- Нет. У меня есть цель - я хочу быть богатой. А это значит в наших сегодняшних реалиях, что я должна им платить - без этого "налога" меня тут же отстрелят и поменяют на кого-то другого.
- Ты не преувеличиваешь?
- Я преуменьшаю.
- А чиновники?
- Части чиновников плачу сама. Другой - уже сами бандиты. То есть я отдаю деньги бандитам, а бандиты уже урегулируют все с другими бандитами, я имею в виду наших чиновников. Так что мне это даже удобно.
- А Андрей?
- Он умер. Не выдержал все-таки, что я выплыла, а он ест мою красную икру. Просился обратно, но я не пустила. Сказала: ищи следующую студентку. Да и не хочу я жить с некрасивым. Я полюбила красоту: хожу на мужской стриптиз, там выбираю себе партнеров, многие соглашаются.
- Ну, даешь! Не тоскуешь по семейной жизни? По очагу?
- Нет. Точно - нет. Я только жить начала. Пусть с издержками, пусть тебе это покажется грязным… Но разве раньше я жила чисто?
- Как дети?
- Игорь, к сожалению, слабым оказался, в Андрея - наркоманит, сейчас в клинику его положила, уже в пятый раз. Надеюсь… Стасика в Лондоне обучаю. Очень довольна. Очень! Он там - первый во всем. Свекровь с ним вместе, квартирку ей снимаю, Стасик неделю в общежитии живет, а на выходные - в этой квартирке у свекрови. Ей я операцию сделала - заплатила за все. Новый тазобедренный сустав вставили в Швейцарии - она и отжилась, бегает, как молодая, и меня обожает. И, знаешь, мне даже кажется, что искренне обожает… Деньги - великое дело.
В комнату впархивает Давид. С подносом.
- Время пить чай, девчонки… - тянет в нос. - Втроем. Можно, Танечка?
Таня согласно кивает и говорит, что сейчас вернется - хочет переодеться к чаю. Давид источает порочность и праздность. Обстановка достаточно противная. Но через пару минут возвращается Таня. Она вся в бриллиантах. Уши "горят", декольте "переливается", даже в волосах "мерцание"…
Конечно, это специально для меня. И я оцениваю. Почему бы не сделать человеку приятное? И Тане, действительно, очень приятно, и она вся светится, как ее бриллианты, от удовольствия самопрезентации себя, новой, перед старой подругой.
Дальше мы быстро выпиваем чай - мы обе спешим - и расстаемся.
- Давай только не на десять лет? - предлагает на прощание Таня.
- Постараемся, - отвечаю и думаю, спускаясь по лестнице, что в путинское время все, действительно, стали встречаться чаще. Имею в виду - старые друзья. У нас был период, в "позднем Ельцине", когда все были страшно заняты самовыживанием и зарабатыванием денег, когда не звонили друг другу годами, стесняясь кто бедности, кто богатства, когда многие навсегда уезжали за границу, когда многие пускали себе пулю в лоб от невостребованности, когда нюхали кокаин от гадости совершенных поступков… И вот теперь вроде бы все, кто выжил, собираются вместе. Чаще, чем раньше. Общество заметно структурировалось, и появилось свободное время…
Через неделю я должна была быть на пресс-конференции по случаю выборов куда-то. По-моему, в городскую Думу - на освободившееся место. И там я встретила Таню - совершенно неожиданно для себя. Хозяйки супермаркетов в нашем уже достаточно структурированном, опять клановом, как при советском строе, обществе на политические пресс-конференции не ходят.
Таня явилась миру журналистов, строго выдержав стиль, - в классическом черном деловом костюме и без единого бриллианта. Был и Давид. И он тоже был высшего качества - безукоризненно исполнял роль Таниного делового секретаря, скромного и не взыскательного. Никаких "девчонок" в помине.
