Нелегко понять, как удавалось человеку, ведшему столь напряженный образ жизни, выкраивать время на обширное и разнообразное чтение, – однако все творчество Марти говорит о почти энциклопедической образованности. Он отлично разбирался во всемирной литературе, истории, философии, музыке, живописи, экономике – в чем угодно.
Марти словно руководствовался замечательными словами, которые Вергилий обратил к изнемогавшему Данте:
"Встань! Победи томленье, нет побед,
Запретных духу, если он не вянет,
Как эта плоть, которой он одет!"("Божественная Комедия". Песнь 24, стихи 52–54. Перевод Мих. Лозинского)
Измученный глодавшими тело болезнями, до предела изнуренный, истощенный, ослабевший человек, – не раз и не два говоривший друзьям, что давно уже не страшится смерти, видя в ней избавление, – Марти не только писал: он, в отличие от большинства поэтов, жил, как человек действия – действия, напряженного до предела.
Ибо, ко всему прочему, Хосе Марти, как известно, создал и до самой смерти возглавлял Кубинскую Революционную Партию.
Пусть не смущается читатель этим названием. Различие между "социальной революцией" и "революцией", связанной исключительно с борьбой за независимость родной страны, слишком велико, чтобы мысленно приравнивать Марти к печально прославленным "борцам за общественное переустройство". Мы уверены, что великий кубинец никогда не согласился бы пожать руку Оливеру Кромвелю, Максимилиану Робеспьеру или кому-либо из более поздних истребителей человечества, стремившихся "разрыть весь мир до основания".
Речь велась только о свободе от испанского колониального владычества. "Революцией" такое движение можно звать лишь ради вящего удобства и краткости.
КРП объединила множество кубинских изгнанников, селившихся тогда на атлантическом побережье САСШ, от Бостона до Ки-Уэста, а также на различных Карибских островах. Десятью годами неустанных трудов – с 1882 по 1892 – Марти сплотил эмигрантов, оживил в их сердцах любовь к отечеству. Он дарил надежду отчаявшимся и отвагу малодушным, а наиболее храбрых и способных делал своими ближайшими сотрудниками. Он занимался всесторонней подготовкой восстания, вникал во все большие и малые вопросы, ничего не оставляя без внимания и присмотра, заботясь обо всем, до мельчайших подробностей.
Будучи то и дело прикован к постели, Марти продолжал революционную работу безо всякого снисхождения к себе. Мануэль Педро Гонсалес (Manuel Pedro Gonzalez) пишет: "В конце земного пути он был настолько истощен и хрупок, настолько тонок – почти прозрачен, – что больше походил на призрак, нежели на живое человеческое существо".
Мандельштам говорил: смерть поэта – его последний творческий акт.
Увы, эти слова справедливы лишь в особых, редких случаях и только при соответствующих обстоятельствах – начисто "не-творческая", ужасная гибель самого Мандельштама служит первым тому примером. Но гибель Хосе Марти можно и впрямь рассматривать как последний творческий акт. Более яркого и впечатляющего завершения для подобной жизни и придумать было бы нельзя.
Перед смертью к нему словно вернулись давно и безостановочно убывавшие силы.
Когда в 1895 году наконец-то вспыхнуло столь терпеливо и тщательно готовившееся восстание, Марти переправился на Кубу, возглавил его и 19 мая был убит наповал тремя испанскими пулями в бою при кубинском Двуречье – Dos Rios.
Поэт-подвижник, поэт-боец, поэт-герой и не мог бы желать себе лучшей смерти. Может быть, он искал ее намеренно…
Верхом на белом коне, с револьвером в руке, Хосе Марти внезапно отделился от кубинских шеренг, ринулся вперед, на испанские боевые порядки, сопровождаемый лишь своим адъютантом, – и вылетел из седла, не успев, по-видимому, ни услыхать вражеского залпа, ни почувствовать боли. Жизнь была сурова к нему, но смерть оказалась милосердна.
