Ну, а падение четвертого было делом техники. На следующий день у нас отменилась встреча с представителями украинской диаспоры (между двумя основными лагерями диаспоры вспыхнула склока по поводу очередного решения президента Украины, и небольшой эмигрантский островок – в основном старики-эмигранты тридцатых-сороковых, чьи дети выросли уже совершенными американцами,- снова треснул; до выработки общей позиции украинцы отложили общение с москалями). Освободилась первая половина дня, и мы отправились гулять в итальянский квартал, самый мафиозный и колоритный в городе.
Было очень солнечно и почти не холодно, мы шли вдоль огромного итальянского кладбища, на котором росли древние, в несколько обхватов дубы и вязы,- и предполагали, кто мог на этом кладбище лежать. Судя по количеству старых, но ухоженных могил, тут покоилось несколько кланов итальянских мафиози, особенно интенсивно убиваемых в тридцатые годы, но до сих пор чтимых потомством. Вообще кладбище выглядело ухоженным и каким-то почти радостным, там прогуливались несколько разновозрастных пар и даже выгуливали детей – в относительно легком и прагматичном отношении американских жителей к смерти, будь они WASP, или итальянцы, или мало ли кто еще,- мне тоже видится некое предельное знание о себе, полное достоинства жизнеприятие. Да, вот есть еще и это. Нечего чересчур уважать смерть, делать тайну, прятать глаза. Можно спокойнее, проще и почти веселее.
– На таком кладбище я хотел бы лежать!- разглагольствовал я, озирая дубы и играющих детей.- Среди мафиози, да, пускай среди мафиози! Даже интереснее! В раю климат, в аду общество!
На обратном пути в гостиницу мы зашли в симпатичный итальянский ресторанчик, взяли по тарелке пасты с разной морской снедью и принялись обсуждать достоинства молодой, волоокой и очень грудастой официантки.
– Я бы такую мог,- авторитетно сказал Андрей, показывая, как бы он взял итальянку за грудь.
– Да любой мог бы такую. Только как ее склеишь? Наверняка есть мафиозный дружок.
– Какой дружок, ей лет шестнадцать…
– Значит, папаша.
– Фигня. Игорь, давай ее склеим!
Мы обсуждали девушку довольно громко, кидали в ее сторону недвусмысленные взгляды, а Андрей так и просто жестами показал, что он бы не прочь сегодня вечером (тык в часы, семь на пальцах)… Игорь первым поймал исключительно грозный взгляд человека из-за стойки. На нас смотрели так, что ничем хорошим это не пахло.
– Быстро деньги на стол, и сматываемся,- сквозь зубы сказал Игорь с несвойственной ему интонацией.
– Что за черт?
– Быстро!
Мы положили на стол мятые баксы и вышли. За нами вышел усатый мэн, глядевший из-за стойки.
– Сейчас прольется чья-то кровь,- сказал Андрюха.- Ты, помнится, хотел здесь где-то лежать? Осуществляются мечты.
– Что вы говорили о моей племяннице?- на очень плохом английском спросил бармен у Игоря как у старшего.
Неожиданно из Игоревых уст излетели слова на сладчайшем дантовском наречии. Он почти пел, поглаживая бармена по плечу. Тот на глазах смягчался, под конец улыбнулся и хотел было зазвать нас обратно, но мы сказали, что спешим. Он вынес нам сувенирную бутылочку граппы.
– Как ты это сделал, Игорек?
– У меня второй язык в институте был итальянский,- выдохнул Игорь, только сейчас позволив себе задрожать и побледнеть.- Я ему сказал, что сам итальянец, что у меня такая же дочь, что вы мои русские друзья и я вам об этой дочери рассказывал – что у нее грудь не меньше. Пойдемте, что ли, посидим в гостинице, перекинемся в картишки… уф… как бы он нас сейчас!
Надо ли говорить, что спаситель наш Игорь в гостинице уронил свой предпоследний бастион, сел с нами за преф по центу за вист и на третьей же сдаче был нами подсажен на мизере на паровоз из семи взяток.