Я сидела там, где журналисты. Таня оказалась по другую сторону баррикад. И ей даже дали микрофон - последней из выступающих. Таня оказалась кандидатом в депутаты городской Думы. Она рассказала журналистам, мне в том числе, как она понимает проблемы бездомных в Москве, и пообещала бороться за их права, если избиратели окажут ей честь и выберут депутатом Законодательного собрания.
- Господи, зачем тебе это? Ты и так богатая? - спросила я Таню после пресс-конференции.
- Я же тебе уже объясняла - хочу быть еще богаче. Тут же все очень просто: не хочу платить взятки нашему депутату.
- И в этом вся причина?
- А это немало, между прочим. И это примитивный менеджмент. Ты просто не понимаешь, какой теперь уровень коррупции. Бандитам времен Ельцина и не снилось. Стану депутатом - "минус" один "налог". Поверь, он не такой уж маленький.
- А почему ты взяла тему защиты именно бездомных? - Мы перекочевали в дорогое французское кафе по соседству - кафе выбрала Таня, я в такие не хожу, дорого.
- По-моему, выгодно смотрюсь на таком фоне. К тому же я действительно могу им помочь выкарабкаться - я же знаю, как выкарабкиваться.
- А зачем на пресс-конференции, в конце, говорила о Путине? Как его любишь, уважаешь, веришь в него? Это тебя твои имиджмейкеры надоумили. Дурной же тон…
- Нет, не дурной. Так теперь положено. Я и сама знаю, без имиджмейкеров. - Таня запнулась на этом сложном английском слове, перекочевавшем в наш язык вместе с новой жизнью. - Если не скажу про Путина, завтра ко мне в магазин придет наш районный фээсбэшник и скажет, что я не сказала то, что все говорят… Так мы, бизнес, теперь живем.
- Ну придет, ну скажет… И что с того?
- Ничего. И потребует взятку.
- За что?!
- За то, что "забудет" то, что я не сказала.
- Слушай, а тебе все это не надоело?
- Нет. Если надо будет поцеловать Путина в задницу, чтобы получить еще пару магазинов - я поцелую.
- А что значит - "получить"? Ты же их покупаешь? Платишь - и все?
- Нет, теперь по-другому. "Получить" - значит заработать у чиновников право купить магазин за свои же деньги. Русский капитализм называется. Мне лично нравится. Когда разонравится, куплю себе какое-нибудь гражданство - и пока…
Мы расстались. Таня, конечно, стала депутатом. Говорят, неплохим, душевным, ратующим за московских бедных, организовала еще одну столовую для бездомных и беженцев. Купила еще три супермаркета. И часто выступает по телевидению с речами, прославляющими нынешние времена. Недавно звонила, попросила написать о ней статью, я и написала - вот эту, которую вы сейчас читаете. Таня попросила почитать до публикации, ужаснулась и сказала: "Все правильно" - но запретила публиковать в России до ее смерти. Я пообещала.
- А за границей?
- Ради Бога. Пусть знают, чем наши деньги пахнут.
Вот я и публикую.
Миша
Миша был мужем Лены, моей давней подруги, лет с семи, со школы. Лена вышла за него, когда они учились в институте. И это было очень давно, в конце 70-х. Миша был тогда очень умный и талантливый парень - переводчик с немецкого, синхронист уже в Институте иностранных языков, перспективный в высшей степени, после института его рвали на части, предлагая прекрасные места работы, что тогда встречалось редко.
Так Миша попал в Министерство иностранных дел. И это было очень престижно - в советские времена, особенно в их поздний период, редко какой мальчик без связей попадал в такую закрытую корпорацию, как наш МИД. А Миша был без связей - его воспитывала бабушка, простая уборщица. Мишина мама очень рано и скоропостижно умерла от рака мозга, когда мальчику было только четырнадцать лет, а папа тут же покинул осиротевшую семью ради другой женщины.
И вот Миша - в МИДе. Мы очень дружим. Мы вместе ездим на пикники. Поедаем в лесу шашлыки, приготовленные на костре, и счастливы. С Леной мы и так близкие люди, но очень хочет дружить и Миша.
