Во-вторых, часть территории, входившей в состав Российской империи и не должной попасть в состав польского государства, границы которого были определены союзниками в Версале (линия Керзона), были переданы Польше Петлюрой именно как территории украинские, следовательно, и претендовать на их возвращение логично было именно украинскому государству. В случае же его ликвидации Польша могла бы сослаться на то, что РСФСР сама аннексировала часть территории, которую она признавала принадлежащей Украине, и представить свою аннексию украинских земель не как силовой захват, но как раздел, к которому равно причастны Москва и Варшава.
В-третьих, и это соображение необходимо признать важнейшим, в этот период большевистское правительство в Москве еще грезило мировой революцией и созданием всемирного союза пролетарских государств. Именно поэтому был принят не сталинский (предполагавший вхождение всех бывших территорий Российской империи в состав РСФСР на правах автономий), а ленинский (предполагавший сохранение их формальной государственности в составе надгосударственного образования) план устройства территорий бывшей Российской империи, на которых после Гражданской войны укрепилась советская власть.
Собственно, двумя последними соображениями – пример для новых пролетарских государств и обоснование претензий на соседние территории – руководствовалось советское правительство при организации значительной части республик СССР. Напомню, что СССР был основан решением РСФСР, ЗСФСР (Закавказская советская федеративная социалистическая республика), УССР и БССР. Закавказская федерация была образована советскими Грузией, Арменией и Азербайджаном. Все эти государства: Белоруссия, Украина, Грузия, Армения и Азербайджан – были международно признаны и какое-то время существовали под властью буржуазно-демократических, националистических правительств, контролировавших где-то всю, а где-то часть суверенной территории еще до установления советской власти. Здесь ситуация формально ясна. В этих государствах в ходе гражданской войны победили большевики, партийное единство которых никогда не распадалось, независимо от государственной принадлежности той или иной территории бывшей Российской империи. В рамках своей программы они и создали единое надгосударственное образование. Республики Прибалтики и Молдавия, вошедшие в состав СССР в 1940 году, также имели статус самостоятельных государств или части (Молдавия) иностранного государства.
Однако в период между 1924 и 1936 годами из Туркменской АССР и Киргизской (с 1925 года Казахской) АССР в составе РСФРС были выделены республики Средней Азии, а в 1940 была создана просуществовавшая до 1956 Карело-Финская ССР. Последняя создавалась для обоснования претензий на возвращение Финляндии (бывшей автономной территории Российской империи). Что касается республик Средней Азии, то, учитывая, что первые полтора десятилетия существования СССР его главным врагом была Великобритания, их создание должно было стимулировать борьбу за независимость в азиатских колониях Британии, в первую очередь в Индии. Кстати, надо признать, что свою роль в стимулировании движения деколонизации, равно как и в повышении авторитета СССР в Азии, создание среднеазиатских республик сыграло. Заодно и окончательному подавлению басмаческого движения способствовало.
Таким образом, логичные и даже практичные действия советского руководства в конкретных исторических условиях и в конкретной международной обстановке привели к тому, что формально украинское государство было сохранено (даже укрупнено за счет никогда не бывших украинскими новороссийских губерний), а русские, населявшие юго-запад бывшей империи (малороссы и новороссы) были объявлены украинцами и в рамках политики коренизации начали украинизироваться. Трудно отрицать оправданность политики коренизации в Средней Азии или в Закавказье. Если уж созданы национальные государства, то у них должны быть и национальная культурная элита, и национальные управленческие кадры. Однако в условиях Украины эта политика сыграла отрицательную роль, поскольку национальная принадлежность была искусственно определена по территориальному признаку. В то время назвать украинцев украинцами, потому что они живут на Украине, было все равно что признать отдельной нацией рязанцев, поскольку они живут в Рязани.
Созданный к тому времени большевиками управленческий партийно-советский аппарат был эффективен, как танк времен Первой мировой войны, и столь же неповоротлив и негибок. Он выполнял указания, не делая различий между узбекским дехканином, казахским кочевником и русским, живущим на юго-западе бывшей империи. Раз нужны украинцы, миллионы русских одним росчерком пера были записаны украинцами. Благо в Российской империи графы национальность в паспорте не было, указывалось только вероисповедание, следовательно, и разделить сто пятьдесят миллионов православных подданных империи на русских, украинцев и белорусов по территориальному признаку труда не составляло. Поскольку же собственно большевистских кадров, имевших хотя бы отдаленное представление о том, что такое украинец, с чем его едят и на каком языке он должен говорить, не было, родился спрос на уже готовых украинцев Галиции. Заодно в страну вернулись из эмиграции и бывшие петлюровские кадры (Грушевский, Винниченко). В результате галицко-украинская националистическая русофобская идеология получила поддержанную большевистским аппаратом (работавшим куда эффективнее австрийского) возможность распространяться на землях Юга России (в исторических Малороссии и Новороссии).
