Саур Могила. Военные дневники (сборник) - Максим Музыка 10 стр.


Окоп десантников находился по центру на выступе. Большой – в нём было четыре человека. В какой-то момент, сидя под навесом, когда рвались снаряды, я услышал крик "у нас раненые, на помощь". Ещё подумал: хреново, как же их вытащить, пока не кончился обстрел? Я не совсем понимал, что делать. С одной стороны, если ждать конца обстрела, то неизвестно, доживут ли они. Но и бежать туда – это с большой вероятностью стать "двухсотым" или "трёхсотым". Надо было себя заставить. И пока я колебался, за моей спиной пробежал "Сокол". А ведь он был от них дальше, чем я.

В тот момент я почувствовал облегчение и стыд одновременно. Я уже никогда не узнаю, решился бы я тогда или нет. И мне стыдно за то облегчение, которое я испытал, поняв, что, кроме меня, есть кому заняться помощью раненым.

С другими десантниками, бойцами ТРО и Тренером они вытащили раненых. Спрятались за основанием памятника, перевязывали и делали уколы, пока шла очередная волна обстрела. Потом, в момент короткого затишья, кто-то прокричал: "Прикройте!". Я увидел, как Росава из ТРО, взвалив на себя тяжело раненного, побежал в сторону штаба. За ним двинулись остальные, поддерживая тех, кто мог переставлять ноги. Я высунулся повыше и вместе со всеми начал стрелять, просто чтобы отвлечь внимание вражеских корректировщиков и танкистов. То же самое делали ребята справа и слева от меня, пока переводили "трёхсотых". Один из десантников – Кандела, с которым мы ехали на гору, потом стал "двухсотым".

Артподготовка длилась часа три. Потом в какой-то момент я услышал звуки стрелкового оружия и крик: "Атака танков и живой силы!" (или что-то такое). Тягостное время бездействия закончилось. Закончилась первая часть марлезонского балета, когда тебя лупят, как младенца, а ты ничего не можешь с этим сделать. Пришло время, когда можно огрызнуться. Танки отработали и перестали лупить по горе, как раньше. Теперь там были и их бойцы.

Я практически всё время находился с автоматом, пригнувшись за бруствером из камней, что мы натаскали с "Бродягой". Бетонную "табуретку" я переставил вперёд, чтобы на неё можно было опираться коленом.

Раньше я читал и слышал от других о том как опасно израсходовать боеприпасы, стреляя в пустоту. Знал про принцип "вижу цель – стреляю". В итоге большую часть времени я провёл, пытаясь высмотреть цель. Слева от меня бил пулемёт "Бобра", стреляли "Лис" и "Сокол". На правом фланге строчил пулемёт "Бродяги" и АК-74 "Монаха". Тренер – справа от меня с сапёрами, ВДВ и ТРО. Он радостно кричал, когда замечал противника, и с криками "Аллах акбар!" они начинали валить из нескольких стволов туда.

Иногда я понимал, куда они стреляют, и тоже стрелял туда. Иногда сам видел фигурки вдалеке, метрах в 400–600, стрелял туда. Один раз увидел, как боец перебегал и залёг. Сделал один выстрел прямо по центру, потом, учитывая далёкое расстояние, один выше, и один ещё выше. Так, чтобы одна из пуль, летя по параболе, все-таки поразила в цель. Тут же что-то прилетело и взорвалось рядом. Обычно после каждой серии выстрелов что-то взрывалось рядом, явно небольшого калибра (может АГС?). Похоже, кто-то целенаправленно подавлял наши огневые точки. В такие моменты я садился, вытаскивал рожок и добавлял в него патроны из пачки. Так, чтоб у меня все четыре были постоянно забиты. Это на случай, если противнику удастся прорваться и навязать нам ближний бой.

