* * *
Встретились мы в назначенное время, в 22.00, у гаража Агафоныча. Жэка придирчиво осмотрел нашу экипировку – каждый должен был принести сапоги, фонарик и большой мешок, в каких хранят обычно картошку. Убедившись, что всё в порядке, он дал отмашку. Агафоныч и Валерка завели моторы, и мы тронулись (поехали мы на двух машинах специально, чтобы обеспечить побольше свободного места для возможных трофеев). Через сорок минут машины уже стояли на садовом участке, а мы переобувались в сапоги. Поскольку было уже темно, мы не мешкая выдвинулись на место – подошли вплотную к забору из колючей проволоки. Жэка поднял руку, требуя абсолютной тишины, и начал всматриваться в темноту. Что уж он там хотел разглядеть – не знаю. Я просто ничего не видел, Кроме колючки, чёрными нитями перерезавшей тёмное небо. Жэка стоял долго, минут пять. Наконец, он нагнулся, отодвинул порванную (или разрезанную заранее?) проволоку, освобождая проход. Мы бесшумно скользнули на свалку. Жэка обошёл нас справа и двинулся первым. Как он ориентировался в кромешной тьме – ума не приложу. Я не только не знал куда мы движемся, а попросту не мог нормально идти – свалка это вам не асфальт! Обо что я только не запнулся! По бурелому идти и то было б легче – там, по крайней мере, из земли не торчит арматура, не валяются электромоторы весом в полтонны, нет жгутов, тросов и верёвок, в которые то и дело попадаешься как в капкан, да и сама поверхность земли в лесу куда ровнее. Судя по тому, как чертыхался шёпотом Валерка и как неровно сопел Агафоныч, им было не легче. А фонарики Жэка запретил включать категорически. Едва мы отошли от "колючки", как справа на нас обрушился лай, в тишине он показался оглушительным – к нам бежала собака! От неожиданности я так испугался, что выронил фонарик и тут же нагнулся, пытаясь найти его на ощупь. Пока я шарил в темноте правой рукою (левая была занята мешком), Жэка тихонько засвистел, позвал шёпотом "Трифон, Трифон", и зашуршал бумагой. Лай стих, Трифон узнал голос и подбежал у Жэке, очевидно, виляя хвостом. По крайней мере, ветер я почувствовал – пёс прошёл совсем рядом, едва не задев лицо. Жэка перестал шуршать, и я услышал жадное чавканье. Ага, думаю, он и собаку прикормил заранее. Молодец какой… Трифон доел угощение, обнюхал нас по очереди – я почувствовал, как в ладонь мне ткнулся тёплый влажный нос – и убежал по своим собачьим делам.
Плутали мы минут двадцать, не меньше, шли запинаясь, роняя мешки и фонарики, порой падали на четвереньки. Агафоныч сопел всё тяжелей и злее, Валерка отчаянно матерился шёпотом, выдумывая замысловатые трёхэтажные конструкции. А я шёл молча, сцепив зубы, и думал, что вот так, наверное, во время войны ходили брать "языка" за линию фронта. Наконец, Жэка остановился и ликующе прошептал: "Пришли!". Признаюсь, в том момент мне отчаянно захотелось въехать ему по физиономии. Но я, само собой, сдержался. Во первых, это неэтично, во вторых, вроде как и не за что, и в третьих, я бы мог просто промахнуться в темноте. Жэка меж тем объяснял задачу:
– Значит, конторка находится там (он махнул рукой куда-то нам за спину). Наша задача как можно быстрей наполнить мешки. Выбирать кроссовки некогда – будем брать что попало, потом уж разберёмся. Фонарями светить можно, но только не в сторону конторки, чтобы нас не увидели. Толпой не стойте, разойдитесь подальше друг от друга, для маскировки. Куча здесь здоровенная, будем брать с разных мест. Ну, начали!
