Аллопатия же вся прошла мимо, не возбудив нисколько, не приведя в восторг. Просто - не послушались, и совершенно спокойно. Кто же усиливается и "упояется" быть "миротворцем", "чистым сердцем", "быть изгнанным правды ради"? или боится разбогатеть, помня прямо грозные слова о судьбе богатого юноши? Кто подражает Лазарю? Это - слишком крупная картина. Ударила по взору, а в сердце не вошла. Туда вошло только незаметное, почти отсутствующее: так, "веяние духа" было - и, кажется, его нет; но "было", в самом деле "было", и растет в сердце, все выжимает из него, наполняет его. Огромное древо шумит из "горчичного зерна"… И весь небосклон, напр., заволокся монашеством, на каких малых "иотах" основанном, предоставив по "путям блаженства", на "горе" провозглашенным, шествовать кому угодно, ну, хоть босякам; вообще - кому угодно, и хоть никому - так все равно. Никакого действия. Но ведь уж такова область религии, что в ней "аще что на земли, то и на небеси"; - и тут все в "звездах", до подробностей…
* * *
Когда я много лет назад писал "Место христианства в истории", то, кончив главу о евреях, хотел заключить ее каким-нибудь текстом и, открыв Евангелие, случайно и в первый раз (раньше не заметил или не запомнил) прочел:
"О, Иерусалим! Иерусалим! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, но вы не захотели: с е о с т а в л я е т с я дом ваш пуст". Меня до того поразила красота этих слов, что я в о з н е н а в и д е л Иерусалим. Душа парализуется такою красотой. Не умеешь размышлять. Перестаешь видеть. Все заволакивается небесною нежностью; ибо ни одна земная мать не сказала слов о своем малютке с таким изгибом. "И вы не захотели"… - "И они не захотели - распни их!" - почти вопишь вслед Титу. Ударенное сердце нисколько не припоминает, что ведь "предлежащие к распятию" кричали: "Осанна! благословен грядый во Имя Господне" - и пальмы, и одежды под ноги идущей ослице. Ничто не помнишь. Как зачарованный. Придет ли на ум сосчитать, что 11 учеников - раз, самарянка и Никодим - 13, Лазарь, Марфа и Мария - 16, Закхей, сотник Иаир с дочерью и женой - вот уже 21 какой красоты, каких праведников! простых, смиренных, послушливых, любящих. До чего любящих! Таких сердец от начала мира не рождалось! И вспоминаешь, параллельно, Авраамово, но вспоминаешь много лет спустя, очнувшись: "Господи! может быть до 50 праведников не найдется в Содоме и Гоморре: но может быть ты пощадишь города те за 45 праведников"; и дальше это ползущее: "Господи, вот я у ног Твоих, я раб Твой: может быть не хватит до 45", "до 30", "до 25", "до 10". - И утомленный просьбою Господь сказал: "Пощажу, если найду только десять праведников". Так это - Содом и Гоморра, а тут - Закхей: "Половину имущества отдам, если увижу Иисуса: а на остальную буду жить. Не могу всего отдать. Скуп. Грешен". Ну, положим, "грешен", и вообще все Иерусалимляне этого времени были ужасно "грешны". Так ведь есть на такой недуг аллопатия, большое слово, широкий глагол: "не праведники нуждаются в помощи, а грешные"; "не семь раз надо прощать, но седьмижды семь"; "пришел ради погибших овец дома Израилева", и "об одной заблудшей овце больше радости на небесах, чем о 99 незаблудших". Но столько лекарств не подействовало, и участь до вопля: "Горы, падите на нас!" - совершилась над содомлянами с Закхеем и Лазарем. "И шло за Ним великое множество народа, и женщин, которые плакали и рыдали о Нем. Иисус же, обратившись к ним, сказал: - "Дщери Иерусалимские, не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших. Ибо придут дни, в которые скажут: "Блаженны неплодные и утробы не родившие и сосцы не питавшие". Тогда начнут говорить горам: "падите на нас", и холмам - "покройте нас" (Луки, 23).