Тогда мне очень не хватало рации для того, чтобы слышать переговоры и понимать, что происходит и где именно сейчас заметили солдат противника. Одно ухо слышало, другое транслировало только звон, и это тоже мешало понимать, откуда стреляют. Когда я услышал от Тренера, что они уже на площадке у ёлок, то это было хорошее целеуказание. Я сделал несколько выстрелов под ёлки. Потом зарядил ВОГ в подствольник, выстрелил. Граната перелетела через ёлки и взорвалась у дороги, по которой они к нам перебегали. Вторая не долетела и хорошо, что там, где она упала, не было никого из наших. Три оставшиеся я решил приберечь для более близких и явных целей.

Ребята вокруг стреляли не переставая. Пулемёты тоже огрызались очередями постоянно. "Сокол", когда я обернулся на него, прокричал: ""Шаман", почему не работаешь?" – "Не вижу цели!" – "Стреляй по посадке!" Я пострелял, но стрельба по цели казалась мне более осмысленной. После боя он объяснил, что даже если нет явной цели, то надо стрелять, чтобы создавать плотность огня, а заодно отвлекать противника – если стреляет кто-то один, то его быстро подавляют, а если весь склон ощетинится стволами, то тут врагу сложнее выбрать. Это имеет смысл. Сейчас бы я разделил боекомплект: половину – стрелять по кустам, половину – для ближнего боя. Тогда я думал о том, что есть только четыре рожка с патронами и что будет ещё прорыв противника на дистанции ближе двухсот метров.

Я слышал рикошеты пуль. В основном я выглядывал и целился сбоку, между камней, чтобы не менять силуэта местности. Но когда я приподнимался над бруствером сверху, то свист рикошетов становился ближе и чаще. Я повторил этот эксперимент пару раз – он воспроизводился. Т. е., они нас видели хорошо и быстро корректировали огонь.

Весь бой, вместе с танками, длился часов 5–6. Эмоций было мало (их вообще там было мало, как будто прикрутили на минимум, на все время пребывания). Это больше похоже на тяжёлую работу с опасным оборудованием. Жарко, тяжело, пот течёт по запылённым баллистическим очкам, оставляя грязные дорожки. Как будто пашешь поле или косишь траву. Какой-то рефлексии тогда тоже не было. Просто относишься к этому как к данности, как к условиям задачи, которую надо решить. И решаешь её, хорошо или плохо (я понимаю, что можно было и лучше, но… кто на что учился…). Условие: тебя и твоих товарищей пришли убивать. Помешать этому можно только одним способом – убить тех, кто пришёл убивать тебя. Всё… Оружие есть? Действуй.

Та половина боя, когда нас штурмовали, мне понравилась больше, чем та, когда нас просто обстреливали. Во время непосредственного штурма уже не было ощущения беспомощности и невозможности ответить.

Очень сомневаюсь, что вообще в кого-то попал – выстрелов сделал немного, а те кого я видел, были очень далеко. Но одно про себя теперь знаю – я отношусь к тем 2 % психов, которые прицельно стреляют, стараясь попасть в противника в первом же бою. Без психологического блока, который считается нормальным для всех людей. И похоже, в нашей харьковской группе все были такие же. Собрались психи до кучи…

Через время начала подключаться наша артиллерия – по мобильным телефонам передавали куда класть, вызывали огонь на высоту. В какой-то момент враг начал отступать. Я видел, как часть их людей перебегает поле. Довольно таки быстро, некоторые умудрялись делать зигзаги. Ещё подумал, откуда у них столько сил?

Отступавшего противника пыталась достать наша артиллерия. Мы отбили штурм. В голове не было мыслей, в душе – желаний. Полная пустота.

В хатха-йоге есть важная асана – шавасана. Когда надо оставаться в сознании, но полностью отключить своё "я". Перестать думать. Раствориться. Итог всего утомительного занятия хатха-йогой – правильно подойти к шавасане. Так вот, самая правильная шавасана, а в переводе это – поза мёртвого, – после боя. У кого-то навсегда, кто стал "двухсотым". Мне повезло больше – на несколько часов. Можно было ходить, сидеть – внутренняя пустота оставалась. Даже когда надо было вынырнуть и поговорить, с крайним звуком, слетавшим с языка, всё так же затихало и в голове.