И мы начали. Я включил фонарик и положил его на землю. В чахлом жёлтом круге света выхватывал кроссовки и скидывал их в мешок, стараясь отчего-то брать побольше красных. С делом я справился быстро. Мужики, по всей видимости, тоже. Мы выключили фонари и собрались вместе. Я с ужасом думал о том, как мы пойдём назад, груженые мешками. Но обратный путь показался вдвое короче – у Жэки был ориентир, зажжённая во дворе его дачного участка лампочка. Я догадался об этом, потому что мы шли всю дорогу прямо на неё. Вскоре мы перебрались и через колючку. Как легко, оказывается, идти по дороге! Пусть по просёлочной, пусть в темноте и с мешком за спиной. Зато земля твёрдая, не пружинит, и из неё ничего не торчит! Мы прибавили шаг. Мы повеселели. Мы воспрянули духом. И мне расхотелось врезать Жэке между глаз. На участке мы задерживаться не стали – при подслеповатом свете одинокой лампочки в 25 Ватт быстро покидали мешки в машины, переобулись и отправились восвояси.
* * *
Утреннее шествие Жэки на работу иначе как триумфальным не назовёшь. Он шествовал в лабораторию с самым важным видом, какой только мог на себя напустить. Он заговаривал со всеми мало-мальски знакомыми встречными. И всех приглашал вечером в свой гараж. Заходи, мужики, есть халявные кроссовки! А знакомых у него, напомню, чуть не половина КБ. Ему явно нравилась роль мецената.
Когда после работы мы вчетвером пришли к гаражу, нас уже ждали. Собралось человек тридцать или около того, причём некоторые успели позвонить домой и выяснить размеры родных, и стояли с бумажками и с авоськами наготове. Жэка прошёл к воротам (а ну, расступись, расступись!) и с самым торжественным видом распахнул их. Четыре пузатых мешка красовались на самом виду, перед машиной. Жэка высыпал их содержимое в одну большую кучу и с царственным жестом молвил:
– Выбирайте, хватит всем!
Народ не заставил себя долго ждать – мужики кинулись к куче и начали лихорадочно перебирать кроссовки по размеру. Ну и мы с Валеркой и с Агафонычем подключились, на общих основаниях.
– Смотри какие хорошие кроссовки! – услышал я чей-то голос, – Нигде не топорщится, ни тебе облоя, ни заусенцев, просторчено ровненько, ни одного изъяна! И почему их забраковали?
– И не говори, – вторил ему другой, – У тебя это какой размер?
– Сорок второй.
– Ты смотри, самые ходовые размеры есть…
Довольно быстро половина нужного количества обуви была набрана. Почему половина? Потому что правых кроссовок не хватало. Причём сильно не хватало. Подобрав левых, мужики лихорадочно копошились в куче, выискивая пару. И очень скоро выяснилось, что всё до одной кроссовки…на левую ногу!
Тут, конечно, наш триумф обернулся сами знаете чем. И мне опять захотелось съездить Жэке по физиономии. Я и опять не сделал этого, потому что… Потому что все стали хохотать. И я – тоже. А хохотали над Семёнычем, который напялил на правую ногу левый кроссовок на три размера больше и пытался так ходить.
А едва дружный смех стих, кто-то, кажется Серёжка из восемнадцатого отдела, спросил:
– Может, у кого есть одноногий родственник? ему отдать…
* * *
С того дета Жэка стал ещё известнее. Вовсе не из-за того, что делал портреты Ленина из шпона разных пород дерева, и не из-за того, что который год выпиливал бумеранг из куска рельса. И даже не из-за истории с кроссовками. А из-за тормозов. Но о тормозах в другой раз.
Червонец
В июльской полуденной степи на Ахтубе знойно и душно, пыльный неподвижный воздух дрожит над серой сухой травой. Палыч с Юриком спрятались от солнца под брезентовый, выцветший до белизны, навес и тихо скучают. Торчали на Полигоне они без дела уже недели две. Прихваченная с собой контрабандой выпивка давно закончилась, в карты играть надоело, анекдоты все друг другу они уже рассказали. Скучно. Ах, как скучно, хоть вой. Да и завоешь – не услышит никто, тут на сотни вёрст сплошная степь, жильём и не пахнет. Разве что волки вой подхватят…
Палыч сидел по-турецки, на рогожке, курил и с тоской слушал, как Юра нудным голосом рассказывает анекдот. Анекдот был старый и не смешной. Палыч, изучив в который раз горизонт (ничего не изменилось, как он и полагал), занялся бочкой, на которой устроился Юрик. Бочка была старой, металлической, оцинкованной, литров этак на пятьдесят. Когда-то она была жёлтой, но краска давно облезла, остались только островки лимонного цвета. На одном из них чёрной краской были выведены две буквы – "О" и "Н". Спирт, что ли в ней держали?
