И точно. Маэстро появился из своего кокона, единственного на всем обозримом пространстве. Публика встретила кумира овацией, не смолкавшей, пока сам маэстро не прекратил ее жестом. Он пробрался к инструменту, встал возле него, близоруко прищурился, отыскивая кого-то среди слушателей. Борис Арнольдович подумал, кого это Фогель ищет, оказалось - его.
- Друзья! - сказал Фогель. - Сегодня среди нас присутствует пришелец из иной жизни. И этот концерт я посвящаю ему. А в его лице, в лице нашего дорогого Бориса Арнольдовича, и всему его человечеству. Я не знаю, откуда занесло к нам нашего дорогого гостя. С Полуострова ли, с Материка ли, с другой ли планеты. В конце концов, не важно. Потому что - да здравствуют добрые отношения всех обитаемых миров, где бы они ни находились!
Публика опять разразилась аплодисментами, многие поворачивали лица к Борису Арнольдовичу, улыбались ему, но некоторые не поворачивали и не улыбались. Тем более не хлопали. А сидели, каменно застыв.
- Он совсем себя не бережет! - шепнула Нинель. - Хоть бы подумал о своем даре. Нельзя же так высказываться при всех. Возможно, ему кажется, что в его словах нет ничего такого. Но ведь это смотря как повернуть!
"Неужели все, кто не аплодирует и не улыбается, доносчики? - подумал Борис Арнольдович. - Нет, не может быть. Просто люди хотят иметь возможность при случае сказать: "Я ни при чем, я не улыбался". Можно ли за это осуждать?"
Он хотел поделиться своими соображениями с Нинелью, но тут маэстро вновь прекратил шум выверенным жестом.
- "Симфония дружбы", - объявил он, - исполняется впервые. Часть первая.
И длинные пальцы ударили по клавишам:
- Буммм, пара-пара-буммм, пара-пара-бум-бум-бу-бум…
"Такую музыку я определенно где-то слышал, - подумал Борис Арнольдович. - Однако заявлять об этом во всеуслышание, конечно, не стоит", - подумал он еще.
Музыка звучала себе и звучала, лилась да лилась, судя по всему, маэстро Фогель настроился на дальний музыкальный путь, и одному Богу было известно, где классик в данный момент находится, в какой точке мироздания или даже за пределами оного, коих, как известно, вообще нет.
Под конец у Бориса Арнольдовича зверски разболелась шея. Но оказалось, что была прослушана лишь первая часть многочастевого произведения.
- Браво! Бис! - кричала благодарная публика, кидая музыканту его честно заработанный доппаек.
- Киньте, киньте и вы! - зашептала Нинель, толкая в ладонь Борису Арнольдовичу огромный плод. - Ему будет приятно!
- Да ну, - попытался воспротивиться Борис Арнольдович, - цветы бы, другое дело. А то - корм!
- Много вы понимаете! Делайте, что говорю, и не спорьте! Какая польза от цветов, скажете тоже…
Борис Арнольдович хотел возразить, дескать, от цветов та же самая польза, что и от музыки, но не стал. Сделал, как велели.
Фогель ловко поймал кинутый Борисом Арнольдовичем плод, прижал его к мохнатой впалой груди, низко поклонился. И еще послал воздушный поцелуй. Но это скорее Нинели, нежели Борису Арнольдовичу.
Публика стала расходиться. И было видно, что многим расходиться не хочется, а хочется продолжать этот праздник искусства, словно праздник можно длить и длить бесконечно.
- После концертов Фогеля у меня всегда такое ощущение, будто стоит подпрыгнуть, и полечу, аки птица… - с этими словами Нинель действительно сделала головокружительный кульбит, сиганула метров на двенадцать, сопроводив этот полет не то четверным, не то пятерным сальто.
- Ого! - восторженно воскликнул Борис Арнольдович. - Мне так никогда в жизни не научиться!
- Ничего, научитесь, - подбодрила его Нинель, - всему научитесь, какие ваши годы… А правда, какие?
- Тридцать исполнилось.