Иван ("Охотник") был тяжело контужен. Несколько десантников получили тяжёлые ранения, один скончался. Их под обстрелом, с большим риском, вывозила "бэха". В том бою осколок немного зацепил руку "Монаха". Снял кожу. Его перебинтовали, и он остался на горе. А "Бобру" досталось серьёзнее. Осколки попали в плечо, их доставали потом в районе лопатки. Его увезли вниз в Петровское. Но пока его не увезли, он сам себе залепил целлоксом рану и продолжал бой. Хотя его рука постепенно отнималась. Потом я нашёл пакетик от целлокса и кровавый след на стене в его гнезде – прямо хоррор-муви, только в реале. Пламегаситель на его пулемёте был повреждён. То ли пулей, то ли осколком. Вообще, пулемётчики в бою пользовались особым вниманием противника. И, наверное, основной урон тоже они наносили.

К чему я вспомнил про "Бобра" (Кирилла Золотарёва)? Он и "Шмель" (Игорь Кулепетов) были ранены на Саур-Могиле. Обоим потребовалась госпитализация. Однако на тот момент ещё продолжался процесс их оформления. И официально они были призваны уже после ранений. Приказа на бумаге об их направлении на Саур-Могилу тоже нет. Т. е., получается, что они, выполняя долг, получили боевые ранения, которые нигде не отмечены. Ага, на даче у себя, неосторожно копали картошку…

Ночью дежурили по очереди с "Соколом" (между нашими "квартирами" было метров тридцать-пятьдесят). По четыре часа. Все дежурство я слушал, как со стороны РФ продолжают долбить оттуда же и туда же, что и в прошлую ночь. И таки додолбили. Под утро на нашей стороне, куда они стреляли, что-то загорелось. Похоже, их целью были склады или части ВСУ – что-то там долго горело и взрывалось в течение следующего дня, 20 августа.

20 августа
Окружение

Большой плюс кевларового шлема – им удобно упираться в бетонную стену или класть голову в нем на землю. И подушка не нужна. Отдежурив, передал вахту "Соколу" и улёгся в норке. Встал, когда уже светило солнце.

Ночью сквозь сон слышал, как подъезжала "бэха" и её разгружали – носили что-то мимо моей норки. Сходил посмотреть. Оказалось, что нам довезли оружия и боеприпасов. Гранаты РГД-5 и Ф-1, дымы, ВОГ, "мухи", цинки с патронами. Ещё у нас появился автоматический гранатомёт АГС-17 и даже какой-то ПТУРС. У АГС была поломана станина, но он работал. У ПТУРС отсутствовала оптика для наведения. Всё это добро надо было растащить по огневым точкам, каждому по потребностям. А то, что останется, надо было спрятать в яме. Недалеко как раз была одна, вырытая сапёрами при помощи инженерного заряда.

Солдаты разбирали патроны и "мухи", кто-то уже устанавливал АГС, другие курили матчасть – изучали инструкцию, как собрать ПТУРС. Я взял охапку "мух", оттащил к себе. Потом вернулся за патронами. Потом за ВОГ. Ещё взял пару "мух". И гранат тоже. Руки чесались ещё что-то взять. Но решил подождать, остыть. Тем более, что хотелось выпить чая.

Возле штаба, в кустарном очаге был разложен костёр. Сверху положена сетка. На ней закипал чайник и разогревалась пара банок с консервами из сухпайков. Сидели рядом солдаты – знакомые и не очень. Пил кофе полковник Гордийчук. Рядом бегал местный пёс. Солдаты его подкармливали. Спокойная обстановка – такие моменты быстро начинаешь ценить там. Недалеко тарахтел генератор, один рассказал случай из жизни. Другой пошутил. Но, в основном, фразы касались текущих дел, типа: "принёс рации на зарядку, куда поставить?".