Палыч попробовал пальцем пробку, взялся покрепче, попробовал стронуть. Пробка с противным ржавым скрипом подалась. Юрик оборвал анекдот на полуслове и с интересом стал наблюдать за Палычем. Потом перекинул через бочку ногу, усевшись на неё верхом, и принялся помогать, крепко зажав бочку ногами. Через минуту пробка покоилась в крепкой руке Палыча, а сам он, припав носом к отверстию, осторожно нюхал. Из бочки ничем не пахло. Совсем. Тогда Палыч прижался к отверстию глазом. Темно. Крикнул в чёрную дыру: "У!". Гулко отдалось короткое эхо. Разочаровавшись, он уселся на свою рогожку, достал пачку "БАМа" и чиркнул спичкой. Бочкой сразу занялся Юрик – нюхал её, заглядывал, кидал внутрь зажжённые спички, силясь увидеть что-нибудь внутри, переворачивал, тряс её, даже пинал. Минут через десять активных действий он устал и потерял интерес к бочке. И тут Палыч, задумчиво глядя на горизонт, вдруг сказал:
– А спорим на червонец, ты свои причиндалы в это отверстие не пропихнёшь?
Юрик оценивающе посмотрел на горловину, провёл по резьбе пальцем и ответил:
– А спорим!
Отчего он загорелся – непонятно, деньги ему были не нужны – тут кормят за казённый счёт, за ночлег платить не надо, а купить – нечего, магазинов нет. Но вот задело его за живое, проснулся азарт. Словом, ударили мужики по рукам.
Юрик мигом спустил штаны, упал на колени и аккуратненько, большим пальцем правой руки, протолкнул яички по одному в отверстие, сначала правое, потом – левое. Победно глянул на Палыча, видал, мол! Тот, крякнув с досады, вынул из кармана засаленный червонец, пробормотал: "Надо же, а мои бы не пролезли…". Юрик двумя пальцами выхватил купюру, и, белозубо сияя, начал подниматься на ноги. Не тут-то было! Юрик дёрнул осторожно задом раз, другой… Ни в какую. И тут он понял, что застрял… Торжество на его лице сменилось недоумением, потом досадой, и, наконец, ужасом. По одному-то свои причиндалы он протолкнул, а вытащить не получается – парой они не в отверстие не проходят, а порознь вытянуть не удаётся. Он беспомощно посмотрел на Палыча, но тот и сам перепугался, не знает, что делать. Попробовали вытащить, согнутой в петлю проволокой – не выходит, только Юрик от щёкотки извертелся. Да и неудобно: и живот мешает, и ноги, и… Словом, не подлезть. Пытались "вывернуть" всё хозяйство сразу, по резьбе, крутили бочку – осторожно, чтоб ничего не повредить… Тоже безрезультатно. Тогда Палыч предложил не суетиться и покурить – пораскинуть мозгами. Присели они, стали думать (Палыч – сидя на своей рогожке, Юрик – стоя на коленях, упершись животом в бочку). Через десять молчаливых минут Палыч заявил:
– Придётся тебе, Юрок, с бочкой спать. А завтра, глядишь, наши приедут, отвезём тебя в больницу.
– Да ни за что! А как я в туалет буду ходить? А по-большому – с бочкой на корточках? А? А вдруг дёрнусь во сне? Или опухнет что? Тогда и вовсе не вытащить! Нет, ждать никак нельзя, пошли на базу!
Базой они меж собой называли передвижной ремонтный пункт – этакая будка на шасси ЗИЛ-131 и несколько колёсных вагончиков. Был там дизель-электрогенератор, рация, телефон, сварка и всякий инструмент, и всегда были люди. Путь до базы недолгий, километра три, ну так это налегке, без бочки…
Как ни спорили они, что ни придумывали, лучшего решения не нашли. А потому, понадеявшись на "авось" (умели б молиться – помолились бы), побрели по степи, через сухой ломкий ковыль, к спасению, к людям. Прямо по жаре, не дожидаясь вечерней прохлады – пока ещё светло.