– …!- сказал он на хорошем русском языке и закурил Андрюхину сигарету.
Так довершилось падение Игоря Кациса.
…В аэропорту глаза его были влажны.
– Вы пишите, ребята, обязательно пишите!- просил он.
Мы и пишем.
Он отвечает нам сдержанными, корректными письмами. Его жена научилась водить машину, старший сын подумывает о Гарварде, а младший делает большие успехи в программировании. Правда, этот младший почти забыл русский. Но Игорь хорошо говорит по-английски.
1995 год
Дмитрий Быков
На Енисее
На Енисее я бывал четырежды: три раза в Сибири и один раз на Кубе. В Сибири лучше.
Всякому человеку, вернувшемуся с Кубы, задают два вопроса: видел ли он Фиделя Кастро и испытал ли на себе прелести местной проституции. Сейчас, правда, прибавился третий: ты что, с Путиным там был? Путин, вслед за Кастро и проституцией, в декабре стал главной достопримечательностью острова Свободы. Отвечаю: летал не с Путиным, Кастро видел по телевизору. Самые большие трудности вызывает у меня вопрос с проституцией: на него, как вы сейчас увидите, мне трудно ответить однозначно.
Естественно, о кубинской сексуальной свободе я был наслышан достаточно. "Как выйдешь на Маликон, они сами тебя за все схватят",- предупреждали знающие люди. Что такое Маликон, я понятия не имел – решил обнаружить опытным путем, гуляя по Гаване и ожидая, пока схватят. Правда, из разговоров в самолете выяснилось, что Кастро взялся за проституток всерьез – не подумайте плохого, стал преследовать,- и оттого по Маликону стало можно ходить спокойно, зато все окраинные перекрестки прямо-таки запружены смуглым женским телом, причем полудетским, самого возбудительного и дешевого свойства. "Пять баксов – и твоя",- предупреждали одни. "Кусок мыла",- попросту говорили другие. Ближе к приземлению я уже не сомневался, что они там приплачивают.
Поймите меня правильно: я счастлив в браке и вовсе не планировал изменять жене. Более того: я отнюдь не уверен в своей способности захотеть профессионалку. Я так устроен, что партнершу мне надо хоть немножко любить – или уж она должна быть очень хороша собой,- но бесплатность, то есть непосредственность чувства, является для меня серьезным требованием к половому акту. В силу этой же причины я никогда ничего не написал за сверхгонорарные деньги, по политическому заказу или просьбе властей. Что поделать, он у меня капризный и действует только полюбовно (талант, я имею в виду).
Но в стране, где из всех достопримечательностей наиболее знамениты домик Хемингуэя, Кастро, Путин и вот это самое, после осмотра Путина, Кастро и домика Хемингуэя хочется посмотреть на то, о чем столько говорят. В первые два дня мне везло: я ходил себе по Маликону и вокруг, глазел по сторонам, покупал фрукты, заходил в пустые магазины, и никто меня ни за что не хватал. Вечером третьего дня, воротясь в гостиницу, я обнаружил в холле ее двух крепких хозяйственников из нашей группы – они прилетели на Кубу по каким-то крепким хозяйственным делам и явно находились в затруднении. Одному было чуть за сорок, другому – явно за шестьдесят, но именно он больше всего рассказывал о своем местном опыте: опыт был удачный, местные красавицы к старику так и липли. Я сам люблю таких веселых стариков, опять же не подумайте плохого: мне нравится их советская деловитость, умение везде найти выпить и закусить, их неувядаемая бодрость и непотопляемость, благодаря которой они при любых формациях чувствуют себя прекрасно.
– Э, э!- позвали они меня к себе.- Бабу надо?
– А вы что, партию закупили?
– Да понимаешь, она на нас бросилась… ну, в магазине тут… но в номера идти не хочет категорически! Может, у нее подруги есть? Ты спроси, она по-английски ничего болтает.
Поодаль ждала их вердикта довольно симпатичная, но явно не нимфетского возраста кубинка, смуглая, но не мулатка, худощавая, но задастая (отличительная черта местной красоты вообще, здесь как-то специально отращивают большую попу, считающуюся признаком духовного аристократизма). На меня она смотрела со смутной надеждой.
