– Что делать, ничего не делать… У тебя еще другиня есть, потому она тебе и не может навредить. Другая есть, у вас любовь была, она про тебя помнит и хорошо тебе желает. Тебе знаешь что надо? Тебе дело делать надо, у тебя гвоздь в одном месте. Ты когда дела не делаешь, думать начинаешь, а от думанья тебе вред один. Ездий, бегай, долго жить будешь. Только деньгу не копи. Тебе копить вредно, ты жадный. Ты трать. Что получишь, то и потрать, и тогда вдвое получишь. Много все одно не скопишь, где нам много-то скопить, а скупой станешь. И себя изведешь, и всех изведешь. Трать, пей, девкам давай. Девки любят это дело, ох любят! И где потратишь, там вдвое получишь.
– Слушай,- влез Бурлак, протирая объектив, запотевший с морозу,- а надо ли мне переходить в… (и он назвал богатое новое издание).
– А ты не лезь, ты молодой!- заворчала на него Дарья.- Переходи, не переходи, тебе не про то думать надо. Ты девку присушил, девка по тебе сохнет. Про ее думай, а не про стекла свои.
Тут я задал бабке Дарье один личный вопрос и получил личный ответ, о чем ниже. Ответ ее потряс меня до такой степени, что я почел за лучшее вернуться к политике.
– Баба Дарья, а Путина-то переизберут?
– Перевыберут, куды денутся. Он сразу тогда многих поскидает, они уж ему будут без надобности. Он и счас еле терпит. Около него человек один есть, он ему правильно советует. Хороший человек, все про жизнь знает. Ездит много, ему докладывает.
– Военный?
– Нет, не военный. Военные глупые пошли, он их не допускает до себя. А есть при нем один такой друг старый, он и ездит, и советует. Постарше маленько будет. Знаю, что есть, а как звать – не вижу. Он в тени стоит.
– А третий срок будет?
– Нет, какой третий. После него старик будет, ох, сильный старик! Он ждет сейчас, старик-то. На все смотрит. А потом вылезет – и раз! Много народу соберет.
– Неужели Ельцин?
– Нет, что Ельцин… Ельцин в Китай уедет. Лечиться будет. Про него, почитай, и не вспомнит никто. Это другой старик, сильный. Он сейчас тихо живет.
– Неужто Березовский?
– А ты Березовского не ругай, Березовский из наших, из местных. Тут Березовское рядом, он оттудова, я брата его хорошо знаю. Троюродного. Врут все, что он яврей, никакой не яврей. Из наших.
– А почему же Абрамович?
– Да мало ли русских Абрамов, у нас учитель был Георгий Абрамович, армянин.
– Может, Арамович?
– Абрамович, тебе говорят! Нет, Березовский в президенты не пойдет, у Березовского другая забота. Его наши нарочно отсюда выслали, он там с заданием. Нешто бы его так выпустили? Он же сколько знает! Нет, он там не просто так, он-то, может, и сделает, что войны не будет.
– Да что ж за старик такой! Может, Зюганов?
– Не, этот – все. Говорю тебе, ты старика этого не знаешь еще. Никто не знает. Он глубоко сидит, думает.
– Да как выглядит-то хоть?
– Обыкновенно выглядит. Старик и старик. Борода седая.
Мне представилось что-то сутулое, грозное, что-то вроде философа Николая Федорова, утверждавшего, что все мы обретем бессмертие. Вдобавок за окном очень быстро темнело.
– Баба Дарья! А загробная жизнь есть?
– Говорю ж тебе, я в Бога не верю. А какая-нить жизнь обязательно есть, потому что знает человек много. Куда ж оно все денется? Вот кот, он у меня вдруг как шерсть подымет, как зашипит! Это он увидал кого, точно говорю.
По счастью, кот лежал смирно. Но было уже страшно. К тому же Дарья хмелела, и глаза ее начинали гореть странным огнем.