Основа наших отношений необычная - у меня двое маленьких детей, когда Миша приезжает, он может просто подолгу смотреть на них или с явным восторгом наблюдать за ними, какими бы глупостями те ни занимались, разговаривать с ними и часами играть с ними.
Все друзья знают: Миша очень хочет детей, он на этом помешен. Но моя подруга Лена - талантливый лингвист пишет кандидатскую диссертацию, и рождение ребенка все откладывает и откладывает на потом, когда получит степень кандидата филологических наук.
Миша от этого сильно нервничает, и то, что у них нет детей, потихоньку становится его комплексом - Миша начинает страдать и мучить всех вокруг, но прежде всего Лену, однако Лена - женщина с крепким характером, и если что решила, ни за что не уступит. Решила сначала защититься и получить степень кандидата наук, а уж потом забеременеть - значит, так тому и быть.
Лена-то решила - а Миша запил… Держался-держался - и слетел с катушек. Сначала он пил понемногу, - и все лишь посмеивались и подтрунивали над ним. Потом возлияния стали занимать по нескольку дней, с уходами в неизвестном направлении и ночевками Бог знает где. Еще позже - по неделям. Лена сдавалась - уже и готова была поступиться принципами, недописав диссертацию… Но как можно рожать от постоянно пьющего мужчины?…
А тут уже и новые времена наступили: Горбачев, Ельцин, и Мишу только потому не увольняли за хронические запои (при коммунистах бы - моментально), что некем было заменить, - все кадры, владеющие языками и имеющие опыт работы "по ту сторону" железного занавеса, в стране стали вдруг на вес золота и разбегались из МИДа от безденежья - по вновь возникающим коммерческим фирмам и представительствам иностранных компаний. Мишу туда, конечно, уже не звали, хотя немцы были первыми, кто ринулся на российский рынок, и переводчики с немецкого стали персонами номер один.
Впрочем, работа в МИДе для Миши тоже уже шла на дни - его увольняли. Как-то очень поздним вечером самого конца 96-го года, в декабре, когда мороз был под тридцать, в дверь позвонили - это была Лена в ночной рубашке на голое тело. В Москве так не ходят, уверяю… И тем более Лена - всегда очень ухоженная, уравновешенная, воспитанная и интеллигентная дама. Одна Ленина нога была босая, как у какой-то последней бездомной; на другой - наполовину расстегнутый сапог, голенище которого болталось, как флаг. Мою подругу трясло, будто она провалилась под лед и ее только что достали из полузамерзшей воды. Лена была насмерть чем-то напугана, и шок не давал ей понятно изъясняться.
- Миша… Миша… - повторяла она, как робот, говорящий одно слово, и продолжала рыдать в голос - совсем на себя не похоже, не останавливаясь и не замечая окружающие ее обстоятельства и людей.
Вот уже и дети проснулись, тихонько выйдя из своей комнаты на странный шум. Они встали кружком рядом с Леной, завороженные непонятным им горем… И, в конце концов, Лена очнулась - дети стали тем единственным, на что она отреагировала. Приняла стакан с успокоительным и стала рассказывать.
Миша отсутствовал дома уже третью ночь подряд. Лена и не слишком его ждала - привыкла и к запоям, и к загулам, и поэтому легла спать - ей рано утром в институт. Но вскоре после этой полуночи Миша вдруг заявился - это было неожиданно, если уж он запивал, то возвращался всегда по утрам.
На сей раз, прямо с порога, как был - в пальто и грязных ботинках, весь вонючий и немытый - он прошел в спальню и молча встал над Леной, рассматривая ее в полутьме и не включая света. Миша казался совершенно пьяным и безумным. Его черные глаза сияли, как в цирковом фокусе с применением серы - неестественно и с серебристым отсветом на щеки. Еще недавно красивое лицо перекосила судорожная гримаса - и не отпускала мышцы. Лена поглубже окунулась в одеяло и молчала, наученная горьким опытом жизни с начинающим алкоголиком, - что-либо говорить все равно, что не говорить ничего, имеющий уши все равно не услышит. Надо дотерпеть, пока не заснет, - вот и весь рецепт.
