт четвертый том – упомянутый выше роман Ричардсона "Клариса" вышел в семи томах. "Жизнь и мнения Тристама Шенди, джентльмена" – в девяти. Так что "четвертый том" романа, который читает Наталья Павловна, отнюдь не означает, что он последний.
Роман классический, старинный – все что написано в этом комментарии чуть выше неизбежно должно нас привести к выводу, что роман, читаемый Натальей Павловной написан во Франции или Англии между 40-ми и 60-ми годами XVIII века и переведен на русский язык не позднее 90-х годов того же века.
Отменно длинный, длинный, длинный – для того, чтобы читатель лучше понял, что стоит за этой строкой, приведем (из каталога Российской национальной библиотеки) объем нескольких из упомянутых выше "классических" романов, изданных, в русских переводах, в Санкт-Петербурге в конце XVIII – начале XIX веков, по томам:
Самюэль Ричардсон. "Достопамятная жизнь девицы Кларисы Гарлов, истинная повесть". Книга издана в 1791–1792 годах. Часть 1 – 306 стр., часть 2 – 422; часть 3 – 419 стр., часть 4 – 384, часть 5 – 382 стр., часть 6 – 356.
Лоренс Стерн "Жизнь и мнения Тристама Шенди, джентльмена". Роман издан в 1804–1807 годах. Том 1 – 251 стр., том 2 – 248 стр., том 3. – 239 стр., т 4. – 228 стр., том 5 – 194 стр., том 6. – 208 стр.
Жан Жак Руссо "Новая Элоиза". Издание 1820–1821 годов. Том 1 – 312 стр., том 2 – 279 с тр., т. 3. – 235 стр., том 4 – 214 стр., том 5 – 212 стр., том. 6 – 265 стр., том 7 – 310 стр., том 8. – 232 стр., том 9. – 226 стр., том. 10 – 198 стр.
Глава 6 (Граф Нулин)
(текст)
Наталья Павловна сначала
Его внимательно читала,
Но скоро как-то развлеклась
Перед окном возникшей дракой
Козла с дворовою собакой
И ею тихо занялась.
Кругом мальчишки хохотали.
Меж тем печально, под окном,
Индейки с криком выступали
Вослед за мокрым петухом;
Три утки полоскались в луже;
Шла баба через грязный двор
Белье повесить на забор;
Погода становилась хуже
Казалось снег идти хотел…
Вдруг колокольчик зазвенел.
(комментарий)
События этой части развиваются на барском дворе. Двор (или задний двор) начинался сразу за домом, у его заднего крыльца, и заканчивался садом и теплицами (у богачей и любителей – оранжереей). Границы двора формировались хозяйственными постройками. У самого заднего крыльца барского дома обычно ставилась кухня. Ее никогда не располагали в доме, чтобы снизить опасность пожара и избежать распространения в доме специфических запахов. Рядом с кухней размещались амбар, кладовая и погреб, далее – птичий двор, огороженный низкой перегородкой (или вообще без нее).
С другой стороны амбара – скотный двор, конюшня, а у охотников – псарня. Последняя была большим испытанием для чувствительных людей, поскольку "заражала воздух нестерпимым зловонием" ( ТолстойМ , 106). Напротив дома помещика ставились избы для семейных дворовых. Их размещали по 2–3 семьи в одной избе, выдавая на прожитье месячину – запас продуктов на месяц. Типичное описание барского двора выглядит следующим образом: "двор наш широкий и заросший травой, был окружен небольшими постройками, старыми сараями, кладовой и амбарами" ( Полонский , 399).
По сути, именно задний двор был средоточием усадебного быта, там никогда не замирало движение и всегда что-то происходило. Может быть, поэтому Наталья Павловна села с книгой у того окна, что выходило на задний двор (впрочем, этому есть еще как минимум два объяснения).
Но скоро как-то развлеклась
И ею тихо занялась - оба глагола, при помощи которых описывается состояние Натальи Павловны – развлеклась и занялась – имели в то время по нескольку значений. Развлечься означало:
– отвлечься от какого-то дела и заменить его другим; – найти себе какое-нибудь занятие;
– забавляться, потешаться (Даль, IV, 18).
Так, например, когда Чацкий в комедии "Горе от ума" говорит Софье: "Пущусь подалее – простыть, охолодеть, / Не думать о любви, но буду я уметь / Теряться по свету, забыться и развлечься", – он имеет в виду два первых значения, но никак не третье.
