* * *
Утром первого января Алеша стоял в коридоре и с интересом рассматривал два кованых купеческих сундука прошлого века. Подошла Надя с обвязанной мокрым полотенцем головой, объяснила:
- Ты уж извини меня, так сказать: перепила вчера, дура, на радостях - голова теперь раскалывается. А что, нравятся сундуки? Они мне от прежнего мужа достались, а ему - от его дедов - купцов. Они богатые были, но после революции их раскулачили. А мы в этих сундуках зимние вещи храним. - И тихо, с хитринкой в голосе добавила: - И золото тоже.
Алеша удивился, но Саша, который подошел в это время, обнял ее и смущенно объяснил:
- Я даже не подозревал, что невеста у меня с приданым. Наде достались от мужа пятьдесят царских монет червонного золота по десять и двадцать рублей.
- Это его родители при раскулачивании спрятали, а потом всю жизнь тряслись, боялись, что арестуют: указ был - золотые монеты сдавать, - сказала Надя.
- Надя говорит, что они ей не нужны, а продать их она тоже боится, - засмеялся Саша.
Золото! Алеша заинтересовался: это было то, что он искал, чтобы купить и передать за границу. Хорошо бы купить эти монеты. Он позвал Лилю в их комнату:
- Сашин тост сбывается: прямо в первый день года нам светит удивительная удача.
- Что ты имеешь в виду?
- Хочу купить у Нади золотые монеты "николаевки", из червонного золота. Я же мечтал об этом. Наш бельгийский друг Николай Савицкий говорил, что может перевезти драгоценности, если нам надо. Он перевезет, а когда вы встретитесь, он отдаст их тебе.
Лиля засомневалась:
- Но монеты могут стоить дорого. Где мы возьмем столько денег?
- Продадим машину. А не хватит, так попрошу у мамы.
- Но как объяснить Саше твое желание купить золото? Мы ведь не говорили ему про наш отъезд. Чем ты будешь мотивировать?
- Это я продумал. Саша знает, что у мамы есть деньги от моего отца - министра. Я скажу, что она собирает золото и что это для нее. Саша - сама наивность, он поверит. Мы объясним потом.
Целый день они гуляли по Чистополю, смотрели на бедную жизнь маленького русского городка, но на уме у них было одно - покупка золота.
За ужином Алеша сказал как бы между прочим:
- Знаешь, Саша, моя мама любит вкладывать деньги в старину и драгоценности. Я думаю, если вы согласны, она бы с удовольствием купила Надины золотые монеты.
- Тетя Авочка купила бы их? - удивился Саша.
- Да, она говорила, что хотела бы иметь царские монеты червонного золота.
- Ну, если ей так хочется… Надя, ты что думаешь? - спросил он жену.
- А что думать? Если, как говорится, нашелся покупатель, надо продать, всё деньги.
Но Саша, юрист, засомневался:
- Продажа золота считается преступлением и строго карается законом.
- Так ведь мы не кому-нибудь продадим, а, как говорится, тетке твоей, - улыбнулась Надя.
Мягкий Саша был явно озадачен, но возражать не стал:
- Тетя Авочка замечательная, верно. Но я вмешиваться в это не хочу. Сама решай.
Практичная Александра заметила по - деловому:
- Надо цену узнать. Говорили, монеты по триста рублей ходят, а то и больше.
- Вы привезите их в Москву, у меня есть друзья, они цену скажут, - предложил Алеша.
Но Саша смутился еще больше, запротестовал:
- Нет - нет, я их даже трогать не хочу. И Наде не надо, чтобы ничего не случилось.
- Тогда давайте их мне, я отвезу и оценю. Если цена вас устроит, мама отдаст деньги.
Надя с некоторым сомнением посмотрела на Сашу, он понял все, обнял ее:
- Надюся, доверить драгоценности Алеше с Лилей - все равно что доверить их мне.
И начался ритуал открывания сундуков. Открыли тяжелые крышки, пахнуло густым запахом нафталина и кислой овчины. Под овчинными шубами в разных углах сундуков лежали завернутые в одежду новенькие монеты червонного золота.