– Люди – ты думаешь, они все одно? Они ж разные все, как вот звери разные. Есть волк, есть медведь, а все одно животный. Так и человек: есть волк, есть медведь, а все на двух ногах, все в штанах… Волков много, ой много! Сейчас одни волки ходют, часа своего ждут. Часа им покамест не дано, а у старика над ними власть. Он им слово скажет, они пойдут душить.
– Да что за волки-то? Силовики, что ли? Или бандиты?
– Вроде бандитов, а не бандиты. Рожи гладкие. Бандиты – что, они перед ими – тьфу! Вылезут, и уж тогда не удержишь. И будет им власти семь лет, а потом старик помрет, и все развалится. Совсем уж развалится. На лоскуты пойдет страна.
– А волки?
– А что волки без старика, в нем вся их сила. Семь лет куражиться будут. Да ничего, спрячешься. Тебе-то ничего не сделают, не бойся.
– Утешаешь, баба Дарья…
– А ты ничего, ничего, не колготись. Тебе бояться-то нельзя, ты как забоишься – у тебя и дух вон. Ты дело делай да ни про что не думай, а будет надо – приезжай к бабке Дарье, она тебя спрячет. У нас не найдут, у нас глухо… да… Вот и ты, молодой, сидишь да лыбишься, а ты не лыбься, я правду говорю.
– Да я верю,- робко сказал Бурлак.- А доллар не упадет?
– Доллар никогда не упадет,- серьезно сказала бабка Дарья.- Да ты не про доллар думай, молодой. Ты про девку думай.
Из других предсказаний бабки Дарьи, все более путаных, я понял следующее:
Тройственный союз России, Украины и Белоруссии установится в ближайшие четыре года.
Чеченская проблема к 2005 году будет полностью решена, потому что в правительство будет введен крупный чечен в обмен на мир в республике. Это будет не Кадыров, но и не Шамиль Басаев. Это будет человек из Москвы, часто бывающий в Чечне, но не Политковская.
Через два года изобретут такой телевизор, что можно будет по нему подсматривать за соседями и видеть все, что пожелаешь.
Мировой войны не будет, а крупный конфликт зреет в Китае и под боком у него (возможно, в Корее).
Америка начнет медленно разваливаться года через полтора, но доллар не рухнет, потому что его поддерживает не Америка, а всемирное правительство.
В России через пять лет введут евро, но экономического подъема не будет до прихода старика. Старик победит безработицу, но спасти экономику не сможет, а после него все и вовсе рухнет.
Человек, который советует Путину, скоро выйдет на поверхность и получит скромную должность в правительстве, что-нибудь по культуре.
Все среднеазиатские республики объединятся и захотят на нас напасть, но у них не выйдет, потому что наркомания.
СПИД будет побежден через три года, а радикулит не будет побежден никогда.
– Ну бабка!- не то восхищался, не то злился шофер Федя на обратном пути.- Все врет, а не оторвешься. Какой старик, какие волки?
Я бы тоже посмеялся, но мне было не по себе. Впрочем, был у меня способ проверить, все ли врет бабка Дарья или, гладя своего старого кота, все же получает от него кое-какую информацию. Я, как уже было сказано, задал ей один личный вопрос, касавшийся моего ближайшего будущего. Разговор у нас был в середине января, а в первых числах февраля одна чрезвычайно приятная и маловероятная вещь случилась ровно так, как она предсказала. Рассказывать о ней я, само собой, не буду. Ничего личного и неприличного, а все-таки не хочется. И связано все происшедшее было с тем, что я победил врожденную жадность и решился-таки кое на что потратиться, а когда потратился, тут-то все и вышло, как мне мечталось. Это не была взятка, не думайте.
Больше ничего не скажу.
Это не значит, конечно, что Россия с Белоруссией тотчас объединятся, а чеченец войдет в правительство.
