Но вот в чем совершенно уверены практически все историки – что не меньше половины этих 20 тысяч, а может быть, и 60–70 % составляло русское дворянство. И получается, что за 10 лет правления Анны Ивановны на коренное русское дворянство пришелся чудовищной силы удар. Из сословия, общая численность взрослых членов которого была чуть больше 100 тысяч человек, то ли 10 тысяч, то ли даже 15 тысяч было казнено, сослано, подверглось пыткам, сечено кнутом. Зловещая деталь: в этот период появились женщины-палачи – казнили и пытали дворян целыми семьями. До 5 тысяч людей было сослано так, что потом нельзя было сыскать никакого следа, куда они сосланы: нигде не было сделано записей, а ссыльным переменяли имена, чтобы потом нельзя было их найти. Целые семьи пропадали без вести, и до сих пор мы не знаем, какова судьба этих людей.
10 тысяч жертв – это невероятно много, это 10 % всех вообще взрослых дворян.
Но 10 тысяч из 15 миллионов недворян – это 0,06 % – ничтожная, исчезающе малая часть. К тому же абсолютное большинство этих 10 тысяч репрессированных простолюдинов – солдаты, разночинцы, священники, богатые купцы… Городской, верхушечный слой простолюдинов, оказавшихся в опасной близости к государству. А для 95 % населения, для живущих общинами крестьян, Тайная канцелярия вообще совершенно не опасна.
В эпоху Анны и Бирона недоимки вышибались по законам военного времени – посылались военные команды. Но ведь это началось вовсе не при Анне и Бироне…
Эти военные команды – лишь прямое продолжение политики Петра, размещавшего воинские части на территории губерний, фактически оккупировавшего собственную страну собственной армией. Карательные экспедиции за недоимками предпринимались и при Петре I, и при Екатерине I, и при Петре II. Даже нельзя сказать, что масштаб явления стал другой.
Политика делалась в Петербурге, и все дела царского дворца, механизм принятия решений, постановления коллегий и интриги высших чиновников оставалась тайной за семью печатями для 99 % российского населения.
Что мог видеть народ в годы правления Петра и его преемников? Воинские команды вышибали недоимки в 1722 году, при жизни Петра. И в 1726-м, при Екатерине… В 1728-м, при Петре II, внуке Петра I. Посылались и в годы правления Анны. Разница?
Для дворян десять лет правления Анны – непреходящий кошмар. Для русских туземцев – такое же время, как и любое другое, наполненное теми же проблемами и делами. Это время вовсе не было эксцессом для 15 миллионов россиян.
Европа, Наполеон и туземцы
Возьмем совершенно другую эпоху: самый конец XVIII – начало XIX века. Эпоха войн с Наполеоном. Судьба двух поколений – война, участие в больших европейских войнах. В XX веке войны такого масштаба назвали бы Мировыми. 1799 год – поход Суворова в Италию, разгром французов на реке Ада и взятие Нови, знаменитый переход через Альпы, штурм Чертова моста, Сент-Готарда.
1805–1807 годы: Аустерлиц, Шёнграбен, Прёйсиш-Эйлау, Кремс, Пултук (это только места крупных сражений, в которых участвовали десятки тысяч человек).
Лето 1812 года: война с Наполеоном перехлестывает из Европы в Россию.
1813–1815 годы – бесконечная война с Наполеоном в Европе.
Историки справедливо замечают – странный провал зияет в дворянских фамилиях. В 1820, в 1825 году, в 1830-х годах действуют или старики, родившиеся в 1760–1770 годах. В эпоху войн с Наполеоном им было за сорок – очень солидный возраст по понятиям того времени. Или действуют люди совсем молодые – люди, родившиеся с 1795 по 1810 год.
Под Аустерлицем ревели пушки, и всадники на всем скаку рушились, встречая картечь. А им было от силы 5 или 7 лет.
Пылала Москва, пылила Старая Калужская дорога под сапогами, Кутузов произносил свое знаменитое: "Потеряем Москву – спасем Россию. Защитим Москву – потеряем армию и погубим Россию". А защитникам было от 5 до 15 лет. Самые старшие уже хотели в армию, остро чувствовали себя обнесенными чашей на пиру жизни… Так ощущал себя и Александр Сергеевич Пушкин в 1812 году.
К 1820 году поколение, опоздавшее бить Наполеона, повзрослело, сделалось заметной частью общества. С ними, с племенем младым, незнакомым заметны те, кому уже за 50, за 60. И очень мало людей, родившихся между 1775 и 1790 гг. Войны с Наполеоном – это совсем не войны с Турцией или с дикими кочевниками. Целое поколение выхлестано в войнах с Наполеоном.
Какое поколение? Дворянское. Трудно найти дворянскую семью, в которой нет по крайней мере одного-двух убитых. В некоторых семьях вообще не осталось мужчин. Масштаб потерь такой же, как во всем народе во время Первой и особенно Второй мировых войн.