– Ты понимаешь, я на ночь глядя абы куда не поеду,- робко сказал сорокалетний.
– Да у них тут преступности нет, ты не бойся,- уговаривал старик почему-то именно меня.- Но, ты понимаешь, устали мы… Если бы в номер, вопросов нет,- и он похлопал кубинку по ее национальной гордости, а заодно щипнул за грудь. Гордость ему понравилась больше.
Видя на лице кубинки простоту и дружелюбие, я особенно стесняться не стал и перевел насчет подруг. На бойком, даже слишком бойком английском, в котором клокотал испанский темперамент, она сообщила, что подруги есть, но искать их надо в диско, куда теперь переместился центр сладкого кубинского бизнеса. За промысел на улицах и тем более за появление в отелях среди ночи могут запомнить, оштрафовать, донести по месту работы, а на фиг ей это надо.
Услышав про диско, хозяйственники заметно оживились.
– Тут рядом, музыку по ночам слыхать…
– Ты сходи, сходи. Тебе надо. Ты журналист, впечатлений подкопишь…
– Товарищи, я и в юности туда не ходил!
– Ничего, ничего…
Уговаривали они меня, как пугачевцы Гринева, которого собираются вешать. Собирались всего-навсего кинуть, но это я понял не сразу.
– Только для диско вы должны переодеться,- вступила кубинка на своем бойком школьном английском.- Туда нельзя в коротких штанах.
– Ну, побежали переодеваться!- воскликнули хозяйственники.- Через десять минут – здесь!
– Товарищи, я почитал бы лучше…
– Да ладно тебе! Хоть диско ихнее посмотришь, окунешься в восьмидесятый год!
С отвращением надев длинные штаны (ночами в декабре на Кубе запросто может быть двадцать семь градусов тепла), я спустился вниз и обнаружил кубинку во внутреннем дворике отеля.
– Внутрь не зайду,- сказала она, глядя на меня в упор огромными черными глазами.- Отельная обслуга меня вычислила уже. Еще раз зайду – и спросят документы. Ты не знаешь, что у нас тут делается.
– Да ладно, они нас не найдут… друзья-то мои…
– Захотят – найдут. Подождем.
Мы подождали минут пятнадцать, которых хватило бы для надевания штанов и самому крепкому хозяйственнику в состоянии самого бурного радикулита.
– Твои друзья не придут,- сказала она решительно.- Они испугались. Пойдем в диско.
Идти туда без компании мне совершенно не улыбалось – это означало уже принять на себя какие-то обязательства.
– Тебе же, по-моему, старик нравился?
– Мне совершенно все равно,- сказала она без малейшего энтузиазма. Я несколько оскорбился.
– Мне надо денег с собой взять,- использовал я последнюю уловку, но она уже вцепилась в мою руку:
– Не ври, кошелек у тебя с собой. Поехали.
– Как тебя зовут хоть?- спросил я уже в такси. Ехали мы не в ближайшую, а в какую-то дальнюю и явно более крутую дискотеку.
– Обычно я называю себя Дженни,- сказала она мрачно.- Но родители назвали меня Енисей. С этого имени пошли все мои неприятности.
– За что ж они тебя так назвали-то?
– Они думали, что если Лена – имя, значит, Енисей тоже имя. Я уж не знаю, как мне избавиться от этого проклятия. Была, ты понимаешь, мода на все русское, мальчики – сплошные Ленины. Ну, а потом русские нас кинули в девяностом году, это позор…- про позор она рассказывала уже у дверей дискотеки. Я прикидывал расходы: пять баксов на такси (на Кубе бакс ходит наравне с основной валютой), по пять за вход, понадобится угощение… да потом – сколько она запросит? останется ли у меня расплатиться за гостиницу? Она заметила перепад в настроении клиента и потянула меня за руку:
– Пошли, пошли. Э, да тут у нас обручальное кольцо! Ты женат?
– Женат.
– А я была замужем, и мне не понравилось. Выскочила, как дура, в семнадцать с половиной лет. А сейчас мне двадцать четыре, и мне не нужен никакой бойфренд.