Точно так же слово заниматься означало: упражняться, работать, но и тешить, забавлять ( Даль , I, 580). Причем приводимые первыми значения были ранними, и потому более укорененными в языке. Следуя этому формальному значению слов развлекаться и забавляться, читатель должен был согласиться с тем, что Наталья Павловна, оставив на время одно дело, перешла к другому. Этой иронической трактовке занятий Натальи Павловны способствуют строки, обрамляющие драку Козла с дворовою собакой: Наталья Павловна сначала / Его внимательно читала (первое дело) и Ею тихо занялась (второе дело).
Сухой и притворно серьезный тон этих фраз способствует смещению и подмене значений, не давая читателю быстро переключиться со строк: Занятий мало ль есть у ней и Своей хозяйственною частью / Не занималася… на второе и более позднее значение слов развлеклась и занялась.
Козла с дворовою собакой – дворовых собак держали для того, чтобы они, днем и ночью вертясь возле дома, лаем предупреждали о приближении чужаков и воришек. В 1819 г. П.А. Вяземский написал два шутливых четверостишья, в которых дворовые собаки выступали в качестве главных персонажей:
"Две собаки"
– "За что ты в спальне спишь, а зябну я в сенях? -
У мопса жирного спросил кобель курчавый.
– За что? – тот отвечал, – вся тайна в двух словах:
Ты в дом для службы взят, а я взят для забавы".
"Битый пес"
"Пес лаял на воров; пса утром отодрали -
За то, что лаем смел тревожить барский сон.
Пес спал в другую ночь; дом воры обокрали:
Отодран пес за то, зачем не лаял он".
Кругом мальчишки хохотали – Слово мальчишки крайне редко встречается в поэзии пушкинской эпохи. В этой связи интересно посмотреть на то, как для чего это слово использовалось и в каком контексте. Вот стихотворение Дениса Давыдова 1807 года, с названием "Мудрость. Анакреонтическая ода":
"Мы недавно от печали,
Лиза, я да Купидон,
По бокалу осушали
И просили Мудрость вон.
"Детушки, поберегитесь! -
Говорила Мудрость нам. -
Пить не должно; воздержитесь:
Этот сок опасен вам".
"Бабушка! – сказал плутишка. -
Твой совет законом мне.
Я – послушливый мальчишка,
Но… вот капелька тебе, -
Выпей!" – Бабушка напрасно
Отговаривалась пить.
Как откажешь? Бог прекрасной
Так искусен говорить".
А вот – Иван Андреевич Крылов, басня "Мальчик и Змея":
"Мальчишка, думая поймать угря,
Схватил Змею и, воззрившись, от страха
Стал бледен, как его рубаха.
Змея, на Мальчика спокойно посмотря:
"Послушай,– говорит,– коль ты умней не будешь,
То дерзость не всегда легко тебе пройдет.
На сей раз бог простит; но берегись вперед
И знай, с кем шутишь!"" (1818–1819).
И там и здесь мальчишка означает – шутник, озорник, шалун. В этом смысле характерен еще один пример. Василий Львович Пушкин, в 1802 г. опубликовал стихотворение "Подражание (Завещание Киприды)". Вот оно:
"Кипpиде вздумалось оставить здешний свет,
Cокpыться в монастырь, и вce cвое именьe
Отдать мне c Хлоeй в награжденье;
Не знаю, кто ей дал совет
В душеприказчики пожаловать Амура,
Не бога – бедокура.
Он Хлоeю пpeльcтяcь, ee обогатил;
Ей отдал радости, забавы, утешенье;
А я в наследство получил
Одни лишь слёзы и мученье!"