Даже после того, как политика коренизации на Украине была остановлена, идея существования украинского народа как одного из трех братских народов, вышедших из единой древнерусской народности, на официальном уровне сохранилась (логично, если есть государство, должен быть и народ). Десятилетиями десятки миллионов людей, говоривших по-русски в десятках поколений, бывших носителями русской культуры и никогда ничего общего не имевших с украинством, убеждались официальной пропагандой в том, что они украинцы – народ, на русских очень похожий, даже близкородственный, но все же иной. Чем отличались друг от друга жители Харькова и соседнего с ним Белгорода, даже официальная пропаганда объяснить не могла. Равно как она не могла объяснить и того, почему Киев – "мать городов русских", с которого началось крещение Руси, в котором была основана первая русская Лавра и построен первый на Руси Софийский собор, является одновременно столицей Украины, которая хоть и родственная, но все же не совсем русская. Когда русский город стал украинским? Куда девались русские? Откуда взялись украинцы, если персональный состав населения остался тем же? Ответы на эти вопросы не знал никто.
Дать удовлетворительное объяснение украинской инаковости могла только галицийская концепция украинства, исходившая из изначальной нерусскости украинцев. Иначе невозможно было понять, в какой момент русские на Украине стали не русскими и почему малоросс Богдан Хмельницкий называл себя русским, а мы его числим украинцем, а также как вдруг оказались украинцами потомки крестьян, переселившихся в Новороссию с исконно русских земель. С точки зрения галицийских украинизаторов, они всегда были украинцами, только "забыли" об этом, благодаря "русификаторской политике царского правительства".
Пока УССР была частью СССР, в котором, согласно официальной идеологии, все народы сливались в один советский народ, этой проблемой можно было пренебречь, и подавляющее большинство граждан СССР, у которых в паспорте было записано "украинец", о своей национальной принадлежности не задумывалось. В городах Украины господствовал русский язык, в сельской местности – местные диалекты (суржики), в Галиции – местные говоры, в изрядной степени сдобренные венгерскими, польскими и германскими заимствованиями. Сельский житель, переезжавший в город и желавший выбиться "в люди", а не остаться на всю жизнь подсобным рабочим, переходил на литературный русский язык едва ли не быстрее, чем начинал следовать требованиям городской моды в одежде.
Все изменилось в тот момент, когда Украина стала независимой. Создание второго русского государства было бы нонсенсом, следовательно, концепция украинства неизбежно стала господствующей. Поскольку сто лет она в основном разрабатывалась галицкими идеологами и только в Галиции имела массовую поддержку, то столь же неизбежно выходцы из Галиции стали основными глашатаями новой идеологии, а сама идеология ушла корнями именно в галицкий русофобский украинский национализм. Да другого, по сути, и не было.
Если бы на Украине украинцы галицкого разлива или люди, разделявшие их взгляды, действительно составляли бы большинство, то проблем бы не возникло. Русские должны были бы как в Прибалтике ограничиться правами национального меньшинства, а агрессивность украинского национализма была бы направлена за пределы страны – на борьбу с Россией, точно как это произошло с республиками Прибалтики. Но на деле русские, русскоязычные, русскокультурные люди составляли на Украине большинство населения. Даже после двадцати лет националистической пропаганды, когда институт Гэллапа провел объективное исследование (предлагая респондентам самим выбрать анкету на удобном им языке), выяснилось, что 83 % респондентов предпочли анкеты на русском. При стандартных опросах, проводившихся украинскими социологами, от 40 % до 60 % населения называли родным украинский язык. По факту – люди называли родным государственный язык (которым многие и не владели или владели в недостаточной степени), а не язык повседневного общения.