В дискотеке по причине относительно раннего времени – всего-то полночь – было пустовато, но уже стекался народ. Заведение располагалось на берегу моря, во внутреннем дворике пахло береговой гнилью, внутри кучковались латиносы. Не танцевал никто – большая часть гостей сидела по углам и о чем-то спорила. Енисей подвела меня к стойке.
– Знаешь,- сказала она,- я бы выпила "Бейлиса", пожалуй…
Дело Бейлиса, подумал я. Шестнадцать баксов порция. Видит Бог, не собирался ничего с тобой делать, девочка, но, учитывая твои аппетиты, поимею по полной программе, пропадай моя телега. Себе я взял рому. Под "Бейлис" (бармен поглядел на меня сочувственно – влип ты, малый) она рассказала мне всю свою жизнь и даже показала идентификационную карточку.
– У меня все чисто, видишь? Я не то что эти с Маликона! (Да что ж такое этот Маликон, подумал я, что за волшебный край!) На Маликоне ты можешь поймать и СПИД, и герпес – у нас везде герпес,- и все что хочешь. Я учительница начальных классов. То, что нам платят,- это ничего, совсем ничего. Пятнадцать долларов моя зарплата, а цены у нас знаешь какие?
Цены я знал, знал и то, что в местной валюте все значительно дешевле, только обменивать ее надо на черном рынке, а это большая головная боль. В конце концов, на доллар можно купить мешок маленьких зеленых бананов. Купила бы себе мешок маленьких зеленых бананов и ела по килограмму в день…
– Мне тут недавно один мексиканец,- сказала она хрипло и доверительно,- подарил шестьсот долларов. Знаешь за что? Всего-то я с ним тут потанцевала, потом он провел со мной ночь, трахнул два раза и утром дал шестьсот баксов. Ты представляешь?
Это была то ли рекламная пауза, то ли – что несколько вероятнее – прямой призыв не жидиться.
– Сколько вы платите русским девушкам?- в упор спросила она.
– Баксов сто за ночь,- назвал я такую цифру, чтобы не слишком посрамить своих.
– Значит, и мне ты заплатишь сотню,- заявила она безапелляционно.
– Нет уж, Дженни,- обрадовался я предлогу прикрыть всю эту лавочку еще в зародыше.- Мы сейчас выпьем, потанцуем, и я пойду к себе в гостиницу. Серьезно.
– Но чем я хуже русских девушек? У тебя была когда-нибудь иностранка?
– Были,- сказал я.- Бывали дни веселые.
– А кто конкретно?
– Ну, все тебе расскажи… Немка была. Китаянка. Американка.
– Черная?
– Нет. А ты что, можешь организовать черную?
– Нет, что ты. Я не люблю черных. То есть не подумай, что я расистка (она прочла мне небольшую лекцию о том, что на Кубе расистов нет, тут интернационализм), но все-таки черный – это черный. На Маликоне много черных. (На Маликон, на Маликон!) У меня тоже никогда не было русских, ты первый. У тебя ведь не было кубинки, ты еще не знаешь, что наши девушки – лучшие в мире!
– Да я тебе верю, но сто баксов – это не разговор.
– Но в России ты платишь столько!
– В России, Дженни, меня любят бесплатно. Пей давай.
– Хорошо,- она смягчилась.- Слушай, кто ты по профессии?
– Журналист.
– Ты приехал сюда делать бизнес? Или с вашим президентом?
– Я сюда приехал по своим делам.
– Если ты приехал с президентом, у тебя должно быть много баксов! Я читала, что в президентском окружении у русских все воруют, у всех куча денег!
Это карма, подумал я. Приехать на Кубу – и попасть в лапы такой политически подкованной девушки. Выучить такую по-русски – и можно запускать в "МК". Ее веселый и напористый селф-промоушен (во время которого она не забывала разнообразно тискать мою руку) заставлял меня испытывать что-то вроде профессиональной солидарности.
– Ну так сколько ты дашь?- не отставала она.- Смотри: комната на ночь у нас стоит тридцать долларов.