В нескольких странах – на Кубе, в Италии, в Венгрии – поставлены памятники Хосе Марти. Его именем зовется Гаванский Аэропорт. Один из кратеров Меркурия назван в честь Хосе Марти. Начиная с 1953 года, на всех кубинских банкнотах достоинством в один песо гравируют портрет Хосе Марти. У мавзолея Хосе Марти на кладбище Санта-Ифигения в Сантьяго-де-Куба ежечасно сменяется почетный караул…
Но, всего скорее, Марти – в земной жизни бывший человеком очень скромным, – лишь пожал бы плечами, узнав о столь великих посмертных почестях. Самый прекрасный мавзолей для честного борца за свободу, сказал бы он, это благодарное человеческое сердце.
А наилучший памятник любому истинному поэту – нерукотворный…
Одна из работ кубинского литературоведа Синтио Витьера (Cintio Vitier) называется "Касаль как противоположность Марти".
Это во многом верно. По складу своего характера Касаль – отшельник, созерцатель, мечтатель, "иногда католик, иногда монархист и абсолютист, но всегда и неизменно аристократ" (слова Эрнандеса Мийареса – Hernandez Miyares) может и впрямь показаться своеобразным "противовесом" убежденному демократу, неутомимому общественному деятелю Хосе Марти.
Однако, и тот и другой всем сердцем любили Кубу, в поэзии оба шли тропой модернизма, тематика и тональность их произведений совпадают гораздо чаще, нежели иной раз утверждали критики, обстоятельствами вынужденные оглядываться на условия идеологической цензуры.
В кубинской словесности удельный вес Марти и Касаля примерно сопоставим с удельным весом Пушкина и Лермонтова в словесности русской.
Хосе-Хулиан-Эркулано дель Касаль-и-де ла Ластра (Jose Julian Herculano del Casal у de la Lastra) появился на свет в Гаване, 7 ноября 1863 года.
Отец ребенка, Хулиан дель Касаль-Игареда, будучи еще молодым человеком, покинул Испанию и перебрался на тропический остров, надеясь поправить свои денежные дела. Мать, Мария дель Кармен де ла Ластра-и-Оуэнс, возводила свой род к ирландцам, бежавшим на Кубу от религиозных преследований в царствование английской королевы Елизаветы I. Она была дочерью испанского хирурга Антонио де ла Ластры, пересекшего Атлантику в 1826 г., и племянницей тогдашнего архиепископа Севильского, который впоследствии сделался кардиналом.
Мать умерла в 1868-м, когда Касалю едва исполнилось 5 лет, однако поэт вспоминал и оплакивал ее до конца своих недолгих дней.
В том же году разразилась Десятилетняя война с Испанией.
Между 1868 и 1871 гг. колониальные власти проливали креольскую кровь безо всякой пощады. Хосе Марти напишет в одном из "простых стихотворений":
Враг насытился вполне:
Встал пожар над каждым домом;
Город полн ружейным громом
При тропической луне.Никому не быть живым,
Если в дом вошел испанец!
Как угрюмый темный глянец,
Стынет кровь по мостовым.
<…>(XXVII. "Враг насытился вполне…")
Казалось бы, чему возможно дивиться во время подобной войны? Однако вся Гавана содрогнулась от возмущения и гнева, когда 6 января 1869 года офицер-испанец застрелил известного всему городу и всеми любимого храбреца Тирсо Васкеса лишь потому, что юноша недостаточно быстро посторонился перед ним на улице. Офицер остался безнаказанным.