Но Миша подобрался к кровати и сказал:
- Ну все… Ты во всем виновата… Что я пью… И сейчас я тебя буду убивать.
В Мишином голосе Лена услышала ту тихую решимость, которая не оставляла надежд. Она вскочила и заметалась по комнате. Сначала Миша загнал ее на балкон, и ей показалось, что шансов почти нет. Но пьяный человек неуклюж, и Лена смогла вывернуться боком через дверь, схватить что-то у порога и убежать по снегу, куда поближе. В дом ко мне.
Потом был развод, и каждый по отдельности, Лена и Миша, совершенно не плаксивые люди, плакали на моей кухне, рассказывая, как любят друг друга, но жить вместе уже не смогут…
Еще некоторое время потом мы с Мишей встречались, хотя все реже и реже, но он еще пока заходил в гости. В основном, конечно, просил денег, потому что продолжал пить и нуждался - его уволили, и он перебивался лишь случайными переводами, которые, впрочем, еще были.
В свои редкие и трезвые визиты Миша рассказывал, что старается начать новую жизнь, бросает пить, - вот увлекся православием, читает религиозные книги, окрестился, нашел духовника по себе, ходит на исповеди, причащается, успокаивается от этого и вообще вполне серьезно к этому относится - уверен, спасение возможно. Внешне, впрочем, Миша был не похож на шагающего ко спасению - он порядком опустился, волосы имел всклокоченные, сальные, был очень неухоженным. О таком у нас говорят: "живет без женщины" - ходил он в черном затрапезном пальто явно с чужого плеча, которое ему было очень коротко, а на вопросы: "Где ты живешь?" отвечал сумбурно, в том смысле, что никто его не понимает, и как трудно где-то жить, когда никто не понимает…
При Ельцине это не было странным и из ряда вон выходящим явлением - по улицам бродило много нищих, потерявших работу, спившихся бывших интеллигентных и добропорядочных граждан, не нашедших себя в новой действительности. Именно на этой почве повсеместной неудовлетворенности, незанятости и ненужности многих профессионалов советского периода православие вошло в большую моду, и каждый неудачник - кто терял работу, жену, мужа, судьбу бежал в церковь, хотя и веровал далеко не всегда.
Поэтому Мишу - воспринимали как одного из многих идущих одним и тем же путем. Как-то он зашел трезвый и, тем не менее, радостный, попросил поздравить: оказывается, вчера у него родился сын. Мы бросились поздравлять - сбылось ведь, но Миша почему-то не был на том седьмом небе от счастья, которое мы могли бы себе представить, зная о его предыдущей страсти. Мальчика назвали Никитой - Миша и тогда, при Лене, много раз говорил, мечтая, если родится сын, то обязательно дать ему имя Никита.
- А кто мама Никиты? - спросила я осторожно.
- Молодая девчонка.
- Ты у нее живешь? Вы женаты? Или собираетесь?
- Нет, ее родители против меня.
- Так сними квартиру, и живите вместе с сыном - это так важно.
- Денег нет.
- Начни зарабатывать.
- Не хочу и не могу. Потому что все равно не заработаю - поезд ушел.
И обрубил все разговоры по душам.
Прошло больше года, Ельцин уже отрекся от власти, назначил преемником Путина, началась вторая чеченская война, Путина постоянно показывали по телевизору - то он военным самолетом управляет, то в Чечне указания раздает. Приближались его выборы в президенты. Как-то поздно вечером позвонила Лена.
- Знаешь, - сказала она не своим, совершенно охрипшим голосом, какие бывают у певиц после концерта, - мне только что позвонили: Миша убил женщину, с которой жил. У нее остался четырнадцатилетний сын от первого брака. Мальчик в этот момент был в квартире. Миша напился - эта женщина, говорят, была его старше, жалела его очень, а, жалея, выпивала с ним, только чтобы ему не было одиноко и пусто. Вот так они выпили вчера, Миша взял нож и сказал то, что уже слышала: "Я тебя буду убивать".