Но ведь нет ничего подобного для остальных 40 миллионов населения Российской империи! В рекруты брали одного из тысячи, во время войн с Наполеоном – пятерых из тысячи. Жребий не бросали среди единственных сыновей и среди первых сыновей. Из русских туземцев воевали и сложили головы немногие, буквально единицы. Сто – сто пятьдесят тысяч человек на 40 миллионов всего населения – это совершенно другой масштаб, чем 10–15 тысяч на сто тысяч дворян.
Крестьяне воевали и в партизанских отрядах, Смоленск зажгли сами же его жители… Все так, но ведь достаточно посмотреть на карты того времени, и видно – война шла узкой полосой в сто-двести верст. В ста верстах к северу или югу от этой полосы никакой войны не было. Самое большее 1 миллион русских туземцев (2–3 % общего числа) жили в этой полосе и вообще видели французского солдата или офицера – а не то что воевали с французами.
Из русских европейцев воевали 20–30 % всего мужского населения.
Из туземцев – от силы 2 %, в десять раз меньше.
К тому же кто сказал, что все крестьяне поголовно воевали с Наполеоном? Или скажем так – что они воевали ТОЛЬКО с Наполеоном? О патриотизме русских крестьян написано и сказано много. Старостиха Кожина, ведущая пленных французов, крестьяне, сжигающие хлеб и угоняющие скот, лишь бы не достался французам… Это было.
Но было и явление, которое некоторые историки называют "вторым изданием пугачевщины": как только рухнула власть Российской империи, так крестьяне начинают войну и с французами, и с русскими войсками. Они жгут помещичьи имения, не пускают на свою территорию никаких вооруженных людей – обеих армий.
Говорить, писать, даже упоминать о таких действиях считалось глубоко непатриотичным, даже неприличным. Есть туманные упоминания о крестьянской войне в "Войне и мире" Льва Толстого: история бунта в имении князей Болконских, в Богучарове. Мужики этого села все время руководствуются какими-то неясными слухами (потому что дикие); толкуют про то, что еще в 1797 году воля выходила, до господа отняли; пытаются переселяться на "теплые реки", то придумывают еще какую-нибудь несусветную глупость. Слух о приближении Наполеона соединяется для них "с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле" [68. С. 147].
Этот пересказ "неясных слухов" не так уж трудно понять, без всяких ссылок на непостижимость народного инстинкта… Крестьяне Богучарова хотели свободы, бежали на Кубань и ничего не имели против прихода Наполеона. Помещику же своему от души желали провалиться под землю, быть унесенным вихрями враждебными или погибнуть в войне с французами.
В истории, которую рассказывает Л. Толстой, все "правильно": и мужики дикие, и поступки их нелепые; сами не понимая, зачем это нужно, мужики пытаются удержать княжну Марью… и мгновенно приходят в себя, стоит Николаю Ростову дать главному зачинщику по морде и заорать классическое:
– Шапки долой! [68. С. 166–167].
Но современники описанных событий (и современники Льва Толстого, поколением младше) могли читать эту историю совсем по-другому.
В XX же веке о крестьянском сопротивлении того времени написана даже специальная книга Василия Ивановича Бабкина… Но ее – уже в советское время, в 1970–1980 годы, никто не хотел печатать, несмотря на лояльнейшее название: "Специфика классовой борьбы в эпоху 1812 года" . Ведь "как известно", крестьяне были невероятными патриотами!
Многие стороны Отечественной войны 1812 года скрываются до сих пор. Читатель! Слыхали ли вы хоть что-то про Русский легион армии Наполеона? И знаете ли вы, кто в нем сражался и с кем? А основу этого легиона (порядка 8 тысяч человек, не крупинка) составляли, во-первых, военнопленные в войнах 1798–1807 годов и, во-вторых, беглые русские крепостные.
Замечу – военнопленных никто не принуждал воевать со своим Отечеством. Они преспокойно жили во Франции или в германских городах, получая довольствие от властей и не подвергаясь никаким репрессиям. Даже к труду их никто и не думал принуждать. Участие военнопленных в войне на стороне Наполеона было совершенно добровольным.
Что до крепостных… Большинство из них происходили из Западной Украины, Западной Белоруссии, Прибалтики – оттуда ближе до Польши и Германии. Но порой на Запад бежали и крестьяне из Великороссии. Шли ночами, прибивались к шайкам воров, приставали к гуртовщикам и мелким торговцам…
Эти люди шли в армию Наполеона из идейных соображений – ведь сами-то они уже бежали, они-то уже не крепостные! Эти спасшиеся из рабства хотят освободить уже весь народ, для этого и идут к Наполеону.