В этих условиях попытка внедрения украинского национализма галицийского разлива, предполагавшего превращение русских граждан Украины уже не в номинальных украинцев, как при СССР, но в русофобствующих эрзац-галичан, была изначально обречена на провал. Она могла бы реализоваться, если бы украинизация Украины сохраняла ползучий, малозаметный характер, свойственный ей в первые годы независимости. Однако по объективным причинам, которые будут рассмотрены ниже, украинское государство не имело ни столетий, ни даже нескольких десятилетий на медленное, в нескольких поколениях, превращение русских в украинцев по галицийскому рецепту. Год от года украинизация ускорялась, делалась все более явной и агрессивной, русофобский, необандеровский характер украинского государства, его склонность к оправданию нацизма и коллаборационизма становились все более очевидными и вызывали все большее отторжение русской Украины. Но, чем большее сопротивление (пусть и пассивное, на уровне внутреннего неприятия) встречала украинизация, чем очевиднее, даже через двадцать лет националистической пропаганды, становилась победа на любых свободных выборах сил, выступавших под пророссийскими лозунгами (пусть и не собиравшихся их на деле реализовывать), тем жестче становилось необандеровское давление и тем неизбежнее была ставка украинизаторов на силовое подавление русскости, на диктатуру. Уже в момент переворота 2004–2005 года стало очевидно, что в конечном итоге националисты придут к идее геноцида русских как к единственному средству создания украинской Украины.
Метод, оказавшийся единственно эффективным для искоренения русскости в Галиции, не мог не быть опробован и на всей территории Украины. В то же время, хоть украинские политики этого не понимали, а активисты-украинизаторы в такой исход не верили, попытка геноцида должна была привести к гибели украинского государства и украинства как идеи. В Галиции, на компактной территории, организаторы геноцида опирались на мощь австрийского аппарата подавления, к тому же действовавшего в условиях военного времени, и не обращали внимания на законность. В условиях современной Украины, если и возможно было открытое вмешательство иностранной вооруженной силы, то только в защиту подвергаемых геноциду русских, все остальные никогда не решились бы послать на Украину войска в помощь украинцам, памятуя о размерах ядерного арсенала России. Ни Лондон, ни Вашингтон, ни даже Варшава не собирались гореть в ядерном пламени из-за амбиций аборигенов с восточной окраины Европы. Использовать аборигенов – да, защищать, рискуя собой, – нет. Кроме того, размер территории, количество русского населения, изменившееся отношение международного права к понятию "внутренние дела" не давали современным националистам повторить "подвиг" их галицийских предтеч, не задумываясь о последствиях.
Поэтому сегодня, когда нацисты, захватившие власть в Киеве в результате вооруженного переворота, все же попытались повторить геноцид, мы и становимся свидетелями самоликвидации украинского государства. При этом идеология украинства настолько прочно связала себя с военными преступлениями и преступлениями против человечности, настолько открыто апеллировала к нацистским корням, что после победы армии Новороссии она, даже если не будет официально объявлена преступной, все же будет глубоко скомпрометирована в глазах как международного сообщества, так и уцелевшего населения бывшей Украины.
Глава 2
Внешний фактор
Когда мы говорим, что, в отличие от галицийских предшественников в 1914–1917 годах, современным украинским нацистам в их попытке организовать геноцид русского населения Украины не хватило внешней поддержки, речь не идет о том, что поддержки не было вообще. Нет, иностранная поддержка и даже откровенное и неприкрытое вмешательство во внутренние дела Украины не просто имели место, но только благодаря им стал возможен вооруженный переворот и приход нацистов к власти. Просто, помимо политической, дипломатической, финансовой, информационной, организационной поддержки, украинским нацистам в организации геноцида была нужна прямая военная поддержка. А вот ее-то они не получили.
Геноцид галицких русинов не состоялся бы, если бы его организаторы не опирались на австрийский административный и полицейский аппараты, а также на вооруженные силы Австро-Венгрии. Если бы не это, общий баланс сил привел бы к взаимной резне, но никак не к уничтожению одного лишь русинства украинством. Ситуация на Украине в 2014 году была для нацистов-украинизаторов еще хуже. Как уже говорилось, пророссийски настроенные избиратели стабильно формировали большинство на всех украинских выборах. Кроме того, даже избиратели, голосовавшие за националистические партии, далеко не все страдали пещерной русофобией. Еще меньшее число людей поддерживало нацистские методы "окончательного решения". Количество готовых лично принимать участие в репрессиях и вовсе колебалось в районе ста-двухсот тысяч человек. И уже совсем небольшой процент (тысяч тридцать-сорок) готов был не просто репрессировать безоружных, но преодолевать вооруженное сопротивление, то есть рисковать собственной жизнью в гражданской войне.