Лена заплакала.
- А ведь это могла быть я, - произнесла она. - Помнишь? А вы все уговаривали меня не разводиться, говорили: он выправится, надо его лечить… А он бы просто меня убил.
Суд не был суров к Мише. Особенно после того, как там была рассказана вся его история, с момента скоропостижной смерти горячо им любимой матери, когда сам он был в возрасте подростка. Суд дал Мише четыре с половиной года - так мало за убийство, признав, впрочем, его полностью психически полноценным и вменяемым, даже на фоне алкоголических проблем.
Мишу отправили в зону, в Мордовию, в глухие леса. Через полгода к Лене, в ее московскую квартиру, где она жила уже с новым мужем и у нее, наконец, родился сын - приехал начальник той колонии, где Миша отбывал наказание. Начальник был не самый умный, но, видимо, добрый человек. Решение навестить Лену было его собственным - Миша, как выяснилось, его об этом не просил. Начальник посчитал своим долгом, будучи в столице в служебной командировке, найти Лену, несмотря на то, что она бывшая жена, и рассказать, что "ее Михаил" (начальник так и говорил, к ужасу нового мужа) - лучший из заключенных, кого он когда-либо встречал и с кем работал. Миша - самый грамотный и трудолюбивый в колонии. Начальник, в котором чувствовался педагогический талант, назначил Мишу следить за библиотекой для заключенных, и Миша навел там полный порядок, сам много читает и работает с преступниками, как настоящий психолог. Миша собственноручно сколотил деревянную церковь за колючей проволокой и собирается в монахи. Списался с монастырем, просит наставить его на избранный путь. Начальник также поведал Лене, что он очень поддерживает Мишины монастырские начинания, поскольку видит от них только пользу для своего контингента убийц, насильников и рецидивистов, и что из Москвы он, по Мишиной просьбе, должен привезти в мордовскую колонию специальную церковную утварь, купив ее в магазине Московской Патриархии.
Тюремщик завершил свою речь обещанием, что он будет непременно ходатайствовать о Мишином досрочном освобождении за примерное поведение в местах лишения свободы.
- Лена, вы не рады? - спросил он бывшую жену, заметив, что она чуть не плачет.
- Я боюсь. - ответила Лена.
- Не надо. - парировал Мишин начальник. - Он теперь другой - смирный. И не пьет. И никого уже не убьет, как мне кажется.
Начальник пригладил волосы, отхлебнул чаю и добавил с чувством сопричастности к перевоспитанию преступников, быстро потирая ладони резким движением друг о друга, будто собирался кожей своих ладоней высечь огонь:
- Честно говоря, мне немного жаль, что он скоро уйдет. Лучший… Ну, просто лучший мой кадр.
С этого момента мы стали готовиться, вдруг, вот-вот Миша объявится в Москве. Но он появился только в 2001 году - его освободили, сняв судимость. Несколько недель Миша поболтался по столичной жизни - опять бесквартирный, никому не нужный, немецкий язык забывший, совсем уже не умеющий приспособиться к жизни, которая наступила.
Я уже давно знала, что он в Москве. Но встретились мы совершенно случайно на Тверском бульваре - просто шли навстречу друг другу и с трудом узнали знакомые когда-то черты. Присели на скамейку - и проговорили часа три кряду. Про моих детей он не спрашивал - а я про его Никиту. Мише просто нужен был собеседник - "уши", которые его выслушают.
Все время он говорил о монашестве и правильном выборе монастыря - я наблюдала, кто же передо мной. От прежнего - от юности - в нем почти ничего не осталось. Он выглядел седым, старым и обрюзгшим. Никакого таланта, особой одаренности, какие в нем ощущались когда-то. Только обида на судьбу. И много тюремного жаргона. Еще Миша твердил какую-то банальную ерунду - о смысле жизни, как об этом пишут в примитивных книжках для людей, почти не учившихся. И я поняла, какая библиотека была в мордовском лагере.