Этот конфликтный настрой делает жизнь невыносимой. Истребляет нервные клетки и повышает транзакционные издержки. Превращает любое общение в ритуальную перебранку перед дракой. Конечно, не всякий раз дело доходит до драки, но нервозный агрессивный фон присутствует почти всегда - в семье и школе, на службе, в магазине в транспорте, в газетных статьях и в Интернете.
Отчего так? Уж конечно, не от дурного воспитания и не от тяжелой жизни.
От сужения политического поля, вот отчего.
Оттого, что стало слишком трудно, почти невозможно зарегистрировать новую политическую партию. И еще труднее, совсем на грани осуществимого, зарегистрировать кандидатов от этой партии на выборах в органы представительной власти или местного самоуправления. Не говоря уже о том, чтоб этих кандидатов провести в указанные органы. Впрочем, успешная баллотировка депутатов от новой партии становится вопросом чисто академическим, учитывая высоченные, просто-таки запретительные технические барьеры на пути регистрации такой партии.
Обратите внимание - я не говорю о непременно оппозиционной партии. Я говорю о "новой" партии. О "другой", "еще одной" партии. Которая определяет свою позицию вовсе не по отношению к правящей партии, или к господствующим, или к давно известным политическим силам. А по отношению к реальным проблемам реальной жизни. Которые затрагивают реальных граждан здесь и сейчас. "Мы не либералы, не социалисты, не коммунисты и не националисты. Нас интересуют больница и школа в нашем районе, точка и подчеркнуть". Но зарегистрировать такую партию (такие партии областного или районного масштаба) чрезвычайно трудно, и, кажется, даже юридически невозможно. Районных партий законодательство не предусматривает. А жаль. Тем более что выразить свою гражданскую позицию в виде митинга или пикета тоже не очень-то просто.
Слишком сильно сузилось политическое поле.
Вот почему граждане грызут друг друга.
Ответ, конечно, неочевидный. Но правильный.
Потому что политика - я уж который раз повторяю - это продолжение войны иными средствами. Речь о пресловутой "войне всех против всех", которая заканчивается тогда, когда граждане вырабатывают способы ненасильственного решения внутренних проблем общества.
В каждом живом существе (и человек не исключение) есть запас агрессии. Агрессия - вещь очень нужная. Агрессивные инстинкты заставляют животных и людей делать многие полезные вещи. Защищать потомство, например. Отвоевывать новые ресурсы. Защищать самих себя от покушений на свою жизнь и территорию (у животных) или собственность (у людей). В общем, бороться за свои интересы.
Итак, с одной стороны - агрессия как древний и неустранимый драйв. С другой стороны - реальные жизненные проблемы, спускающие агрессию с цепи. Для того чтобы жизнь не превратилась в сплошную потасовку, и придумана политика. Очень большая, национальная и даже международная. И совсем маленькая, локальная. Всякая. По размеру возникающей проблемы. Придуманы правила, позволяющие людям вслух заявлять о проблемах, ставить их на обсуждение и добиваться решения.
Когда политики нет или ее слишком мало, агрессия не находит разумного применения. Она, как репей, начинает цепляться ко всему на свете. Чем меньше политики, тем больше насилия - даже на бытовом, низовом уровне. Когда человек лишен политических каналов самовыражения, он бьет морду соседу, скандалит у прилавка, кидает пустые пивные банки мимо урны или бьет бутылки на асфальте. Последнее, кстати, тоже символический агрессивный акт. Древние римляне "засевали" солью земли покоренных городов. Символически выводили их из оборота. Злостное замусоривание родной земли (даже если это кусочек городского сквера) - как проклятие ей, как "пропади она пропадом".
Всю свою нерастраченную гражданскую волю люди направляют на бессмысленные драки по пустым поводам - вроде скандала из-за того, что бассейнов на курорте оказалось меньше обещанного.
Люди боятся "купиться, повестись и лохануться" - но повторяют этот печальный опыт раз от раза в своем быту. Потому что у них - в условиях суженного политического поля - нет навыка сознательного, рационального, ответственного выбора. Поэтому они кидаются на первую попавшуюся рекламу. На цену, которая бывает "от 2999 рублей!", а на самом деле сильно выше. На скидки, которые бывают "до 80 %!" - а на самом деле гораздо ниже. На обещание 20 % годовых, чего вообще не бывает, потому что быть не может никогда. Ведутся и покупаются, накалываются и лохаются, и коснеют в убеждении, что мир лежит во зле и лжи.
Обещали ведь одиннадцать бассейнов! А их всего семь. Ну, девять. Но все равно обидно.
Стремление доминировать в любой ситуации - отсюда же, из неоформленной и бесцельной агрессии. Издевательство над подчиненными и слабыми в армии, на фабрике, в офисе, в школе, в больнице, в кафе, потоки мелкого, бытового, словесного насилия повсюду - все это бессознательная месть за свое гражданское бессилие.