– Че-го? Она у нас-то столько не стоит!- Я вошел во вкус, торговаться мне понравилось, я и в Эмиратах на базаре так не торговался. Кстати, у нас на Курском действительно можно снять классную комнату за пятьсот рублей, и недалеко…
– Слушай!- После каждого "Лисн, лисн" ее бархатные решительные глаза приобретали все более трагический вид; отвернешься – пырнет.- Слушай, ты не знаешь жизнь на Кубе. Жизнь туриста тут очень сильно отличается от прозябания местного народа…
– Уверяю тебя, друг мой, у нас до всех дел было ровно так же.
– Ты не знаешь, как мы живем. Заработать нечем, и все за всеми шпионят. Единственный способ для девушки выжить – это дружить с иностранцами. Видишь всех этих девушек?
Я огляделся. Девушек было навалом, куда более приличного качества, чем моя.
– Ты думаешь, они пришли сюда танцевать? Нет. Ты видишь, почти никто не танцует. Они договариваются.
– Что, все?
Она кивнула.
– И ни одной… это… просто так?
– С какой стати им после работы торчать тут ночью!- взорвалась она. Я, правда, не поверил, что они тут на Кубе очень устают. Увидеть работающего кубинца – вообще большая удача. Но, может, девушки и днем работают? Тогда конечно, ноги не будут держать…
– Ладно,- сказал я.- За комнату плачу двадцать, тебе тоже двадцать, и уговорились.
– Ты не знаешь кубинских девушек!- взвизгнула она и пошла на второй круг, но тут уж я перехватил инициативу. Я в деталях рассказал ей, как мы у себя свергли советскую власть, и как много появилось у нас возможностей легально заработать, и каким отсталым, каким убогим выглядит сегодня их общество на наш взгляд, и как обязательно надо сместить коммунистов…
– Слушай!- воскликнула Енисей и окончательно оскалила глаза, сжимая мою руку.- Если ты так хорошо понимаешь всю нашу ситуацию… почему ты не дашь мне тридцать долларов?!
Я вспомнил, как сходными приемами, чередуя шантаж и жалобы, добивался многих интервью, ощутил еще один приступ профессиональной солидарности, расхохотался и согласился.
– Что ты смеешься?- обиделась она.- Чему ты вообще все время смеешься, что тут смешного, я не понимаю?!
– Еще немного, Дженни,- сказал я,- и я тебя полюблю.
Она спросила еще "Бейлиса", потом мы вышли курить во внутренний дворик, я оглядел бетонный парапет набережной (под ним во множестве гнездятся морские ежи) и поинтересовался, действительно ли эти ежи так вкусны, как описано у Евтушенко.
– Да ты что!- расхохоталась она.- Кто же их ест! У нас их используют только как наживку!
Так флер романтики спадал постепенно со всего – с братской Кубы, продажной любви и даже морских ежей.
– Тут гнилью пахнет,- сказала она.- Поехали, наверное? Я уж вижу, тебе не терпится. Но ничего. Это близко.
До нашего скромного гнездышка оказалось еще баксов семь на такси – другой конец Гаваны, как я смекнул,- и наконец машина затарахтела по каким-то совершенно уж одноэтажным улочкам, среди зловонных потеков на асфальте и скособоченных лачуг. Шел третий час ночи, но из некоторых окон лилась музыка. Видимо, за день эти несчастные устали до того, что теперь не могли уснуть.
Мы вошли в какой-то домик, я как раз в таком останавливался однажды в Геленджике,- те же занавесочки, этажерочки, что-то вьющееся оплетает веранду… Хозяйка обрадовалась Енисею и ничуть не удивилась мне. Моя девушка что-то быстро произнесла по-испански, показывая на меня. После рома я был весел и беззаботен, так что уловил только неоднократное "руссо". Путин не упоминался. Потом она обратилась ко мне, как Троцкий к Ленину:
– Это очень надежная квартира.
– Да мне-то чего бояться…
– Тут есть кондиционер,- сказала она веско.- В других квартирах нет кондиционера. И тут есть душ.