Алеша засмотрелся на блестящие монетки, а Саша отвернулся.
Но как их безопасней будет везти? Тут проявилась Надина практическая сметка:
- А ну, Алеша, поди сними брюки, пусть Лиля принесет мне их. - И она вшила монеты по карманам и в складки пояса. - Теперь, как говорится, украсть сможет только тот, кто с тебя штаны сдерет.
Алеша надел брюки и почувствовал непривычную тяжесть, сделал несколько шагов - брюки сползали под тяжестью золота.
- Никогда не ходил в таких дорогих штанах. Спасибо, Надя, что хоть ширинку оставила.
Надя вручила ему подтяжки, он прошелся, походка стала странной. Лиля засмеялась:
- Ты ноги волочишь, как после полиомиелита, когда они слабеют.
- Как будто в штаны наложил, - шепнула ей на ухо Александра, и обе рассмеялись.
До Камы они доехали в такси, но идти обратно по скользкому льду было еще трудней. Алеша спотыкался, штаны сползали, он часто останавливался и подтягивал их. Лиля поддерживала его, и со стороны он казался инвалидом.
Вдруг Алеша остановился как вкопанный, ударил себя ладонью по лбу и громко рассмеялся:
- Мне вдруг пришло на ум: в тот день, когда мы узнали, что придется ехать в Чистополь, я расстроился и сказал тебе: "Человек предполагает, а боги смеются". А на самом деле мы добыли золотые монеты и посмеялись вместе с богами.
Вернувшись в Москву, они с вокзала приехали на квартиру родителей. Августа, увидев Алешину походку, испуганно воскликнула:
- Сыночек, что с твоими ногами? Почему ты их волочишь?
Алеша хитро улыбнулся, попросил:
- Можно я переодену брюки? - И дал ей подержать их в руках.
- Почему они такие тяжелые? - поразилась Августа.
Он рассказал родителям все, прибавив:
- Мама, если у нас с Лилей не хватит денег, ты добавишь нам своих?
- Сыночек, мы с Павликом отдадим все, чтобы только вам было там хорошо.
2. Сомнения и страхи
Распоряжение о высылке могло прийти Алеше каждый день, они знали - это их последние дни вместе. Лиля собрала ему одежду на все сезоны, упаковала в три чемодана и поставила их наготове в спальне. Делали они это по секрету от Лешки, 17–летнего сына Лили, чтобы не травмировать молодую душу и чтобы он по - мальчишески не сболтнул приятелям.
В их писательском кооперативе живо обсуждали новости об отъезде евреев в Израиль - большинство писателей и их жены были евреями. Конечно, обсуждали и высылку Алеши Гинзбурга, считали, что за Гинзбургом поедет его жена. Тогда освободится еще одна квартира.
По ночам, когда дневные заботы и тревоги кончались, Лиля прижималась к Алеше, чтобы он запомнил ее ласки, тосковал по ним. Она отдавалась ему с нежностью и силой, впивалась в него губами, руками, ногами, старалась вобрать в себя всю его страсть. В такие минуты они погружались друг в друга целиком и оставались одни на всем свете.
Устав и обессилев, Лиля ненадолго забывалась на его плече, но вскоре просыпалась, нервно вздрагивала, и думы и заботы мгновенно заполняли ее. Она шептала:
- Боже мой, как все это мучает!..
Алеша просыпался от ее шепота, успокаивал ее, гладил, целовал:
- Что тебя мучает?
- Все, но особенно волнует судьба Лешки. Ему еще надо окончить школу. Какое будущее ждет его там, если он не успеет?
- А какое будущее ждет его в Советской России? Ничего хорошего. Америка - страна возможностей, она может дать ему все.
- Страна возможностей… Только не с его мрачным характером. По нему все вокруг виноваты, все плохие, кроме него. Я даже боюсь, вдруг он заартачится и не захочет уезжать.
- Захочет. Он растет в большой нелюбви к советской власти. Уверен, что он захочет эмигрировать.