Но если бы дело ограничивалось только бытовой агрессивностью.
Мне кажется, что коррупционно-криминальная общественная атмосфера, которая так усиленно культивируется СМИ - и которая не выдумана же от первой до последней буквы, СМИ, худо ли, хорошо ли, но отражают ситуацию в обществе! - это тоже "вместо политики".
Вот, например, выясняются шокирующие подробности о некоей криминальной группировке. Ее лидеры ворочают сотнями миллионов, похищают и убивают людей и средь бела дня коррумпируют чиновников и правоохранителей. Газеты пишут об этом с этнографическим любопытством и эпическим спокойствием, как будто дело происходит в другой стране сто лет назад. Рассказали, поохали и забыли. Тут все "вместо политики" - и сами эти репортажи, которые (наверное, против воли журналистов) воспринимаются как развлекательное чтение, да и сама деятельность криминальных группировок, которые шаг за шагом вторгаются в сферу властных компетенций.
Политическое поле сужается не только по воле политического истеблишмента. Люди, укоренившиеся, обжившиеся в большой политике, не хотят конкуренции. Они рассуждают примерно так: "Перед страной стоит масса неотложных задач. Нам нужно делами заниматься, и этих дел невпроворот. А тут еще с кем-то конкурировать, тратить на это время и силы. Зачем?"
Но это неправильное рассуждение. Политическое поле, выгороженное истеблишментом для себя, эта своего рода "зона политической безопасности", сжимается под давлением извне. Деполитизированное, то есть высвобожденное, насилие начинает обретать собственную структуру, обзаводиться собственными институтами.
Особенно опасна перспектива консенсуса - сначала морального, а потом и технического - между мелкими бытовыми безобразниками и крупными криминальными боссами. Это уже реальная угроза для государства, страны, народа.
Политическое поле должно быть размером в нацию. Ни человеком меньше.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИИ
Не так давно - а именно 6 ноября 2010 года (как раз в канун отмененного праздника Октябрьской революции) - я слушал доклад замечательного аналитика Александра Кустарева под названием "Генезис и культура постсоветского капитализма". Дело было в Петербурге, на научной конференции.
Кустарев говорил об агентуре капитализма в поздние советские времена.
Агентура - страшное слово. Сразу видится агент (шпион-диверсант) в надвинутой на брови шляпе и темных очках, а также его закордонные руководители. Однако у этого слова есть совершенно нейтральное значение. Агентура - выразители и проводники идей и интересов. Агентура капитализма - те люди и те социальные группы, которые в условиях социализма выступали за капитализм. Агентура революции - те люди и группы, которые более или менее сознательно стремятся к свержению старого режима. И соответственно, к установлению режима нового. Точно так же можно говорить об агентуре модернизации (любой, хоть бисмарковской, хоть александровской, хоть медведевской). Или об агентуре реакции, застоя, консервативного отката.
Итак, кто в СССР стремился к капитализму?
Разумеется, наиболее реальной и влиятельной агентурой капитализма были те, кто уже фактически жил и работал в контексте рыночных отношений. Прежде всего, это подпольные предприниматели, так называемые цеховики. А также спекулянты, фарцовщики и валютчики (между ними была существенная разница, как между Министерством торговли, Министерством внешней торговли и Внешэкономбанком). Разумеется, преступный мир. И партийно-советские чиновники, сросшиеся с подпольным бизнесом и криминалом. По утверждению специалистов, такое сращивание началось с середины шестидесятых. Возможно, именно этот крутой мафиозный замес и определил самые яркие черты нашего нынешнего капитализма.
Как ни странно это покажется на первый взгляд, советские диссиденты не были агентурой капитализма. Ну, разве что в некотором историко-философском смысле, который ими самими не осознавался: свержение коммунистической диктатуры в итоге должно было привести - и в реальности привело! - к капитализму. Но диссиденты в подавляющем большинстве были не за капитализм, а за демократию в ее советской социалистической редакции, вот как в Конституции 1936 года записано. Диссиденты требовали у коммунистической власти "Соблюдайте ваши законы, соблюдайте вашу конституцию". Хотя на самом деле советская власть соблюдала свою конституцию весьма скрупулезно - и по духу, и даже по букве. Прописанное в советской конституции отрицание экономической свободы необходимо ведет к политическим ограничениям. Однако сама "советскость", то есть слияние законодательной, исполнительной и хозяйственнораспорядительной власти в одном органе, это диссидентам скорее нравилось, как такой вот домашний, местно-самоуправленческий вариант демократии: посоветовались, решили и сделали.