Пара слов о питании на горе. В здании, точнее в том, что от него осталось, в подвале лежали буханки нарезанного хлеба. В предбаннике перед подвалом стояли картонные ящики с сухпайками. Каждая дневная норма запечатана в зелёный полиэтилен и разбита на завтрак, обед и ужин. Съесть это всё было сложно даже за день – жирно. Как-то неосторожно съел больше половины порции говядины с перловкой, потом сутки на еду смотреть не мог. Поэтому моя (и не только моя) технология была следующая. Разрезаешь дневной пакет. Находишь стикеры с мёдом – это лучшее, что было в комплекте. Рассовываешь их по карманам, чтобы съесть позже. Туда же влажную салфетку. Достаёшь галеты, паштет, одну из банок тушёнки с перловкой/гречкой, чай и сахар. Открываешь банку с тушёнкой и ставишь над костром – тёплой она лучше на вкус. Пока греется, можно подкрепиться паштетом, зачерпывая его галетным печеньем. Потом ешь тушёнку, столько ложек, сколько сможешь (ложки четыре-пять). Тут главное – остановиться при первых признаках, что не идёт. А потом чай. Такого обеда хватало раз в день. Остальное – перекусы чаем, мёдом и печеньем с паштетом. Голода не испытывали (еды хватало), но в туалет ходили редко.

В боевых условиях вообще живот набивать опасно. Одна из вещей, которые услышал от Жени (Малого) ещё в Краматорске, – это то, что в случае ранения в живот и распоротого кишечника твёрдые, не успевшие перевариться кусочки (та же перловка) будут дополнительно разрывать кишки, выходя наружу. Не знаю, правда или нет, но проверять не хотелось. Т. е. идея в том, что перед боем лучше быть полуголодным и есть желеобразную еду (если таковая имеется).

Там же, у штаба, я узнал, что не все перенесли вчерашний бой нормально. Появилось несколько деморализованных бойцов. Когда заходил в подвал по хлеб, увидел там пару ребят в слегка офигевшем состоянии, со взглядом куда-то, как будто они смотрели в пропасть. Тогда только подумал: "хорошо, что это не со мной".

Этим парням, похоже, жизнь насыпала больше, чем психика готова была принять. И это не вопрос крутости, а вопрос индивидуальной устойчивости в конкретный момент времени. Может быть, не будь нахождение там моим осознанным выбором или будь нагрузка сильнее, то сидел бы и я в подвале, не желая выходить наружу. Поэтому не сужу их и другим не советую. Просто жаль. Ещё больше жаль покалеченных и убитых. И их семьи…

Тогда же узнал, что у нас в роте есть новый боец – парень из Донецка, он только прибыл и сразу попал на Саур-Могилу. Раньше мы не были знакомы, и на горе тоже не общались, только здоровались. Хороший, тихий парень, спокойно нёс службу, выполнял приказы. Хотел освободить свой город от захватчиков и их коллаборантов. Оставил жену и ребёнка, пошел в ВСУ. Вова Бражник… погиб под Иловайском, в коридоре… сразу после выхода с Саур-Могилы.

Пока пил чай, подошёл Тренер с сапёрами.

– Нашли мы, где танк заезжал для выстрелов. В трёх местах. Заминировали там всё. Пусть теперь попробует туда сунуться.

– А что с ПТУРС? Говорят, у нас ПТУРС теперь есть… – спросил кто-то.

– Там оптики не хватает.

– То есть?

– Прицелиться не получится. Запустить ракету сможем, а попасть – нет.

– Блин, и что теперь, нахрена он нам такой?

– Да поставим его так, чтобы сепары видели. Танкисты если узнают, что тут ПТУРС стоит, обосрутся и ближе чем на два километра не приблизятся. Это – смерть танка.

Забегая наперёд, скажу, что в следующий раз танки били по нам уже не с километра-двух, а подальше. Тренер знал, что говорил. Вообще, он был тем человеком, которые не только сильны духом, но и делятся этим с другими. Да и сапёры тоже вызывали уважение. Они профессионально делали своё дело. Минировали основное направление, по которому нас могли штурмовать. Поставили управляемые монки на площадке у ёлочек. Положили колючку в укрытиях, где могла накапливаться живая сила, сделав их непригодными.

Утро было спокойным, не помню, были или нет одиночные прилёты мин, но сильных обстрелов не было.