- Ну я же говорю! Зато я - старуха. Мне - тридцать один. Вообще, женщины не любят распространяться о своем возрасте. Но я в эти дамские игры не играю…
Домой возвращались прежним порядком. Впереди Жюль и Роберт несли Бориса Арнольдовича, сзади Самуил Иванович с Нинелью двигались, о чем-то, по обыкновению, беседуя.
"С завтрашнего дня начну вплотную осваивать эту воздушную гимнастику и акробатику, - вдруг принял неожиданное для самого себя решение Борис Арнольдович, - сколько можно на других ездить. Но главное, пока это дело не освою, смешно думать о свободе…"
- Завтра я на пастбище не иду, дали-таки обещанный паек, буду передавать вам основные жизненные навыки, пока все не передам. С завтрашнего дня начнем строить гнездо, а заодно и учиться самостоятельному передвижению. Так что постарайтесь хорошенько отдохнуть, я - учительница вредная, спуску не дам, - все это Нинель сообщила Борису Арнольдовичу, прежде чем покинуть его.
Нинель забралась в гнездо к детям, Борис Арнольдович расположился на арендуемом месте.
"Ну вот видишь, Наташа, - это Борис Арнольдович принялся сочинять мысленное письмо жене, - все идет нормально. Хотя, конечно, медленно. Зато - верно. Все равно выберусь отсюда. Только не нужно пороть горячку. Буду прилежным учеником этой самки. Всю науку перейму. Надо же понять это загадочное общество. У нас на Земле ничего подобного нет. Требуется большая осторожность и осмотрительность. У них какая-то одиннадцатая заповедь существует, что такое, до сих пор никто не говорит. Но и так ясно - под эту заповедь, при желании, любой поступок подгоняется…
Завтра начинаю строить гнездо под руководством моей четверорукой наставницы. Здесь у каждого взрослого должно быть строго индивидуальное гнездо. А для случки мужская особь забирается в женский кокон. При посторонних ничего такого не бывает. В этом смысле - нравственность высокая. Чего не скажешь про некоторые другие дела…
Еще завтра начну учиться самостоятельно лазать по фикусам. Как бы шею не свернуть. Но другого выхода нет. Иначе воли не видать. А ходить по земле - нечего и думать. Там такое творится…
Ладно. Пока. До свидания. Надо отдыхать. Поцелуй за меня детей. Когда вернешься из отпуска, успокой стариков. Все, до встречи на родной Земле".
Так же мысленно Борис Арнольдович послюнил мысленный конверт, сунул его в мысленный ящик. И сразу уснул.
5
- Вставайте, засоня! Борис Арнольдович, подъем! - закричала веселым бесцеремонным голосом Нинель. - Пора встать, оправляться и завтракать!
Борис Арнольдович сел в гнезде, продирая глаза. Кой-какие слова Нинели его, как бы это поточнее выразиться, застали врасплох. Вернее, одно слово. Дело в том, что накануне, когда он проснулся в полном одиночестве, никаких особых мыслей по стыдному поводу у него попросту не возникало. Сделал необходимые дела, да и все. А тут кругом так и снуют соседи. И знакомые, и незнакомые пока. Весь тропический лес заполнен их веселыми утренними голосами, а также голосами певчих птиц.
- Хм… - сказал Борис Арнольдович, спросонья особенно медленно подбирая слова, - да я пока не хочу.
- Чего не хотите? - рассмеялась Нинель. - Вставать или завтракать?
- Нет, это… Третье… То есть, второе…
- Не хотите, как хотите, а если что, то стоит лишь пониже спуститься, не понимаю, чем я вас смутила, все очень просто.
Борис Арнольдович высунулся из гнезда, глянул вниз и сразу отвел глаза.
- Я, наверное, привыкну со временем.
- Бог с вами. Но все равно вылазьте, а то подумают, будто вы - лентяй. А вы же не лентяй?
Снаружи была невозможная толкотня. Никто не разбирал своих деревьев и чужих, все скакали, летали, ползали, жевали свои одинаковые завтраки, переговаривались, переругивались. Изредка мелькали голубые повязки из пластика. А многие были заняты делом, суть которого Борис Арнольдович постиг отнюдь не сразу. Приглядывался да приглядывался. Как одни блаженствуют в самых живописных и самых свободных позах, а другие шарят в их шерсти да щелкают зубами. А потом роли меняются. Ищутся! - пришло наконец подходящее слово.