Сам-то Наполеон колебался. Ему хотелось стать освободителем, спасителем русского народа от средневековья и феодализма… Нес же он Кодекс Наполеона в Германию! Итальянский скульптор Конора изобразил Наполеона в виде Аполлона, дарующего Северной Италии свободу. Четырехметровая статуя из черного мрамора до сих пор стоит в Музее изящных искусств в Милане.
Две очень похожие статуи, только белого мрамора, везли в обозах французы, вступая в Москву. На обеих статуях работы Антуана-Дени Шодэ Наполеон изображался в римской тоге и в руках держал свиток – декрет об отмене крепостного права в России.
Действительно, уже готов был и текст такого декрета, позаботились и о наглядной агитации… А вот приведен в действие декрет не был. Невольно напрашивается мысль: может быть, Бонапарт своим хваленым звериным чутьем почуял – в России это не пройдет?
Кстати говоря, символика этих статуй – что в Милане, что в обозах Великой армии – вполне понятна любому европейцу, в том числе и малограмотному. В России же – только русским европейцам, в то время на 90 % – дворянам. У русского туземца император, изображенный чуть ли не нагишом – без штанов! – мог вызывать разве усмешку.
Вообще-то декретов об отмене крепостного права очень боялись и помещики, и правительство Российской империи. Для очень многих армия Наполеона была эдакими переодетыми в мундиры якобинцами, идущими в Россию для продолжения Французской революции 1789–1793 годов.
А тут и без призывов Наполеона к гражданской свободе – Русский легион и второе издание пугачевщины. Право же, у русских европейцев и их правительства были причины бояться русских туземцев и не особенно доверять им.
Начиная с эпохи Николая I историю лакировали и выглаживали, строили соборы и памятники (включая храм Христа Спасителя и Бородинскую панораму), превращали реальную историю в пропагандистскую схему – ту, которая устраивала правительство и русских европейцев. Схему, в которой не было никакого Русского легиона, не было никакой пугачевщины, а дикие мужики, по своей туземной тупости, чего-то не поняли и попадали на колени при первом рыке дворянина: "Запорю!" То есть пардон, этот рык тоже неправильный, надо было "Шапки долой". А то что про нас подумает Европа? Схема, в которой старостиха Кожина есть, а Русского легиона нет, дожила до наших дней.
Но современники-то ведь помнили, как было дело. Даже в эпоху Николая I, в 1830 или в 1840 году, живы были многие участники событий. Тем более они были живехоньки сразу после окончания событий, и уж тогда-то их воспоминания были очень свежими. Не этим ли объясняются многие странные события, которые трудно объяснить иначе?
На торжественном параде 1815 года, подводя итоги войнам с Наполеоном, Александр I, раздавая всем сестрам по серьгам, благодаря все сословия и население всех областей страны, произнес: "А народ наш мзду свою получит от Бога"… Фраза из тех, которые трудно забыть и простить.
Во время этого же парада был момент: на плац вылетел растерянный, обалдевший мужичонка, заметался… И царь лично поскакал на него, прогоняя прочь. Это была, наверное, очень символичная картина: перепуганный до смерти мужик, на которого тяжело скачет всадник в расшитом, сияющем золотом мундире, в высоком, тоже сияющем на солнце кивере – русский царь.
Сцена, конечно, мрачная и тяжелая, вполне в духе "мзду свою получит от Бога". Деятели "освободительного движения", начиная с декабристов, делали свои выводы – про несчастный забитый народ, царских сатрапов и вред самодержавия.
Но ведь получается – у царя были основания видеть в мужике эдакого "внутреннего француза", символически одолеть которого – тоже доблесть. И современники событий могли читать эту сцену именно так.
"Вторая пугачевщина" скрывалась как страшный сон, но ведь уж участники событий прекрасно знали: крестьяне вовсе не были поголовными и рьяными патриотами, вовсе не стремились любой ценой защищать царя, своего батюшку. Получается: в час торжества, на параде по случаю победы, прорывается загнанное в подсознание, но известное современникам: победа 1812 года имеет отношение только к русским европейцам! Русские туземцы – вовсе не победители в этой войне, и к тому же далеко не все они – ее участники. 90 % русского простонародья в войне 1812 года не участвовало!
Война с Наполеоном вошла в историю как Отечественная война 1812 года. Под этим псевдонимом ее проходят во всех программах по русской истории, и в школах и в вузах, так названа она и в Галерее 1812 года в Эрмитаже.
Русский народ навсегда запомнил 1812 год. 1812 год остался в народной памяти как час торжества русского оружия, час патриотического подъема, героических свершений. И как время напряженной героической борьбы, время пожаров над Смоленском и Москвой, общего напряжения в борьбе с внешним врагом… Это отношение освящено колоссальными потерями народа: слишком большой кровью полита эта победа.