А нам говорят - "нет боли в Евангелии". Обращаясь к выписанным словам и размышляя о них, мы опять поражены противоречивым смешением, в сущности, ужаса в сердцевине слов с такою нежною оболочкою вокруг их, что как - через фотосферу солнца мы не умеем разглядеть темного ядра в нем - так и здесь прямо забываем, о чем в этих словах говорится. Музыка их, сердечная музыка, повергла нас в транс. И как в них все соединено! Все, что на земле мы любим, - есть и тут. И как мы любим на земле, в каком соединении - в этом самом соединении, без разрыва ниточки, взято все и здесь. Поленница органических явлений несется на костер, но ни один жучок под корой которого-нибудь полена не раздавливается. Напротив, "хромые начинают ходить", и "не видевшие получают зрение". Все славят Царский День, в который не бывает печали. Весь Израиль в цвету - когда корень Израиля, лежащий в субботах, в обрезании, уже так глубоко подрублен, отодвинут в "ненужное" разливающимся поверх всего законом "высшего милосердия"! Когда исцеляются болезни и воскрес Лазарь - для чего старое размножение? Теперь настал час "сотворить новых чад Аврааму" - "духовным рождением", от Павла до Лойолы. Зачем теперь старые средства, "глина" и "дыхание Божие", повеявшее в элементах природы? Да, небесно все это, планетно… "Дщери Иерусалимские - плачьте о детях ваших". Как Он их любил! "Не отделил"… Да в чем не отделил-то? В страдании, около молока матери положив кровь агнцев. Но сердце горит в нас непостижимою ответною на любовь любовью. И как город взят: в нежном средоточии своем, в женщинах, и это достигнуто через простую замену: "о, Иерусалим!" - "дщери Иерусалимские!" Иисус, уже идя на собственное страдание, как бы обертывается и любуется на извечное любование Израиля: на эти локоны, повитые печалью. И все - печально. А в средоточии - Он, печальник. Вся жалость прямо небесно-сплетенных слов одевает Его слезною ризою, которой не забудет человечество. "И восскорбел духом: где брат мой Лазарь"… Это - в другом месте. Обращаемся к настоящему. Вот "птицы небесные", которые "не захотели" под крылья. Да как они не захотели-то? Идут вослед, рыдают. Это арифметика. Опомнимся же и схватимся за арифметику, чтобы что-нибудь понять в странной нравственной книге, где мы все плачем о наказующем и ни разу о наказуемом. Ну, пусть была в Иерусалиме какая-то шайка, которая кричала на дворе Пилата - "распни Его". Так это ведь, очевидно, шайка подобранная, подговоренная; это - катилиновцы, а не Рим. Кто же жжет из-за Катилины Рим? А это - "град Давидов", "град Соломонов", "возлюбленное место Божие", ИЕРОУСАЛМЕ. Сколько обетований, пророчеств: что Москва и ее предания! В Москве подвизались Савин и Сонька-Золотая Ручка, достойные аналогии Иуды и черни на дворе Пилата. Был бы печален приговор: "снести Кремль из-за Савина". Из двух разбойников - один какой! Ну, господа, в наших собраниях нет такого разбойника: в ладонях и ступнях гвозди, а он каким словом вздохнул! Помним и повторяем до сего дня: "Приими меня, егда приидеши во царствии Твоем". Нет, да это какой-то город Сократов, когда из двух Савиных оказался один Сократом. Возвращаюсь еще раз к пророчеству о женщинах. Глаголы Божии суть события истории. Это - не предвидения имеющего совершиться по естественным законам, а - повеления, иногда вопреки естественным законам и поборающие их. Где нет воли в слове - нет и пророчества. Есть только гадание, предсказание; какое-то волхвование, приличное человеку, подглядывающему внешние знамения, а не Богу, изводящему из Себя историю. Творец истории, Иисус, таковым не занимался. Великая аберрация умов христианских заключается в том, что они имеют при чтении Евангелия половину воззрения теистического, а половину а н т р о п о м о р ф и ч е с к о г о, и когда говорят: "погиб Сион, ибо не принял Иисуса", то имеют на Иисуса не божественное, а антропоморфическое воззрение, и говорят о п р а в е д н и к е, за которого город наказал Бог. Отделяют Бога от Христа, когда этого нельзя. Здесь о д и н с у б ъ е к т, глаголющий и творящий, и пророчество Христово уже влечет события, как нога идущего тащит башмак. Не было бы пророчества - не будет факта; а стало быть, если б ы л о пророчество, то факт непременно б у д е т, с б у д е т с я, и - не станем же впадать в антропоморфизм - он сбудется в с л е д с т в и е пророчества. "Будет" в устах Божиих равно "да будет". Повторяю, нужно стать на точку зрения древнего Евгемера и разложить Евангелие в мифы, чтобы вынуть из него повелительную и нудящую часть, так сказать - момент небесной воли, небесного понуждения: но на этот раз Небо было сошедшим на Землю, вера в это - есть сущность христианства; и невозможно быть христианином, чтобы в то же время как бы не повалиться навзничь от сознания: "какая же мука и именно невинных-то мука проходит всюду здесь!" Говорят, Ирод сгнил в червях. Не знаю, кричал ли он: "Земля, засыпь меня". Но и эти плачущие женщины умерли… нет, в силу п р о р о ч е с т в а - н а к а з а н ы были, как Ирод. И от того дня и по сей день, до сектантов, т. е. более пламенно верующих, чем официально православные люди, мука-то у христиан и в христианстве именно и постигает нежных, любящих, глубоких, кротких. Тогда нам вдруг открывается смысл на общее заключение: "Будут, которые скажут Мне в день Последнего Суда: "Господи, Господи, не мы ли призывали имя Твое". Но Я скажу им: "Не знаю вас: идите в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его".