- Ищутся? - вопросительно повторил он, показывая пальцем.
- Да, а вы как думали, это у нас одна из утренних гигиенических процедур, шерсть есть шерсть, она без блох не бывает, - ответила Нинель невозмутимо, яростно царапая спину о шершавый ствол, - вы обрастете - и у вас заведутся. Нормальное дело.
- Да что они мне все пророчат! - досадливо поморщился Борис Арнольдович.
- Калька! Лизка! Да встанете вы наконец, или мне прутиком вас поднимать! В школу опоздаете! - вдруг неожиданно и пронзительно вскричала Нинель возле самого уха Бориса Арнольдовича.
Она прыгнула к соседнему кокону, засунула голову в него, что-то там произнесла вполголоса, слов нельзя было разобрать, и только после этого, широко зевая и потягиваясь, дети стали вылезать из нагретого гнезда. Но уже через пару минут они яростно выкусывали паразитов из материнского меха, а потом она обеспечивала их таким же блаженством.
Борис Арнольдович стоял на своей ветке, привалившись к стволу, разглядывал копошащийся там и сям народ и не знал, чем заняться. Точнее, он твердо знал, чем ему более всего хочется заняться, но не видел вокруг никакой возможности для этого.
- А вот где бы я, к примеру, мог умыться, - сказал он запросто.
Но какое неожиданное и сильное воздействие оказали эти его, как ему представлялось, совершенно невинные, нейтральные слова на окружающих! Боже мой! Калерия и Лизавета разом заскочили обратно в гнездо, отовсюду послышались сдержанные смешки, а Нинель густо покраснела.
- Ну что, что он такого сказал?! - громко произнесла она, быстро подавив замешательство и ни к кому конкретно не адресуясь. - Только совершенно невоспитанные могут в подобных случаях позволять себе несерьезные смешки! Откуда Борису Арнольдовичу знать, что у нас прилично, а что - нет? Небось ему из-за нас тоже иногда неловко. Верно, Борис Арнольдович?
Он энергично закивал. А сам при этом думал: "Слава Богу, на сей раз дело не в политике и государственных секретах! Но вообще-то зря она их отчитывает. Если я, по их меркам, сморозил нечто неприличное, ну, как бы воздух испортил, то правильней сделать вид, будто ничего не произошло…"
А все равно умыться охота. Прямо мочи нет. Да и плавки простирнуть не мешало бы. Одеться бы. Тело одежды просит…
К нему вдруг непринужденно подскочил Самуил Иванович.
- Доброе утро, уважаемый Борис Арнольдович! Как спали? Хорошо? Ну и прекрасно!
Самуил Иванович взял Бориса Арнольдовича под руку, так берут под руку, чтобы отвести в сторонку и объяснить нечто конфиденциальное, но куда поведешь не умеющего ходить?
- Вы извините, дорогой Борис Арнольдович, что так бесцеремонно вмешиваюсь, но мне кажется, вы сейчас пребываете в некотором недоумении, и вам просто необходимо чье-либо разъяснение. Понимаете, мы, конечно, умываемся по мере необходимости, у нас на Острове есть для этой цели специальные места общего пользования, конкретно, две речки есть, где все это и происходит, ну, там, умывание, еще, я не знаю, что. Что надо. Но дело сие - сугубо интимное, Боже упаси говорить о нем в присутствии детей или дам. Лучше вообще не говорить.
В общем - мой вам дружеский совет - потерпите еще несколько дней. Научитесь без посторонней помощи передвигаться, тогда уж… Но, конечно, если вам невмоготу, мои ребята могут вас и сейчас отнести…
Конечно, все это произносилось исключительно шепотом.
- Ой, что вы! - вынужден был также шепотом запротестовать Борис Арнольдович. - Не стоит беспокоиться, я, конечно, потерплю. В конце концов, это же не…
Он слегка замешкался.
- Вот именно! - сказал Самуил Иванович громко и перепрыгнул на свое дерево. Оттуда махнул рукой и смешался с остальными горожанами.