Пафос борьбы, смерти, победы, преодоления, освящение ее кровью чуть ли не двух третей трех мужских поколений – неотъемлемая часть русской культуры на протяжении ста пятидесяти лет. Еще автора этих строк в 1960-е воспитывали на ритуальном, чуть ли не религиозном отношении к событиям 1812 года.
Но все это – и дела, и память, и культура одних лишь русских европейцев.
У русских туземцев нет оснований присоединиться к нам в ТАКОМ отношении к событию. Русские туземцы и вели себя иначе, и запомнили все по-другому.
История, которую мы изучаем
Это не единственный пример того, как русская история пишется от имени исчезающе малого процента россиян. 1–2 % русских людей, живших в 1812 году, – это уже как бы и есть ВЕСЬ русский народ.
Вся русская история XVIII, XIX, начала XX века написана людьми из народа русских европейцев. Читая книги об истории Российской империи, впору решить: в России жили одни дворяне и разночинцы, потом появились еще образованные купцы и ремесленники… но немного.
99 %… 90 %… 80 % русского народа не участвует в этой истории.
Действительно, а чем жили русские туземцы весь XVIII, XIX века, начало XX века? Что волновало их, к чему они стремились? Как они-то воспринимали разделы Речи Посполитой и вступление русской армии в Варшаву? Взятие русскими войсками Берлина в 1760 году? Войну на Кавказе?
К середине XIX века между русскими европейцами и русскими туземцами уже возникли какие-то промежуточные группки, прослойки, "пропасть между дворцом и хижиной заполнена "мещанством", "третьим сословием", буржуазией"…[70. С. 14]. Как в Европе!
Все усложнилось, но поразительным образом история по-прежнему пишется "от имени меньшинства" – пусть это меньшинство все же и увеличилось в числе.
И это меньшинство очень плохо представляет себе – а каково оно, большинство?
Скажем, на Манифест от 17 февраля 1861 года, об Освобождении крепостных крестьян, русские европейцы отреагировали в основном восторженно. Даже те, кто владел крепостными, зачастую хотели освобождения, воспринимали его с энтузиазмом. Известны случаи, когда помещики добровольно раздавали землю, сами давали много больше, чем обязаны. А ведь к тому времени владельцы крепостных – от силы 5-10 % всего народа русских европейцев. Невладельцы ликовали тем более искренно и горячо.
Наверное, правительство, да и 99 % либеральных русских бар ждали волны народных восторгов, массового умиления, приступа монархической верноподданности. То есть и это все было… Но реакция крестьянства оказалась, по крайней мере, более сложной,
На Освобождение 17 февраля 1861 года крестьянство реагировало по-разному: одни восторженно, другие недоуменно и даже с протестом. Были повстанцы, бунтовщики, с точки зрения которых Манифест от 17 февраля "баре подменили", не донесли до народа настоящую волю царя. Не мог же царь "на самом деле" одной рукой освобождать крестьян, другой рукой отнимать у них землю?! Ясное дело, по приказу бар на сходках читают "неправильный" манифест…
В 117 деревнях и весях Российской империи произошли самые настоящие восстания – в них то священник, то грамотный мужик читали "настоящий манифест", в котором чаяния крестьян получали, конечно же, полное удовлетворение. Прошла волна самозванчества: люди в поддевках и шапках называли себя "статскими, значица, советниками" и "анаралами" и приносили "прям от царя-Освободителя" текст настоящего, "правильного" манифеста. Многое в этом прямо напоминает пугачевщину – в первую очередь само самозванчество и "настоящие" манифесты.
То есть получается – мы крайне плохо представляем себе духовную жизнь крестьянства…
В конце XIX – начале XX веков приходится спрашивать точно так же, как о разделах Польши в XVIII веке: а как оценивали крестьяне, вообще все русские туземцы поражение Российской империи в Крымской войне? Русско-турецкую войну 1878–1879 годов? Политику Победоносцева?
Известно, как популярны были среди крестьян реформы Столыпина. Но… простите, среди каких именно крестьян? Среди какого их количества? Известно, что из общины вышли примерно 25 % мужиков. Эти "народные русские европейцы" боготворили Столыпина и вешали в домах его портреты. Когда Столыпин приехал в Новороссийск, крестьяне выпрягли лошадей и на себе повезли своего кумира в гостиницу. Они до поздней ночи мешали Петру Аркадьевичу спать, он несколько раз выходил на балкон, и толпа встречала его ревом…
Все так – но был ли Петр Аркадьевич таким же кумиром и для 75 % крестьян, которые НЕ вышли из общины? Эти-то как его воспринимали и как о нем говорили?
Неизвестно…
Неизвестно потому, что и для XX века русскую историю пишут так, словно русские европейцы – и есть весь русский народ. Остальные как бы и не существуют.
По отношению к началу XX века мы изучаем уже историю не 1 %, а 20–25 %… Но ведь все равно – меньшинства.