Это значит просто, что в котах иногда в самом деле скрыт источник знаний. А еще я иногда вспоминаю, как ночью, среди календарной зимней природы, среди совершенно бунинского пейзажа – "Ночью в полях, под напевы метели, дремлют, качаясь, березы и ели",- сидит в избе бабка Дарья, покачивается и повторяет, глядя в мутное окно:
– Волки, волки…
Даже по-древнерусски, с призвуком:
– Волъки… волъки…
Кто не видит вокруг этих волков, тот пусть скажет, что она врет.
2003 год
Дмитрий Быков
Ковчег без потопа
Иногда все-таки хочется в Любутку.
Плохой признак.
…Вокруг этого феномена третий год ломаются копья. Самодовольный юноша из журнала "Домовой", прослышав о странном поселении в глухих глубинах Тверской области, излил свое умиление аж на пяти глянцевых страницах нуворишеского издания. Статья тактично называлась "Идиоты". В глухой деревне энтузиастка-диссидентка создала уникальную лечебницу для детей-олигофренов! Больные дети вместе с беглыми горожанами, пресыщенными цивилизацией, трудятся на свежем воздухе, на своем клочке земли, под патронажем человеколюбивых немцев, оказывающих интернату гуманитарную помощь. А государство все норовит налоги содрать и претензии предъявить насчет нарушения гигиенических норм; помогите подвижникам! Модельное агентство, которым юный стилист правит по совместительству, взялось патронировать Любутку и подарило ей компьютер. Всю меру его востребованности в тверских снегах читатель поймет из дальнейшего. Напротив, местная пресса – красноватой ориентации – обозвала поселенцев тоталитарной сектой, закончив глубоко фарисейской апелляцией к "благодатному слову православной церкви". Коммунисты любят натравливать попов на все, что им не нравится. Журнал "Семья и школа", слово в слово воспроизведя публикацию из "Домового", надрывно оповестил: "Имя и дело Елены Арманд находятся под угрозой!" Короче, всякое было. Кроме попытки понять эту трагическую историю, в которой нет повода ни для набатного негодования, ни для елейного умиления.
Кто бы мне вообще объяснил, почему жирная журналистика так любит доброту? Откуда все эти рубрики в "коммерсантовских" изданиях – "Добрый человек" в "Домовом", "Доброе сердце" в "Столице"? Откуда это отыскивание подвижников и аханье над благотворителями? Мне представляется, что это извращенная форма совестливости, рудименты ее. Бедный и больной отдает концы, а над ним с умилением склоняется здоровый и богатый: что, плохо тебе? да нет же! тебе хорошо! Ты подвижник и совесть наша, и ангелы возьмут тебя в небесный свой приют! Так созидаются герои нового времени.
Елена Давыдовна Арманд устала объяснять, что идеал Ильича ей не родня. Инесса – всего лишь жена братьев ее деда. Именно братьев, старшего и младшего, по очереди. Потом она оставила семью ради пролетарского дела. Но к революции семья Елены Давыдовны имеет некоторое отношение: бабушка ее была эсеркой, бросившей дом ради все того же дела, и вообще страсть к революционному преобразованию – если не действительности, то собственной судьбы – заложена в генах этого рода. Отец Арманд стал крупным инженером, возглавил завод "Динамо", но вдруг бросил все и с нуля занялся географией. Сама Елена Давыдовна, родившаяся в тридцать пятом, детство провела в экспедициях. Там она выучилась ездить на лошади, ценить прелести полевого быта и не бояться физического труда. Окончив геофак МГУ, она занималась картографией и почти защитила диссертацию, но тут начался ее диссидентский период.
– Елена Давыдовна, а сейчас, когда диссидентские идеалы, в общем, отвергнуты страной и судьбы большинства диссидентов сломаны,- у вас нет разочарования во всех этих делах?
– Диссидентство сделало из меня человека. Я не преувеличиваю своей роли в нем – в лучшем случае тяну на "хранение и распространение". Кем бы я была без этого опыта? Никому не нужным географом, псевдоученым, чьих работ, я уверена, никто и никогда не заказал бы в библиотеке? Диссидентство – это общение с лучшими людьми моего времени.