Полное недоумение - я говорю о человечестве в последний час, когда "раскроется все". Слова эти, что Иисус "н е у з н а е т", нет - "о т к а ж е т с я узнать" Своих исповедников в последний час, я считаю или таинственною обмолвкою, как-то загребенною в священные тексты вне преднамерений Сказавшего, или излишнею, до края, до головокружительности - дерзостью. "Все равно: будут открыты очи - и не увидят, услышат - и не поверят: Я, Жених - с ними". Последняя тайна в этих словах сказана: что же может быть этого ужаснее? Идти, идти, до могилы идти, страдать; там, за гробом, в каком-то "среднем месте" брести - до "берега"… "Вот берег!" Но с того берега, с какого-то таинственного еще другого берега послышится предреченный глагол Жениха: "Это - они, узнаю их… И - не знаю: пусть идут в огнь вечный, уготованный диаволу и ангелам его". Ужасно. Но ведь это написано! И смеем ли мы переменять глагол Иисуса? Говорят комментаторы, что это сказано о "богатых", а не о Лазарях - о фарисеях, а не о Закхее с сотником и кающихся Магдалинах. Ну, у тех не такой язык сытый: это - голодненькие и маленькие, это - робкие и надеющиеся, это их тон, нищих: "Господи! Господи! Не мы ли призывали Имя Твое!" Это - центр христианства, подлинный, нравственный, и с ним-то в час Последнего Суда совершится то же, что с "дщерями Иерусалимскими" при начале пути. Нам кажется это невероятным, чтобы измена и "неузнавание" произошла в отношении тех, о коих Церковь поет сейчас: "приидите, в е р н и и". Невероятно по качеству любви их к Иисусу: но, уж поверим факту, что ведь тоже "любили" шедшие "во след Ему множество народа и женщин, и плакавшие о Нем". Нет, в любовь-то, именно в любовь и капнет отрицание; в Сахару любви - как бы дуновение с ледяных вершин Монт-Эвереста. Ибо это совершенно холодные слова: "Не знаю вас - идите от Меня в огнь вечный, уготованный диаволу и ангелам его". Единственно холодные в Евангелии слова. И это - на краю, дальше которого - ничего. Но мы "видим - и не понимаем, слышим - и не верим. Имея очи - не зрим, и имея уши - не внимаем", зачарованные, в какой-то рассеянности и задумчивости.