Зато важнейшей агентурой капитализма в СССР были так называемые стиляги. Они формировали нечто большее, чем идеология и даже чем бизнес-навыки. Они формировали потребительский стиль. Желание жить красиво, одеваться модно, слушать современную музыку на современной аппаратуре, ходить в бары, танцевать модные танцы, пить интересные вина и коктейли, читать яркие глянцевые журналы. Этот стиль был и остается оболочкой капитализма, без которой народ никогда не смог бы проглотить пилюлю конкурентной экономики. Не смог бы примириться с тем, что она несет отдельному человеку. Кроме того, стиляги кинули в наше общество закваску интернационализма. Не пролетарского, не социалистического, а опять же потребительского. "Джон в Америке родился, и в Америке он рос, он с чувихами кадрился в южном штате Анжелос". Эта дурацкая песенка тоже готовила почву для капитализма. Вместе со всей прогрессивной экономической публицистикой, вместе с Бирманом и Черниченко, Шмелевым и Петраковым.
И наконец, агентурой капитализма были "салон-капиталисты". Люди интеллигентных, "чистых", как говорится, профессий. Они не стояли по восемь часов у станка, не жили в палатках на стройке очередного гиганта индустрии, не работали в колхозах за трудодни. Не знали тяжелой судьбы рядового учителя или обыкновенного участкового врача. В общем, они не хлебнули реального социализма в его фабрично-барачном виде. Как правило, "салон-капиталисты" были очень даже прилично устроены в советской жизни: научные работники, вузовские профессора, литераторы, журналисты.
- Вот я и был таким "салон-капиталистом", - сказал Кустарев во время обсуждения доклада. - Я, вполне благополучный вузовский преподаватель, ходил по гостям и убеждал всех вокруг и самого себя, что капитализм - это динамично, эффективно и даже справедливо. Что давно нужна свободная конкуренция на всех рынках, включая рынок труда. Что безработица есть стимул к труду, что ненужные заводы надо закрывать ко всем чертям и что только капитализм дает настоящую свободу самовыражения.
Смешно сказать, но я - автор этих строк - в семидесятые - восьмидесятые годы вел себя точно так же. Сначала сын обеспеченных родителей, потом преподаватель престижного учебного заведения, потом литератор на вольных хлебах, никогда не знавший серьезной материальной нужды, - я на всех углах говорил, что стране, народу и мне лично нужен капитализм. Я не был ни стилягой, ни подпольным дельцом. Я говорил это из принципа. Я действительно так считал. Типичный образчик "салон-капиталиста".
Пока я сидел на конференции и обсуждал доклад Кустарева, моя жена ходила по Петербургу, по местам, где жили ее предки, простые питерские трудящиеся (отставной унтер-офицер Семеновского полка, впоследствии извозчик). На набережной Обводного канала, как раз там, где жил ее прапрадедушка, она сфотографировала мемориальную доску.
"В этом доме, в квартире рабочего В. Прошина состоялось собрание уполномоченных рабочих кружков Петербурга, в котором принимал участие Ленин".
Кто был этот человек, рабочий Прошин?
Незаурядная личность. Один из первых "сознательных рабочих", к которым постоянно обращались русские социал-демократы, большевики, меньшевики, эсеры и прочие революционеры. К сожалению, я не смог узнать год его рождения. Так вот, рабочий Прошин Владимир Илларионович, из крестьян, работал на ТРАРМе ("Товарищество российско-американской резиновой мануфактуры" - с 1922 года "Красный треугольник"). Входил в "Группу Бруснева" - едва ли не в первую ассоциацию рабочих кружков. В 1891 году он выступил с речью на первой маевке. Кажется, вручал адрес Шелгунову от питерских рабочих, участвовал в его похоронах. Потом переехал в Тверь, где во время революции 1905 года стал (ненадолго, естественно) председателем Совета рабочих депутатов вагонного завода "Диль и Балакен". Был членом Центрального рабочего кружка, вместе с такими выдающимися рабочими вожаками, как Федор Афанасьев (которого насмерть забили черносотенцы в Иваново в 1905 году), как Алексей Карелин (который расстался с большевиками и перешел в организацию Гапона). Потом вернулся в Петербург, где умер в 1912 году.
Итак. Совещание, отмеченное мемориальной доской, прошло на Обводном канале, дом 124, в квартире рабочего В. И. Прошина. В квартире, обратите внимание! То есть рабочий Прошин жил не в бараке, где за занавеской спят трое детей, сноха качает колыбельку, а изможденная жена наливает исхудалому мужу полтарелки пустых щей, - всякий советский школьник видел такие картинки в учебниках.
Рабочий Прошин жил в каменном доме, и в его квартире была комната (гостиная или столовая) куда можно было пригласить человек десять - пятнадцать гостей, они же уполномоченные рабочих кружков, а также молодые перспективные социал-демократы из интеллигенции, вроде господина Ульянова.