Бочку Юрик потащил сам. Нёс её как самую большую в мире драгоценность, бережно прижимая к себе. Шагал он медленно, словно нёс полную кипятка миску, боясь её расплескать. Палыч плёлся сзади, посвистывая и заложив руки в карманы. Метров через сто Юрик сдался – вроде и не тяжёлая бочка, но нести её жутко неудобно. Да и штаны застегнуть не получилось и одной рукой всё время приходилось их поддёргивать. Пришлось устроить привал. Палыч соорудил из проволоки помочи для Юриковых штанов, и они тронулись дальше. Теперь Палыч шёл первым, держа бочку за спиной. Юрик, естественно, сзади. Ростом он был много выше Палыча, и идти ему приходилось на полусогнутых, время от времени поправляя сползающие, несмотря на помочи, штаны.
Шли осторожно, медленно, и непременно – в ногу, чтобы бочка не раскачивалась. А после остановки трогались одновременно, с левой ноги, по команде Палыча "И – р-р-раз!". Юрик через каждые метров триста-четыреста начинал ныть и требовать привала. И тогда они аккуратно ставили бочку на землю. Юрик при этом вставал на колени, тёр уставшие руки, курил и тихо матерился. Так, с остановками, брели они часа два с половиной, измучались вконец, но когда увидели крыши вагончиков – приободрились, особенно Юрик. Последние полкилометра проскочили с маху, без задержек.
Наконец, они, взмыленные, добрели до машины, до самой лавочки, где ленились "базовские" мужики. Добрели – и остановились, не в силах уже отпустить бочку. Мужики нехотя поднялись, подошли, поинтересовались, что принесли. А как разобрались в чем дело… Отнеслись они к происшествию, кончено, сочувственно, с пониманием, но смех сдерживали из последних сил. Однако Юрику было не до того – лишь бы помогли. И они, конечно, помогли. Опустили бочку на пол (Юрик и на коленях стоял с трудом – стёр их в кровь), стали держать совет, как выйти из положения. Хотели было отрезать газосваркой, но побоялись взрыва паров в бочке. Тому, что запаха не было, не то что б не поверили, но хотели убедиться сами. Однако нюхать никто желания не изъявил. Против "болгарки" упорно возражал Юрик – боялся повредиться искрами. Так что пришлось тащить зубило и долго, сменяя друг друга, срубать дно. На Юрика было больно смотреть – он сцепил зубы и только вздрагивал при каждом ударе молотка, прижимая бочку к себе всё сильнее. Наконец, днище осталось совсем на тоненькой шейке – его отогнули, и Палыч залез рукой в бочку по самое плечо и аккуратно, не дыша, большим пальцем правой руки, протолкнул Юриковы причиндалы по одному в отверстие, сначала правое, потом – левое.
Вот с тех самых пор к Юрику приклеилась кличка "Бондарь". А тот самый выигранный червонец и теперь висит у него дома, на стене, в рамочке, под стеклом. На почётном месте.
Кейс номер восемь
В 8:05, 25 мая 1986 года, Александр Петрович вошёл в проходную. Он козырнул часовому начальственным безотъёмным пропуском и миновал турникет. Легкой походкой прошёл по аккуратной аллее из голубых елей, прошагал мимо рабочих озеленительного цеха, что возились с рассадой на клумбе, поздоровался за руку с курящими (в специально отведённом месте) знакомыми начальниками отделов и рядовыми конструкторами, перебросился с ними парой общих фраз, но задерживаться не стал – он спешил.
В 8:11 Александр Петрович вошёл в Главный корпус, ещё раз сверкнул перед часовым пропуском и подошёл к лифту.
В 8:13 он получил ключ от кабинета и расписался за него в специальной книге.
В 8:15, едва прозвенел о начале рабочего дня звонок, Александр Петрович уселся в кожаное кресло, перелистнул перекидной календарь и ознакомился с запланированными на сегодня делами.