Еще относительно Иерусалима, который не выходит у меня из головы. Жители его ведь признали Иисуса "Илиею воскресшим" - и только в простосердечии, и лишь на улице, толпою, удерживались признать "Богом", помня слова: "Да не будут тебе Бози инии разве Мене". Последние слова, для нас так себе, - были для евреев национальные слова, с Синая, это был Кремль и Рюрик Израиля. Им поколебаться в них было мучительно. Мы скажем: "Они не узнали Мессии". Но позвольте. Вполне-то "узнали", сверив все пророчества, ученые Александрии и Сирии, в течение четырех веков, - проследив все намёки в псалмах и у пророков. Ученая работа проверки совершилась позднее. Надо было разгадать все "прообразы", напечатать в пророчествах с прописной буквы такие неясные, общенарицательные слова, как "Сын Человеческий", "Отрасль Давида", "Мой любимый Отрок" и пр. Возможно ли же было, чтобы улица, площадь, толпа, частью безграмотная, а наконец и ответственные вожди Израиля признали Его Мессиею, и притом д о в о с к р е с е н и я?! Если Фоме, близкому ученику, было позволительно усомниться, чего же требовать от далеко стоящей толпы народной? Да и Фома судил п о с л е воскресения, увидя осязательно Воскресшего. А Израилю приходилось изменить "да не будут тебе Бози инии" р а н е е воскресения, т. е. до самого поразительного и для нас самих лишь окончательного и убедительного факта. Если бы Христос не воскрес, и мы усомнились бы, Мессия ли Он. Но ведь Он не воскрес до воскресения: за что же было судить Израиля, воскликнувшего о человекообразном Чудотворце: "Он Илия, сошедший с неба, Иоанн оживший: но Сын Божий - о таком не слышали ни от Моисея, ни от пророков". Заметим, что у пророков и в псалмах есть об "отрасли Давида", "Отроке", "овце, ведомой на заклание". Но определительного учения, и даже термина о "Сыне Божием" - нет иначе, чем в смысле, что все люди суть "сыны Божии". Таким образом, евреи остановились принять нечто неслыханное, невозможное, невероятное, противоречащее и "Аз есмь Господь Бог Твой", и "не будут тебе Бози инии разве Мене". Они затрепетали в страхе: и как Господь через Моисея повелел тяжело наказывать даже за нарушение четвертой заповеди о субботе, так это нарушение двух первых заповедей, и притом личное и сейчас, на глазах у них, и вызвало ужасную и роковую их ошибку об Иисусе. Еще раз настаиваю: если Фома ошибся - позволено ошибиться и Израилю. А если Израилю позволено ошибиться, то, конечно, и Тит, и "Горы, падите на нас" - безвинны. Безвинная мука есть. Это столп: песчинка коего - и безвинные страдания сектантов, верующих и проч. Вообще, тут "пуп" земли, стержень религии. Его надо не обойти, а столкнуть: тогда вы останетесь без религии, при рационализме. Религия есть тайна. Религия есть неисповедимое. В религии есть - Альфа и Омега. В концепцию Омег и входит мука, гроб, смерть. Невинных сектантов - понимаю; что от преследования их рушится, хладеет, существует только формально сама Церковь - понимаю же. Но я думаю и уверен, что тайна их гонения лежит именно в загадочных сторонах Евангелия, а не в заботах о Церкви: и оставь их в покое, то Церковь собственную уже грудь стала бы разрывать так же мучительно, ибо furor без объекта обратился бы на ее собственные внутренности.
Даже в юриспруденции есть к о с в е н н ы е доказательства. Вся наука не прямо видит, а к о с в е н н о выводит. Вообще к о с в е н н о е и роль к о с в е н н о г о громадна. Это мир потенциального будущего, туманного, "начертанного в звездах"; в противоположность мещанствующему реализму, который мечется в глазах. Смеем ли мы сказать, что в Евангелии нет к о с в е н н о г о? Гораздо более, чем прямого: и оттого-то христианство и находится в неудержимом росте, как разгибающийся лук. Субботы пали, обрезание пало, весь Ветхий Завет - "Завет Вечный" по слову Божию - пал в первое же столетие после Р. X. Между тем в Евангелии, например, ни одного прямого отрицания ни обрезания, ни суббот нет. Но нет ли к о с в е н н о г о? Да мне кажется, в отвержении Израиля, в "Се дом ваш оставляется вам пуст", и отвергнут весь Ветхий Завет: ибо именно "Дом Иаковлев", 12 колен, и были в своем роде "возлюбленным Отроком". И, так сказать, "субстрат", "субъект" Ветхого Завета, "житель дома", - буквально для Израиля тó же, что для нас Иисус, - и был сброшен в ничтожество, в небытие. Дело в том, что было "два Отрока": Иисус и Израиль. Мы выбрали Иисуса - и отвергли Израиля; но Израилю-то поступить по-нашему - просто как над собой совершить последнее решение Иуды: "пойду и удавлюсь". Израиль уперся, и уперся именно основываясь на своем "возлюбленном отрочестве", столь ясно оговоренном через Моисея и пророков Иеговою. "Не может быть, чтобы Отец меня отверг". Израиль не мог усомниться в своей богосыновности; счесть себя Божиим "подкидышем". "В Исааке наречется тебе семя". А тут выступили "Измаил"-эллин, "Измаил"-римлянин, "Измаил"-славянин, германец, кельт. Ведь все в связи. Просто Израилю показалось невероятно. И пророки, и Моисей, и Давид - все обманулись, баюкая "подкидыша".