Никакого мальчишки в нем нет. Но, при публикации этого стихотворения в полном собрании сочинений в издательстве А. Смирдина (1855 г.), возможно по цензурным соображениям, слово "бог" в строке "Не бога – бедокура" было заменено. Строка теперь выглядела так: "Мальчишку – бедокура", что в полной мере соответствует тому семантическому ряду, который был построен выше. Вернемся в 1818 год. В послании "К. М.Ф. Орлову (О Рейн…)" В.А. Жуковского есть такие строки:
"Начальник штаба, педагог -
Ты по ланкастерской методе
Мальчишек учишь говорить
О славе, пряниках, природе,
О кубарях и о свободе -
А нас забыл…"
Здесь выделена педагогическая функция Орлова, сторонника, так называемой "ланкастерской" системы взаимного обучения и создававшего в 4-м пехотном корпусе (начальником штаба которого он был) полковые школы. Соответственно, он занят мальчишками, которые, в свою очередь думают о пряниках и кубарях. Детскую игрушку кубарь мы сейчас называем волчком, а "кубарить" или "гонять кубаря" в те времена означал "забавляться, дурить, заниматься пустяками" ( Даль , II, 209). Вот и в поэме А.С. Пушкина мальчишки хохочут, а по сути – кубарят, занимаются пустяками. А вместе с ними – и героиня поэмы.
Меж тем печально, под окном,
Индейки с криком выступали
Вослед за мокрым петухом;
Три утки полоскались в луже; - полемическая отсылка к "драматической шутке" В.К. Кюхельбекера "Шекспировы духи". В своеобразном прологе этой небольшой комедии, полученной и прочитанной Пушкиным в первых числах декабря 1825 г., один из персонажей – Поэт – формулирует свое отношение к взаимоотношениям литературы и жизни в таких словах:
"Как сельских девушек, взращенных среди уток,
Гусей и кур, теляток и коров
Равнять с блестящими духами,
Которые, носясь над облаками
Пьют запах и вкушают пыль цветов?
Возьми, раскрой Шекспира…"
Собственно говоря, вся поэма "Граф Нулин" есть не что иное, как буквальное воплощение в жизнь пожелания Поэта, который в эпилоге комедии выступает в качестве alter ego автора. А три утки в луже – это сигнал Кюхельбекеру: вот тебе "шекспировские страсти" среди "теляток и коров". С другой стороны, у читателя этих строк могла возникнуть ассоциация (и как показала критическая статья Н.М. Надеждина в "Вестнике Европы" – возникла) с комической поэмой В.Л. Пушкина "Опасный сосед" (1811) и, в частности, со строками: "Рубашки на шестах, два медные таза / Кот серый, курица мне бросились в глаза".
Белье повесить на забор – еще одно напоминание о своеобразном отношении Натальи Павловны к хозяйственным делам. У "настоящей" помещицы стирка – занятие первостепенное. Ею занималась (в первом значении слова) вся дворня при обязательном наблюдении госпожи. Вершиной "правильного" отношения к стирке было поведение Авдотьи Ивановны Сабуровой (в девичестве княжны Оболенской). Она приобрела голландское "столовое белье" и два раза в год посылала его стирать – в Голландию (Благово, 63).
Вдруг колокольчик зазвенел . – Поддужные колокольчики получили распространение в России во второй половине XVIII века как один из необходимых элементов ямской почты, вытеснив в качестве средства оповещения не привившийся на русской почве европейский почтовый рожок. Тогда (не позже 1770 г.) на дорогах России появились первые тройки, сменившие упряжь цугом, в которой лошадей запрягали (по одной или парами) одну за другой. В тройке коренник, запряженный в дугу, должен бежать рысью, а пристяжные лошади – галопом. Такое сочетание аллюров резко повышало скорость экипажа. Дуга же и ровный бег коренника позволяли использовать колокольчик.
Традиция связывает появление первых колокольчиков с городом Валдай Новгородской губернии (первый датированный колокольчик – 1802 года) Валдайские колокольчики: круглые, с толстыми стенками, диаметром от 90 до 125 см, сделанные из того же бронзового сплава, из которого отливались церковные колокола – стали образцом для других изготовителей ( Ганулич1982 , 151–153; Ким , 3). Появилась даже специальная форма колокольчика: "Дар Валдая". Ямские колокольчики привязывали сыромятными ремешками к дуге коренника. Число колокольчиков колебалось от одного до девяти, а в упряжь пристяжных лошадей вплетали бубенцы ( Ганулич1983, 144–147). Колокольчики особой конической формы – гречишной – подвешивали под шею коренника. В начале XIX в. возникла традиция помещать надписи на поддужных колокольчиках: "Кого люблю, того и дарю", "Сдалеча весточку собою подавай", "Купи, не скупись, сам веселись", "Звону много – веселей дорога", "Езжай – поспешай, звони – утешай".