Хулиану исполнилось девять лет, когда в ноябре 1871 г., прямо на Эспланаде Ла-Пунта, прилюдно расстреляли нескольких студентов-медиков, якобы осквернивших урну с прахом журналиста, который при жизни восхвалял испанское владычество. Впечатление, оставленное этой казнью, оказалось таким, что много лет спустя Касаль – ни в малой мере не бывший "гражданским поэтом", – напишет:
Младая кровь быстра и горяча…
Вы повредили вражеской гордыне,
Вы разбудили злобу в исполине -
И сделались добычей палача.Ваш скорбный крик о помощи, звуча,
Что голос вопиющего в пустыне,
Уже умолк. А родина доныне
Внимает свист испанского бича!("Расстрелянным студентам")
Война продолжалась и бушевала. Неудивительно, что островная промышленность и сельское хозяйство начали быстро хиреть. 14 июля 1871 года две маленьких сахароварни, принадлежавшие Касалю-отцу и его компаньону Гутьерресу, обанкротились. Былое семейное благосостояние начало приходить в упадок.
Впрочем, денег оставалось еще достаточно, чтобы определить Касаля-сына в Королевский Коллеж Белэн – католическую иезуитскую школу. Альберто Рокасолано пишет, что это произошло в 1870 году, а ссылающийся на записи в школьном архиве Эмилио де Армас (Emilio de Armas) приводит иную дату, выглядящую гораздо более надежной: 29 сентября 1873 г.
Учили отцы-иезуиты очень хорошо и питомцев отнюдь не угнетали, но мальчику, вырванному из привычной, тихой домашней обстановки, на первых порах, видимо, приходилось нелегко. Герой одного из Касалевских рассказов говорит: "… [я] не понимал того, что слушал, чувствуя лишь непрестанную сиротскую печаль, тоскуя по умершей матери: ведь материнская любовь – единственное, чего по-настоящему жаждешь в этом возрасте".
Видимо, и строгие монашеские облачения католических преподавателей изрядно пугали робкого, впечатлительного Хулиана – впоследствии он напишет:
Я в детстве черную видеть рясу
Не мог без страха. О, злая сила!
Веселью, играм, забавам, плясу -
Беспечной воле она грозила.
<…>("Ряса")
Все же, со временем Хулиан понял, что страшился попусту: когда уже взрослого Касаля спрашивали, не иезуитский ли коллеж наградил его столь меланхолическим душевным складом, поэт неизменно отвечал: "вы ошибаетесь; и представить себе нельзя людей более дружелюбных и жизнерадостных, чем наши тамошние наставники".
Из коллежа Касаль вынес глубокое знание классической литературы. Помимо Священного Писания, внимательно читали Гомера, Анакреона, Пиндара, Феокрита, великих древнегреческих трагиков; штудировали Цицерона и Горация, Вергилия и Катулла, Овидия, Тибулла, Проперция…
Касаль получил степень бакалавра и покинул коллеж то ли в 1879 то ли в 1880 году – разные источники говорят по-разному.
Положение семейных дел было к тому времени таким, что Хулиану пришлось немедля подыскивать себе службу В 1881 году начинающий литератор становится интендантским письмоводителем.
Почти одновременно, 13 февраля 1881 г., в еженедельнике "Эль-Энсайо" (El Ensayo), ведавшем вопросами "науки, искусства и литературы", появляется "Слеза" ("jUna lagrima!") – первое из напечатанных Касалем стихотворений.
Касаль начал изучать правоведение в Гаванском Университете, но покинул его стены, успешно окончивши второй курс.
В 1885 году умер отец поэта, дон Хулиан дель Касаль-Игареда. После этого Хулиан то и дело жил в самой настоящей нищете, но переносил ее стоически, принимал спокойно и даже равнодушно.
С юности своей Касаль был довольно замкнутым и нелюдимым человеком. Редкие приступы жизнерадостности – быть может, притворной, – вряд ли могли обманывать знакомых и друзей. Этому давали множество различных объяснений.
В частности, Эмилио де Армас пишет, что Касаль жил и писал, постоянно "правя свою ладью против течения". Тогдашняя Гавана была преимущественно мещанским городом, утопавшим в бюрократии. Чувствуя живейшее омерзение к окружавшему обществу, поэт был вынужден ежедневно соприкасаться с ним ради хлеба насущного, служить мелким чиновником среди тех самых буржуа, отгородиться от которых он стремился всей душой.