В 8:17 Галочка внесла в кабинет почту и традиционный утренний чай с лимоном. Александр Петрович не любил чай с лимоном, но сказать об этом Галочке стеснялся. Дело в том, что ей было далеко за сорок, а ему едва перевалило за тридцать. Даже называть Галочку Галочкой он не решался. По имени-отчеству же секретарш называть было не принято. Поэтому Александр Петрович не нашёл ничего лучшего, чем не называть её никак. Он сухо и со значением (как ему показалось) поблагодарил Галочку и углубился в изучение почты, прихлебывая отвратительно кислый чай. Судя по редким звонкам, день обещал быть скучным, как это всегда бывало в отсутствие Генерального конструктора. Едва Александр Петрович начал вникать в проблемы, неожиданно возникшие с гироскопами, как дверь резко распахнулась, и в проёме образовался особист, замначальника Первого отдела, Андрей Николаич (На всех предприятиях ВПК был Первый отдел – специальная служба, связанная с системой госбезопасности. Нередко для конспирации, чтоб запутать врага, он имел некий порядковый номер, например, 28 отдел. На исходящих бумагах так и писали "Начальник 28-го отдела такой-то" и ставили печать, где можно было прочесть "28-й отдел" и рядом, прописью, "Первый отдел"). Вид у Андрея Николаича был взбудораженный, даже взвинченный, лицо напряжённое и бледное. Да и голос оказался сдавленным:
– Александр Петрович, пожар!
– Где пожар?
– Да не пожар, а "Пожар"! не горим мы, это кодовое слово пришло сверху… По спецканалу, – Андрей Николаич сглотнул и замер.
Он так и стоял в двери, всем своим видом выражая готовность. Он был готов стоять, бежать, лететь, стрелять, писать доносы, копать – что угодно. Что ему ответить, что приказать, Александр Петрович не знал. И просто попросил подождать в приёмной. Особист, получив ясные указания, ожил, с готовностью кивнул и исчез за дверью.
Александр Петрович побарабанил пальцами по столу, собираясь с мыслями, потом подошёл к сейфу, где лежали секретные инструкции. Быстро нашёл нужную папку красной кожи с гербом, полистал… Ага, вот оно! По слову "Пожар" следовало взять из комнаты 11-бис чемодан за номером восемь и выдвинуться с ним по месту назначения. Место назначения указывалось особо. Интересно, кем и как указывалось? Ладно, разберёмся…
Доступ в комнату 11-бис был лишь у пяти человек, включая Александра Петровича. И, как назло, все оказались в разъездах. Вот не повезло, чёрт побери! Да и вообще – что случилось? Уж не война ли… Он нажал на кнопку селектора и попросил Галочку пригласить к нему особиста.
Едва Андрей Николаич вошёл, Александр Петрович велел вскрыть помещение 11-бис. Особист опять побледнел, но решительности не утратил – ринулся исполнять. Он лучше всех понимал, что отныне промедление подобно смерти, по крайней мере, для его карьеры.
В 8:35 Александр Петрович в сопровождении особиста вышел из Главного корпуса с чёрным кейсом в левой руке. Кейс был пристёгнут к запястью наручником. Александр Петрович повертел головой, озираясь. Ага, вот она! Возле второго подъезда уже ждала чёрная "Волга" с водителем и двумя крепкими ребятами в одинаковых серых костюмах. Двигатель "Волги" работал.
Александр Петрович сел как положено по инструкции – между крепкими ребятами в сером, на заднее сиденье. Никто не произнёс ни слова. Машина сорвалась с места и помчалась по знакомой дорожке, мимо клумб и голубых елей к "директорским" воротам. Ворота были открыты настежь – такого Александр Петрович не видел ни разу. Мимо часового они проехали без обязательных проверок, не останавливаясь. Машина, набирая ход, свернула за город.
В 9:14 чёрная "Волга", миновав здание аэропорта, въехала через распахнутые заблаговременно ворота прямо на лётное поле и остановилась в двух метрах от трапа Ту-154. Начавший было успокаиваться по дороге напрягся снова: они оказались не на привычной МАПовской площадке, а на территории Аэрофлота. И самолёт подогнали гражданский, пассажирский, а не обычный грузовик. С рейса, что ли, сняли? Судя вытянувшимся лицам стюардесс, встречающих его на трапе, так оно и было. Интересно, за кого они меня принимают?