Так и пришлось завтракать без умывания. Уже второй раз. Можно себе представить, какими были к этому моменту руки Бориса Арнольдовича. Впрочем, у Нинели руки были ничуть не чище, но это совсем не влияло на аппетит. Сок плодов стекал по рукам и подбородку, так и высыхал липкими полосками, которые сперва выделялись на остальном фоне белизной, а потом, наоборот, чернотой.
- Хорошо! - сказала Нинель не без иронии, заканчивая трапезу и облизывая руки длинным тонким языком. - Общественная пища гораздо вкуснее добытой своим трудом…
И сразу перешла на деловой тон.
- Ладно. Пока не жарко, займемся строительством. Потом, когда солнце поднимется в зенит, станет невозможно работать. Ну, где бы вы хотели обосноваться?
- Да мне, собственно, все равно, но, думаю, что лучше всего где-то поблизости от вас…
- Правильно, - поддержала эту мысль Нинель, - нашему дереву лет восемьдесят, самый оптимальный возраст. И район у нас хороший. Не центральный, зато тихий. Соседи спокойные и незаурядные. Есть с кем пообщаться.
Короче так. Стойте здесь, а я влезу наверх, буду там необходимый материал заготовлять и бросать вам. Постарайтесь побольше поймать. Ловите и складывайте кучкой, например, вот сюда. Только смотрите не свалитесь…
И Нинель умчалась наверх. Туда, где ветки под ее тяжестью угрожающе прогнулись. Там она стала откусывать разной толщины прутики, веточки и бросать их вниз. Не сказать, что они очень легко ловились. Совсем даже не легко. Они ведь падали не в свободном пространстве, а в пространстве, полном всяких помех. Так что много стройматериала пропало.
Когда Нинель спустилась, Борис Арнольдович встретил ее смущенно, думал, она огорчится, какая маленькая получилась кучка. Но Нинель, наоборот, похвалила его за ловкость, сказала, что он делает успехи, и эта тренировка ему здорово пригодится на следующем занятии.
- Начинайте, - сказала Нинель, усаживаясь поудобней, - дальше я могу помогать вам только словом. Такова традиция. Да не беспокойтесь, все получится в лучшем виде, как мы говорим, не боги горшки обжигают.
- Мы тоже так говорим.
- Вот и прекрасно. Стало быть, берите эту ветку, кладите ее сюда. А эту на нее, нет, не так, наоборот… Да наоборот же! Ага. Правильно. Дальше эту… Что, длинная, не лезет? Стало быть, нужно немного укоротить. Ничего, ничего, кусайте смелее, иначе ваши зубы никогда не обретут нужные свойства…
Насчет зубов Борис Арнольдович хотел что-то возразить, но как возразишь с набитым ртом?
По-видимому, работа продвигалась недостаточно быстро, Нинель то и дело вскакивала, у нее, видимо, руки чесались что-нибудь подправить и ускорить, но она вовремя себя останавливала, усаживала на место, чтобы через минуту вскочить снова.
Как бы там ни было, к моменту, когда на нижних ярусах сделалось нечем дышать, каркас гнезда был готов. И Борис Арнольдович ощущал явное удовлетворение от работы.
- Ну, пошли, - сказала Нинель, протягивая руку, - пошли туда, где воля и свежий ветер, ставьте правую руку или ногу, как вам больше нравится, сюда, а левую сюда.
- Не надо так подробно, - неожиданно для самого себя осмелел Борис Арнольдович, - я попробую сам. Ведь однажды этот путь я уже одолевал. С Мардарием. И он мне говорил, куда что ставить.
И действительно, Борис Арнольдович довольно резво одолел знакомую дорогу, Нинель лишь подбадривала его снизу, следуя, как и Мардарий давеча, по пятам.
- Что ж, тем лучше, - сказала Нинель наверху, - приятно, когда ученик способный. Давайте немножко переведем дух и попробуем следующее упражнение.
Она устроилась в ветвях поудобнее, словно и впрямь запыхалась, а Борису Арнольдовичу не терпелось перейти к следующему этапу обучения, и он остался стоять, не присел даже.