Раймундо Кабрера вспоминал: "…Однажды мы [с Касалем] случайно встретились за столом у приятеля. Поболтали, посмеялись и, между прочим, поговорили о бедности, преследующей студентов и поэтов.
– А я нынче богат, – сообщил Касаль и предъявил наличный свой капитал: серебряную монетку достоинством в двадцать центаво".
Днем Хулиан кое-как зарабатывал на жизнь, с отвращением разбирая и переписывая служебные бумаги, а ночью работал по-настоящему: писал стихи.
Он завел знакомства с видными представителями тогдашней кубинской словесности и стал часто печатать стихи и статьи в крупнейших столичных журналах "El Figaro" и "La Habana Elegante".
Под конец 1886 года Касаль сумел разжиться кое-какими деньгами и ненадолго уплыл в Испанию. Скорее всего, ему помогли сестра Кармелина и ее муж, совершавшие на том же судне, "Шато-Марго", свадебное путешествие.
<…>
Вернусь ли? Я не знаю… Словно льдины,
Которые корабль разносят в щепы,
Тоска и боль берут меня в тиски.Мне все равно. Мне все края едины -
Родной ли, чуждый ли – глухие склепы.
И не избыть ни боли, ни тоски!("В море")
Отбыл Касаль 5 ноября – и уже в январе возвратился домой, со множеством ярких европейских впечатлений, однако утомленный до предела и без гроша в кармане. Родные места не показались путешественнику особо радостными. Позднее, в 1890-м, Касаль напишет:
Как галеон, не сдавшийся корсарам,
В родную гавань по морским просторам
Влачит нутро тяжелое, в котором
Нет исчисленья слиткам и товарам,И якорь отдает на рейде старом,
Не привечаем ни единым взором -
Безлюден край, чумным объятый мором,
И некому владеть несметным даром, -Так, возвратясь от чуждых побережий,
Ты, преисполненный мечтою свежей,
Воспламенял бы души для борьбы -Но срамом лютым родина объята,
И правят ею алчущие злата,
И служат ей убогие рабы.("Некоему герою")
Повторим: Хулиан дель Касаль никогда не был "гражданским поэтом". И, чтобы вынудить к подобным стихам человека, родившегося и жившего меланхоличным отшельником, чуравшегося и сторонившегося всякой "общественной деятельности", окружающие должны были постараться на славу…
Он посвятил этот сонет "бронзовому титану", кубинскому генералу Антонио Масео, с которым познакомился в июле 1890-го.
Незадолго до этого, в мае месяце, выпита из печати его первая книга, озаглавленная "Листы по ветру" ("Hojas al viento"). Критические отзывы были весьма благожелательны.
Вполне безукоризненным этот сборник не назовешь, и все же он очень быстро и заслуженно стал известен за пределами Кубы, за океаном; поэту прислала поздравление знаменитая испанская писательница Эмилия Пардо Б азан (Emilia Pardo Bazan).
Конечно, даже у самых талантливых поэтов первые книги, если они изданы в литературной молодости, очень редко бывают в надлежащей степени зрелыми. "Листы по ветру" не составили полного исключения из этого правила, но в них вошло много по-настоящему прекрасных стихов, а творческий облик автора обозначился вполне ясно.
Касаль – один из самых печальных творцов не только в кубинской, но и во всемирной словесности. О темах одиночества, смерти и неизбывной тоски в его произведениях написаны многочисленные филологические труды.
Впрочем, стихи лучше всего говорят о себе сами, делая дополнительные подробные толкования излишними. Даже начисто не знакомый с Касалевской биографией читатель чувствует: беззаботной радости Хулиану доставалось немного и являлась она отнюдь не часто.
Любовная тема тоже окрашена глубокой грустью, по-настоящему "безоблачных" стихотворений о любви в Касалевских книгах нет. Эмилио де Армас пишет, что личная жизнь Касаля во многом остается почти непроницаемой загадкой для исследователей – за вычетом, конечно, длившегося года полтора злополучного романа с Хуаной Борреро. Судя по всему, назвать эту жизнь сколько-нибудь счастливой нельзя.