Коротко говоря, рабочий Прошин принадлежал к интеллигентной верхушке российского рабочего класса. Он был хорошо грамотен. Читал книги и из них узнал "исторические законы развития человечества" - это он говорил на маевке 1891 года. Наверное, очень неплохо зарабатывал. Но он конечно же был недоволен тем, что делается в стране и у него на резиновой фабрике. Штрафы, произвол начальства - в цеху. Социальное расслоение - на улице (например, рестораны, где один ужин ценою в твой недельный заработок). Отсутствие свободы и демократии - в стране. И вообще, самодержавие и капитализм ведут народ в тупик - об этом пишут Маркс и Плеханов. "Поймите, товарищи, - наверное, говорил или думал он, - это не я, рабочий Прошин, оказался в тупике. Я-то как раз хорошо зарабатываю, да и живу прилично. Это Россия в тупике! Это весь наш рабочий класс загоняют в стойло! Исторические законы таковы, что мы просто обязаны свергнуть прогнивший царский режим и открыть всем трудящимся дорогу в светлое будущее!"
Рабочий Прошин представлял собой агентуру социалистической революции. Потому что он был умен, образован, начитан, более или менее обеспечен. Располагал свободным временем, чтобы читать книги и участвовать в работе социал-демократических кружков.
То есть он обладал немалым социальным ресурсом. И этот ресурс позволил ему задуматься о России, о народе, о справедливости. И выбрать путь революционера.
Никто из нищих, малоквалифицированных российских рабочих, замученных самодержавием и зверским полукрепостническим капитализмом, подобных мыслей и в голове не держал.
Потому что не до "исторических законов" было. Едва кормились.
Точно так же никто из советских бедняков не задумывался о недостатках социализма. По той же самой причине.
Предреволюционный рабочий Прошин очень похож на позднесоветских "салон-капиталистов". Это, как ни странно, одного поля ягоды.
Ибо ошибкой будет считать, что защитники режима - это те, кто живет хорошо. А враги режима - это те, кто живет плохо. Это не совсем так. Вернее, совсем не так.
Враг режима - тот, кто живет хорошо, но убежден, что после революции будет жить еще лучше.
Друг режима - тот, кто живет плохо, но боится, что после революции будет жить еще хуже.
Ну, точности ради оговорюсь: те, кто живет очень хорошо, даже великолепно, разные аристократы и олигархи - те, конечно, за данный режим. И наоборот, те, кто живет отчаянно плохо, просто умирает с голоду, - те могут взбунтоваться. Но это - крайности. А в норме дело обстоит так, как написано выше.
Поэтому глупо говорить про бедных и угнетенных: "Почему они терпят?" А про богатых и успешных: "А что им, собственно, надо?"
Одни терпят потому, что боятся потерять ту малость, которая у них есть.
Другим надо больше. И не только денег, но и чего-то неощутимого, нематериального.
В конце концов, у генеральского сына Владимира Ульянова все было. С его образованием, талантом и энергией он вполне мог дослужиться до министра юстиции. И вряд ли он уже прямо в 1895 году, двадцати пяти лет от роду, когда пришел на квартиру к рабочему Прошину, планировал стать премьер-министром Российской Республики.
Однако ему это удалось.
А вот рабочий Прошин так и остался рабочим.
Впрочем, и нынешние "салон-капиталисты" не так чтобы прямо как сыр в масле катаются…
ЛИБЕРАЛЬНАЯ ЗАДАЧА
Быть либералом-рыночником, конечно, правильно. Но скучно. Потому что совсем перевелись доктринальные либералы и убежденные социалисты. Исчезли фридмановцы и кейнсианцы. Они обитают только на университетских кафедрах и в публицистических заповедниках газет и журналов. Там они лениво доругиваются и никак не могут закончить прошловековый спор. А в реальном мире остались одни прагматики. Надо - приспустят налог (ставку, тариф, пошлину, акциз, курс). Надо - приподнимут. Есть необходимость - дадут народу сделать выдох. Или, наоборот, подкрутят гайки. Исходя из собственных соображений об экономической или политической целесообразности. Теперь для этого не нужна смена правительства: те же самые министры прибавят дирижизма или подсыплют "laissez faire" в национальное экономическое рагу. В политическое тоже.
Сказанное относится не только к государственной власти, но и к отдельным действующим лицам экономики, политики и даже общественной жизни - крупным промышленникам и мелким бизнесменам, оппозиционным партиям и неправительственным организациям. То они лоббируют ультралиберальные законы, то просят господдержки, то выводят демонстрантов на улицы, то начинают конструктивный диалог с властями. Прагматизм, я же говорю. Соответствие выгоде момента. То есть некий метарынок.
А если все на свете - рынок, то быть убежденным рыночником как-то странно. Все равно что стать активистом регулярной смены дня и ночи.