Этого количества хватало, чтобы в условиях разложения и импотентности политического руководства Украины захватить власть в столице и областных центрах, но было явно недостаточно, чтобы установить контроль над 45-и миллионной страной. Даже простое деление на 27 областных центров и городов республиканского подчинения давало не более 1,5 тысяч вооруженных боевиков на город, что явно недостаточно. А ведь надо было контролировать и райцентры, и другие населенные пункты. В спокойной обстановке боевики обросли бы мясом "добровольных помощников", мобилизовали бы в свою поддержку силовые структуры и, многократно усилившись, могли бы создать достаточно эффективный карательный аппарат.
В реальности силовые структуры Украины оказались частично разложенными и деморализованными еще до переворота, частично разогнанными после переворота. Практически сразу начавшаяся гражданская война стянула все боеспособные силы режима, в первую очередь идеологически мотивированных боевиков, в Новороссию – на фронт и в прифронтовые районы (для охраны ближайшего тыла). Тот факт, что киевские власти не смогли сразу подавить восстание в Донецкой и Луганской областях, когда количество вооруженных повстанцев исчислялось сотнями, максимум двумя тысячами человек, свидетельствует о том, что в короткие сроки стянуть в Донбасс достаточное количество сил и средств для подавления вооруженного сопротивления, установления жесткого контроля над покоренными территориями и одновременно избежать обнажения тыла, где также существовала угроза восстания (в Одессе, Днепропетровске, Запорожье, Харькове), Киев был не в состоянии. Контроль над Днепропетровском был установлен в апреле. В начале мая была запугана и загнана в подполье Одесса. Примерно тогда же были подавлены активные протестные акции в Запорожье. Только к концу мая Киеву удалось стабилизировать ситуацию в Харькове, после чего стало возможным масштабное летнее наступление на Донецк и Луганск. Если бы киевские власти могли опереться не только на добровольческие отряды нацистов (украинская армия до начала летних боев, хоть формально и подчинялась Киеву, но практически соблюдала нейтралитет, саботируя приказы о быстром выдвижении в восставшие регионы и уничтожении повстанцев), но и на иностранную военную поддержку (как та, которую имели галичане со стороны Австро-Венгрии в 1914–1917 годах), то вопрос подавления сопротивления решился бы в считанные дни.
Но еще раз подчеркнем, что количество войск, достаточных для организации геноцида русских в четырехмиллионой Галиции в 1914 году и в более чем сорокамиллионной Украине в 2014 году, должно было отличаться на порядок. Столько не мог прислать никто. Появление на территории Украины иностранной военной группировки в 20–30 тысяч человек, воюющей против русских повстанцев и прикрывающей этническую чистку русского населения, означало автоматическое выступление России. С учетом того, что военную помощь такого рода Украине могли оказать только страны НАТО, это означало бы прямое военное столкновение войск России и НАТО, пусть и на территории третьей страны. Такое столкновение в любом случае было чревато неконтролируемым перерастанием конфликта в стадию ядерной войны.
На что же рассчитывали союзники Киева, вначале инспирировавшие военный переворот, а затем отказавшиеся помогать его организаторам в установлении полного контроля над Украиной?
Для того чтобы понять цель внешнего вмешательства, следует уяснить, кто именно вмешивался. Зачатую союзника киевских нацистов принято определять расплывчатым термином Запад, объединяющим не только США и ЕС, но и Канаду, Австралию, Новую Зеландию и даже Японию. Понятно, что далеко не в таком составе Запад вмешивался в события на Украине. Скажем больше, даже ЕС участвовал в подготовке переворота в Киеве далеко не в полном составе. Если назвать конкретных участников процесса (по состоянию на ноябрь-декабрь 2013 года), по мере убывания их заинтересованности и вовлеченности в процесс, то места распределятся следующим образом:
1. Евробюрократия в лице нескольких высших руководителей ЕС (Штефан Фюлле, Жозе Мануэль Баррозу, Кэтрин Эштон, Херман Ван Ромпей);
2. Польша, Швеция, страны Прибалтики;
3. Германия;
4. Соединенные Штаты Америки.
В феврале 2014 года, сразу после переворота, эта шкала заинтересованности выглядела уже диаметрально противоположным образом:
1. США;
2. Германия;
3. Польша, Швеция, страны Прибалтики.
Что произошло всего за три месяца? Главные бенефициары государственного переворота на Украине после того, как им показалось, что все проблемы решены, вышли на первый план, отодвигая, а то и вовсе убирая с доски своих марионеток, сделавших свое дело и больше ненужных.