- Ты называешь это эмиграцией, а по - моему, это настоящее беженство. Мне мама рассказывала, как она бежала, когда арестовали отца, повторяя про себя: "Бежать, бежать, бежать…" А потом мне пришлось бежать из Албании, и я тоже говорила себе: "Бежать, бежать, бежать…" И теперь снова бежать! Это ужасно!
Лиля с тоской смотрела на их устроенную уютную жизнь и постоянно пребывала в подавленном настроении. Ей с сыном не остается ничего другого, как бежать из России - бежать, бежать навсегда.
* * *
Как и когда сказать Лешке про отъезд, они обсуждали между собой с первого дня. Строптивый и задиристый, он вырос с негативным налетом пренебрежения ко всему. Лилю очень беспокоил его характер, она жаловалась отцу и Августе:
- До четырнадцати лет был хороший мальчик, интересовался историей, ездил на семинары в археологический клуб, делал заметки на полях прочитанных книг. А потом его как будто подменили. Всё ему не нравится, всех он критикует, особенно школьных учителей. Послушать его, так они ничего не знают и преподают не так. Что бы ни случилось, у него всегда все виноваты, кроме него самого. Ну просто врединой стал!..
Павел успокаивал ее:
- Он проходит через период негативизма, переживает юношеский кризис личностного самоопределения. Это все временное.
Но у Лили было другое мнение:
- Да не временное это! Это в нем говорят его албанские гены…
Характер у Лешки был действительно сложный. Он рос в интеллигентной среде, и в нем сформировались те же ценности, что у всех. Но жизнь без отца наложила на личность отпечаток сумрачности. Родился он в Тиране, столице Албании, Лиля назвала его в честь своего троюродного брата Алеши. Тогда у нее и в мыслях не было, что ей суждено бежать из Албании, остаться одной и через годы сойтись с этим Алешей. Чтобы не путать их, теперь сына стали называть Лешкой.
Год назад Лешка получал паспорт, и перед ним встал вопрос выбора национальности. Мать - еврейка, отец - албанец, по закону он мог выбрать одно из двух. Мальчик хмуро спросил:
- А что хуже - быть евреем или албанцем?
- Как тебе сказать?.. Албанцы здесь чужаки, большая редкость. А русские чужакам не доверяют и их не любят.
- А евреи?
- Евреев, хоть они и свои, многие русские не любят еще больше. Обе национальности здесь не приветствуются. Дело в отношении людей к тебе.
- Мне плевать на отношения, я все равно никого не боюсь! - выпалил Лешка. - Ну, а к кому все-таки хуже относятся - к албанцам или к евреям?
Обсуждали всей семьей, и получилось, что к евреям все же относятся хуже и Лешке для будущего лучше не быть евреем. Так он стал албанцем, но воспринимал это насмешливо, часто говорил:
- Ребята дразнят меня албанцем. Мне-то плевать, ну какой я албанец?..
Когда Лиля сердилась на сына, то кричала: "Настоящий албанец, мусульманин!", а он смеялся: "Ведь если б я записался евреем, ты называла бы меня настоящим жидом".
Но в теперешней ситуации, когда Алешу могли выслать каждый день и Лиля решила подавать заявление на эмиграцию, медлить с разговором об отъезде уже было нельзя.
И вот они с Алешей усадили сына для серьезного разговора.
- Ты парень большой, надо поговорить, - сказала ему Лиля. - Мы собираемся подать заявление на отъезд.
- Куда? - насторожился Лешка.
- Мы хотим ехать в Америку.
- В Америку? Вот здорово! Тогда я стану американцем.
- Да, станешь, если разрешат уехать. Но подавать документы надо на отъезд в Израиль.
- В Израиль я не хочу, израильтянином не буду.
- Пойми, важно получить разрешение на выезд, оно дается только в Израиль. А дальше, уже в Европе, можно выбирать страну. Но ты должен молчать об этом, чтобы не пошли слухи.
- Я-то не разболтаю, мне наплевать. Только вы напрасно думаете, что никто об этом не догадывается. Ребята говорили, что Алешу высылают, и спрашивали меня, поеду ли я с ним.