Что да, то да. На квартире Арманд свой последний перед изгнанием концерт давал Галич. Однажды ей привез целый чемодан "ГУЛАГов" фантастически красивый Звиад Гамсахурдиа, который настолько привык к женской безотказности, что тут же прижал хозяйку дома в углу – и ей пришлось весьма решительно объяснить диссиденту, что общее дело еще не повод. Не помня зла, Елена Арманд после ареста Гамсахурдиа разыскивала его по московским тюрьмам. Нашла в институте Сербского и выдала себя за жену, чтобы только взяли передачу. "Поймите, я все это везла из Грузии!" – "Из Грузии,- усмехнулся охранник.- А яйца-то еще горячие!" Но передачу взял. Сочувствовал?
Диссидентская этика действительно во многом сформировала характер Елены Давыдовны, которая, впрочем, и без того, по родовой традиции, не любит компромиссов, действует решительно и не может жить без веры, без служения, которое бы требовало ее всю. В шестидесятые-семидесятые интеллигенция, лишенная нормальной умственной жизни и загнанная в резервации НИИ, увлекалась многими странными вещами – от оккультизма до туризма, от голодания до йоги. В одном из таких НИИ Елена Арманд вела кружок танца по системе Алексеевой – русской танцовщицы, последовательницы Айседоры Дункан. Это балет с элементами акробатики, непременно босиком, танец как мистериальное действо, раскрепощающее душу и возвращающее молодость. К ней ходили семидесятилетние академики и их внуки-нигилисты, возросшие в уюте профессорских жилищ. Как всякая студия тех времен, коллектив был тесно спаянный, хотя и вполне легальный. Елену Давыдовну там обожали – в сущности, вторая семья. Лет через десять после знакомства с методикой Алексеевой Елена Давыдовна подружилась с Петром Старчиком, диссидентским бардом и пропагандистом антропософии. И мир в ее глазах обрел стройность.
Антропософия, изобретенная Рудольфом Штайнером,- дело настолько тонкое, что касаться ее бегло не хотелось бы. Но приходится, коль скоро в тверской статье обозвали доктора Штайнера предтечей фашизма и создателем расовой теории (хотя авторам достаточно было снять с полки том БСЭ, чтобы прочесть в нем: фашисты антропософов преследовали и книги их истребляли). Православная церковь уверенно включает антропософов во все справочники сект и ересей, называя учение Штайнера антихристианским и безблагодатным,- что можно возразить на критику такого уровня? Особенно если учесть, что "антихристианин" Штайнер считал Христа ключевой фигурой мировой истории. Главное, чем антропософия притягательна,- как раз ее веротерпимость. "Мы должны быть как можно дальше от всякого фанатизма" – это Штайнер. Антропософия выросла из "философии природы" Гёте и теософии Блаватской. В самом общем виде – это попытка соединить точную, "позитивную" науку с оккультными учениями Востока, с "древними знаниями", хранителем которых является человек (сам зачастую об этом не подозревающий). Антропософам мечтается синтез христианства и естествознания, астрономии и астрологии. Путем упорных медитаций достигается "внутренний покой" и приобщение к тайновидению. Штайнер разработал собственную педагогическую систему, сегодня носящую название "вальдорфской педагогики" – по названию первой антропософской школы. Система основывается на раскрепощении ученика, близости к природе и радостном физическом труде. Для антропософских штудий вообще рекомендуется бежать из городов. В Дорнахе, поныне остающемся антропософской Меккой, Штайнер выстроил со своими учениками целый дворец Гётеанум, на строительстве которого гордо набивал мозоли Андрей Белый – главный русский штайнерианец (впрочем, и Волошин, и Кандинский высоко ценили доктора, и Коктебель задумывался не чем иным, как антропософской общиной). Хилым, истомленным исканиями декадентам начала века невредно было поработать рубанком на горном воздухе. Штайнер предсказал, что Гётеанум простоит триста лет. В 1923-м он сгорел. Грешно издеваться над поражением тайновидца.