- Гнездо у вас с первого раза, возможно, получится не очень, - рассуждала задумчиво Нинель, глядя в голубое небо, - но это ничего. Потом переделаете. И учтите, даже если кокон сделан мастерски, он все равно некоторое время доставляет лишь неудобства. То тут, то там давит, мешает и беспокоит. Но потом гнездо уплотнится, высохнет в том положении, какое будет удобно для вашего тела, да еще сухих листьев постелите, да натаскаете перьев из птичьих гнезд. Обустроитесь, умирать не надо! Тем более возвращаться. Неведомо куда.
"Сразу сделаю лучше вас! - вдруг упрямо решил Борис Арнольдович, пропуская последние слова Нинели мимо ушей. - В конце концов руки у меня или не руки?"
Потом он самостоятельно спустился обратно на исходный ярус, как бы для закрепления пройденного материала, потом еще раз поднялся наверх. Уже совсем быстро. Потом Нинель показала свешивавшуюся вниз лиану и приказала прыгнуть, ухватиться за нее, пролететь до самого конца, на всю, что называется, амплитуду и там отлепиться. И оказаться таким образом на чужом дереве.
Если бы кто-то другой попытался уговорить Бориса Арнольдовича проделать столь рискованный трюк, то, скорей всего, ничего бы из этих уговоров не вышло. А если и вышло бы, то далеко не сразу. Может, до самого вечера пришлось бы убеждать, пугая традициями, тиграми, голодом и всеобщим презрением. Но праздновать труса при четверорукой даме Борис Арнольдович не мог.
- Я понимаю, страшно, а все-таки не зажмуривайте глаза, уверяю, падать с открытыми глазами лучше, можно за что-нибудь схватиться тогда, когда уже все надежды вас покинули и вы вполне приготовились для встречи с Богом. Ну… - такими словами напутствовала Нинель своего подопечного.
И Борис Арнольдович прыгнул, выпучив от ужаса глаза. Трюк получился, конечно, шероховато, но на удивление легко.
Борис Арнольдович немного побыл на чужом дереве, горделиво огляделся, сожалея, что нет ни одного зрителя, потом тем же путем вернулся к Нинели. Снова проделал воздушное путешествие туда и обратно. И понял, что преодолен еще один очень важный психологический барьер. И стал поглядывать по сторонам, нет ли поблизости аналогичных воздушных троп.
Конечно, устройство джунглей было не столь единообразным, чтобы, освоив некоторый прием, свободно путешествовать в любую желаемую сторону, но и не столь разнообразным, чтобы некоторый прием не мог применяться постоянно.
Однако Нинель не поощрила Бориса Арнольдовича, когда он собирался было самостоятельно проложить новый маршрут.
- А вот туда вам пока не допрыгнуть, это почти на метр дальше, хотя кажется примерно одинаково. Не стоит спешить. Можно ведь одной неудачей сразу отбить всякую охоту. Помните об этом. Вообще, хватит на сегодня. И так теперь всю ночь будут болеть верхние руки… А чтобы не было скучно, я вам почитаю. Хотите?
Борис Арнольдович не успел ничего ответить, а Нинель уже достала из кармана на животе толстую книгу, довольно старую на вид, но еще вполне крепкую благодаря тому, что вся она была оклеена прозрачным пластиком, достала и открыла на заложенной листиком странице.
- Возможно, вы в своем мире эту книжку читали, а если не читали, то настоящая литература тем и отличается от ненастоящей, что ее можно читать с середины.
Пришлось Борису Арнольдовичу смирить свое нетерпение, хотя каждый успех в освоении этого мира приближал к миру родному, пришлось устраиваться поудобней, расслабиться и слушать с середины некий роман.
"…Так ехали они больше недели по малонаселенной местности, пробираясь уединенными тропинками и кружными дорогами и обходя города. За все это время с ними не произошло ничего замечательного. Встречались им, правда, бродячие шайки цыган, но, видя во главе отряда своего единоплеменника, они их не трогали…"
Нет, такого романа Борис Арнольдович не читал.
- Ага, попались! - с этим воплем свалился откуда-то веселый, бесцеремонный Мардарий.
Он свалился, громко шурша листвой, но до этого подкрадывался тихо, иначе его бы давно услышали.
Особый, мечтательно-предвкушающий настрой, как бывает при чтении вслух, моментально разрушился. Нинель досадливо поморщилась, отрывая глаза от букв.