Одна, две, три мины могли прилететь в любое время. Особенно если несколько человек собрались на открытом месте и постояли там несколько минут – была замечена такая закономерность. Особо это не запомнилось, прилетало и прилетало. Я буду писать про те обстрелы, которые чем-то запали в память.

Днём я полулежал на камнях, рядом со своим окопчиком. Осматривал в бинокль окрестности. Думал о том, что после завтрашней ротации ещё остаётся несколько дней до конца отпуска… но, наверное, я поеду сразу домой. Отмечу день рождения с семьёй и буду дальше работать и помогать армии деньгами. Не мучаясь чувством вины от того, что сижу в тылу во время войны. Как оказалось потом, ошибался и по поводу чувства вины, и по поводу возвращения домой до конца отпуска…

Именно в то время сепары начали выбивать ВСУ из Петровского. Наверное, узнав, что на горе стоят "американские пехотинцы" (об этом чуть позже) и убедившись, что даже с артподготовкой Саур-Могилу взять не получается, они решили отрезать нас от большой земли. На высоте были хорошо слышны звуки боя. Видны дымы от взрывов.

Через некоторое время прошла информация, что наши уходят из Петровского. Приехала "бэха". На неё спешно стали грузиться корректировщики. Туда же запрыгнула часть бойцов из соседних подразделений.

Нам никакого приказа на отход не поступало, и мы оставались на своих местах. Однако это движение меня настораживало. Особенно – отъезд корректировщиков. Ведь, по моему непрофессиональному мнению, они были тут теми самыми ВИП-персонами (не считая полковника), которых мы охраняли. Они наводили с высоты артиллерию на курсировавшую мимо военную технику. Они же наводили артиллерию на штурмовавших нас боевиков. А наша задача была – не подпустить к ним пехоту противника. По крайней мере, так мне это представлялось. А теперь они уезжают…

Пока они грузились, я подошёл к Ивану Журавлёву. Он, контуженный, сидел возле окопчика недалеко от площадки, где стояла "бэха".

– "Охотник", скажи мне, неопытному, что это за движение?

– А? – "Охотник" показал жестом, что плохо слышит.

– Ты понимаешь, что происходит сейчас?!

– А… да… я понимаю. – и "Охотник" снова ушёл в себя.

– И что?!

– Мы сейчас входим в историю… Вот что происходит…

Хм, это конечно приятно – войти в историю. Но входить в неё таким образом я как-то не планировал. Тем более, что слово "попасть" мне тогда показалось более точным, чем "войти". Однако выбора не было. Не мог же я побежать к "бэхе", на ходу придумывая, что у меня разболелось сердце и проклюнулся здравый смысл, оставив своих товарищей… и как потом с этим жить? Поэтому я с тревогой на сердце и в лёгкой растерянности пошёл обратно к своему окопу рядом со стелой. Ну, честно говоря, потом был один случай, что я сбежал сам, но это уже другая история и до неё ещё идти 40 километров, прячась и петляя.

Конечно, можно нарассказывать героических сказок про сакральное значение Саур-Могилы как символа и т. д. Но это не ко мне… Не, смотря на всю силу мифов и величие места (это без иронии), пропадать за символ без практического наполнения смыслом (в тротиловом эквиваленте) мне не хотелось.

" Бэха" уехала, в районе Петровского всё затихло. Мы остались сами. Никто не привезёт воды и боеприпасов. Не заберёт раненых, если будет новый штурм или артобстрел. И придётся смотреть, как твоим раненым товарищам становится хуже и хуже. И им ничем не помочь – первая помощь оказана, теперь нужны врачи, оборудование и лекарства. И это не умозрительная ситуация, это всё вот сейчас на твоих глазах происходит…

После потери Петровского и "убытия" некоторых бойцов снова появилась брешь в периметре. "Лис" снова был один на усилении в пулемётном гнезде. "Вильна каса!".

Меня позвал "Сокол":

– "Шаман", пойдёшь за пулемёт.

– Понял, а кто по фронту будет?

Назад Дальше