Все это темно и эклектично, как любое из бесчисленных учений начала века. Я потому на этом останавливаюсь, что без антропософии не понять любуткинского феномена, а главное – учение набирает адептов, и говорить о нем всерьез все равно придется. Мы за последние год-два отвыкли обсуждать серьезные вещи, прячась от последних вопросов в сомнительную реальность политических дрязг и кислотных тусовок; немудрено, что мало-мальски соображающая молодежь бежит от такой-то реальности в какую-нибудь очередную антропософию. В ней много, конечно, немецкой тяжеловесности, абстрактности, дурновкусной мистики, а главное – мне недостает в ней человечности, живой жизни. Штайнер – как большинство немецких философов – склонен увлекаться плоскими умозрениями в ущерб этике, а значит – в ущерб личности. Апологеты чаще всего отворачиваются от него потому, что плюхаются об реальность – и умозрения обнажают всю свою безжизненность. Белый рассорился со Штайнером, насмотревшись на русскую революцию: горние высоты абстракций тут же сделались ему тошны. Но при всем при том доктор был все-таки ученый, а не шарлатан, и антропософское общество не является тоталитарной сектой, как бы старательно ни запихивали ее в эти рамки наши православные иерархи. Это – в узком смысле. В широком – тоталитарной сектой можно назвать почти любое объединение на российской почве, но об этом в конце. Ф-фу, мы выбрались из путаных зарослей теории и вернулись к столь любезной мне живой жизни. Елена Арманд, склонная увлекаться масштабными доктринами, нашла в антропософии ответ на многие свои вопросы. К тому же в ней силен материнский инстинкт. Она считает, что и Бог завел себе человечество, затосковав по отцовству. К тому времени она овдовела, собственные ее дети выросли, а диссидентские идеи успели не только растиражироваться, но и благополучно выйти в тираж, едва их сделали достоянием толпы. Главное же, что к 1988 году она сочла себя достойной учить детей по методике Штайнера. В Тверской области, близ деревянного городка Андреаполя, среди лесов, болот и озер была у нее избушка, вроде дачки,- остаток вымирающей деревни, несколько старух. Интеллигенты-семидесятники часто покупали себе за гроши (других денег у них не было) именно такие домики в гуще народа и природы. Вот откуда знала Елена Давыдовна про андреапольский интернат.
В этом интернате содержались дети цыган, во множестве кочующих по Валдаю, дети военных из ближайшей части, а также дебилы и олигофрены, постоянно рождающиеся в глухих валдайских деревнях вследствие слишком трезвого образа жизни, ведущегося их родителями. Год, проведенный в этом интернате в качестве воспитательницы, Елена Давыдовна считает самым страшным в своей жизни.
Вместе с ней в Андреаполь поехала пионервожатой семнадцатилетняя Маша Сулимова, воспитанница ее танцевальной студии. Кому-то выбор девушки может показаться необъяснимым: в глушь, в интернат для больных детей, где чего-чего не насмотришься,- прочь от семьи, от высшего образования… Такие вещи не делаются без веры, но вера у нее и у Елены Давыдовны была. Маша уважала ее тогда больше, чем родителей, и не могла оставить одну. А Елене Давыдовне нужны были дети – вместо выросших. Надо было кого-то учить, любить, вести за собой,- и она оставила хорошую квартиру в Москве, бросила работу и в свои пятьдесят три года начала новую жизнь в жутком андреапольском интернате. Там брали всех, рук не хватало катастрофически, большинство сотрудников вообще без образования.
– Я тогда не могла погладить ребенка-дауна, приласкать его, просто долго смотреть – тут и брезгливость, и страх, и боль за него… Теперь этого барьера нет. Они ведь очень нуждаются в ласке, больше обычных детей. И если верить, как Штайнер, что жизнь наша здесь не кончается и душа проходит через несколько реинкарнаций,- значит, здесь, на этой стадии, которая у них оказалась такой трудной, им надо подать руку…