Вероятно, играло свою роль и то, что здоровье поэта никогда не было особенно крепким, а после двадцатилетнего рубежа оно, вероятно, сдавало не по дням, а по часам.
В следующем, 1891 году, Касаль выпускает в свет вторую, главную свою поэтическую книгу "Снег" ("Nieve").
В отличие от "Листов по ветру", бывших именно сборником стихотворений разрозненных, почти ничем и никак между собою не связанных, "Снег" целостен композиционно, здесь перед читателем крепко собранная воедино книга стихов – как понимали книгу стихов парнасцы и символисты, оказавшие на Касаля плодотворное и разностороннее влияние.
"Снег" состоит из пяти отделов, согласно тематике либо тональности произведений. То, что в "Листах по ветру" было еще только полновесным залогом грядущих успехов, стало во второй книге блистательным свершением. Возможно, поэтому, наряду с восторженными отзывами слышались и упреки. Автора звали "декадентом", привносящим в кубинскую словесность "явно чужеродные веяния". Всего скорее, дело сводилось либо к обычному критическому раздражению перед книгой великой и непривычной, либо к старой, как мир, литературной зависти.
Но когда Поль Верлэн, хорошо владевший испанским языком, прислал Энрике Эрнандесу Мийаресу письмо, в котором отозвался о второй книге Касаля как о великом поэтическом достижении, этот отзыв немедля опубликовала "La Habana Elegante" – и зоилы получили такую оплеуху, что раздраженные голоса притихли разом.
А потом и великий французский художник Гюстав Моро, прочитавший "Снег" с неподдельным восторгом, письменно поблагодарил кубинского поэта за стихотворный цикл "Мой придуманный музей. Десять картин Гюстава Моро".
Так, в одночасье, к автору "Снега" явилась настоящая слава.
Увы, сам автор, давно уже маявшийся туберкулезом, чувствовал себя все хуже и хуже. Ему трудно дышалось, болела грудь, мучил сухой кашель. Началась перемежающаяся лихорадка.
Невзирая на это, Касаль продолжал работать, пополняя третью свою книгу: "Бюсты и рифмы" ("Bustos у rimas"). В ней было два отдела – прозаический ("Бюсты") и стихотворный ("Рифмы").
Летом 1892 года Испания торжественно праздновала 400-летие Колумбовых открытий.
Рубен Дарио, которому надлежало участвовать в этих торжествах как официальному представителю Никарагуа, проездом посетил Кубу и сошел на берег в Гаванском порту.
Творчество Дарио было известно Касалю с 1887 года, в ноябре 1891-го он опубликовал превосходную статью о великом никарагуанце и посвятил ему вошедшее в книгу "Снег" стихотворение "La reina de la sombra". 27 июля 1892 года везший Рубена Дарио пароход "Мексика" ошвартовался у гаванской портовой пристани и поэты встретились в доме Рикардо дель Монте.
Три дня бродили они вместе по улицам столицы и в эти три дня успели сделаться настоящими друзьями. Литературоведы склонны полагать, что загадочный незнакомец из Касалевских "Страниц жизни" – это не кто иной, как Рубен Дарио. Ночная беседа на корме плывущего корабля, конечно, авторская вольность, – но сама суть беседы, возможно, взята Касалем из долгих разговоров с никарагуанцем. А разговоры эти значили для кубинского поэта очень много:
<…>
Неугомонный дух! Из края в край
Он кочевал, слуга своих видений…
Страшился бездны и стремился в рай
Мой собеседник, странствовавший гений.Я вспоминаю про него с тоской.
И в памяти моей текут поныне
Слова его – сверкающей рекой,
Что путнику мерещится в пустыне.
<…>
Впоследствии Рубен Дарио написал о Хулиане дель Касале, среди прочего, так: "Душа его была мягкой и женственной; по-детски доверчивой и чуткой; хрупкой, точно хрусталь".