Родители переглянулись, и Алеша сказал:
- Да, меня высылают. Но почему ты нам ничего не сказал об этих разговорах?
- Ха! А вы сами мне говорили? Раз вы мне ничего не говорили, то и я не рассказывал. Я что, не видел ваши чемоданы? Мы поедем все вместе?
- Вместе нельзя, потому что мы официально не зарегистрированы, - объяснила Лиля. - Нам с тобой надо подавать заявление на выезд в Израиль.
- Значит, зря я записался албанцем? Все говорят, что евреев лучше выпускают.
- Да, это так. Но все равно, в документах будет записано, что у тебя мать еврейка. А по еврейским законам национальность определяется по матери.
- Выходит, я все-таки еврей?
- Выходит, что еврей.
- Тогда получается, что евреем быть лучше. Но вы обещаете, что мы поедем в Америку?
- Обещаем.
На этом Лешка успокоился.
3. "Муравейник из двух муравьев"
Лилю с Алешей одолевала тревога: как быть с родителями - взять их с собой или оставлять одних? У Лили сомнений не было - оставлять стариков одних нельзя. Павлу уже 75, он сильно сдал; Августе - 73, она пока здорова и бодра, но сколько это может продлиться? И все же, если их взять, то как они перенесут тяжелый путь, как приспособятся к тяготам эмиграции, как адаптируются в новых условиях? Получалось, что оставлять их страшно, а брать с собой - опасно. Да и захотят ли они ехать? Они живут своей налаженной жизнью и довольны ею.
Действительно, Павел с Августой жили привычной суетливой жизнью старых людей. Августа с горькой иронией называла ее "наш муравейник из двух старых муравьев". Теперь этот "муравейник" был растревожен. Они расстраивались из-за судьбы детей и обсуждали между собой - ехать им с Лилей или оставаться и доживать одним. Как только просыпались, начинали думать, спорить, даже сердиться друг на друга и оба потихоньку принимали успокоительные. Павел вообще, став ворчливым, постоянно пререкался с Августой. Ей все тяжелей было с ним справляться.
Каждый раз, как Лиля заводила разговор и предлагала: "Папа, Авочка, вы должны ехать с нами", Павел хмурился и отрицательно качал головой.
- Доченька, ну зачем мы поедем? Больно нам расставаться с вами, но мы не поедем. Вам надо устраивать там свои жизни, вам еще жить да жить, а мы свои уже прожили. Иммиграция - это болезненный процесс, его можно сравнить с пересадкой деревьев. Чем дерево моложе, тем легче оно приживается на новой почве, а старые деревья болеют и сохнут, а потом умирают. Вы - деревья молодые, вы приживетесь. А мы с Авочкой не сможем прижиться на новой почве. Что я стану там делать? Превращусь в вечно ворчащую никчемность. Авочка легче привыкает, но и ей это будет тяжело. Мы впадем в ничтожество и станем вам обузой.
- Папа, что ты говоришь - как вы можете быть нам обузой?
Августа, русская женщина, не была "идише мама", типичной "еврейской мамой", не считала, что вся жизнь только в детях, и отвечала, глядя на Алешу:
- Сыночек, конечно, я буду тосковать по тебе и по Лиле с Лешкой. Но Павлик прав - наши жизни уже прожиты. Мы останемся здесь.
Дома Лиля тяжело вздыхала и с отчаянием говорила Алеше:
- Я просто разрываюсь пополам - я не могу лишиться тебя и не могу бросить отца с Авочкой. Что будет с ними здесь, если кто-то из них тяжело заболеет, умрет? Тогда другой останется один. Как я смогу помочь им оттуда, откуда нет возращения?
Алеша старался успокоить ее:
- Я тоже переживаю за них. Но они так решили, у них своя логика. К тому же ты даже не знаешь, на что их обречешь, если возьмешь с собой. Они люди общительные и привыкли жить широко. Там они будут тосковать по привычному окружению, по знакомым, впадут в депрессию. Павлик - человек громадного интеллекта. Он прав: что он станет делать в чуждом ему окружении?