О таборах
Когда внезапно, пораженный гневом ярости Господней, преданный руками народа телесной смерти среди самых царских чертогов, а потом выброшенный из них на площадь посреди самой столицы, пал, как бы пораженный громом, львенок, аспид или, лучше, яйцо василиска,- Гришка Расстрига, по прозвищу Отрепьев,- он был как бы сыном по своему злобному обещанию Литовскому королю Сигизмунду; не являясь по обету выполнителем его желаний, но составляя с ним злой совет о нас, он, как бы наполненный ядом скорпиона, был выпущен на нас из его пазухи, потому что король увидел для себя благоприятное время; тогда метались, неустойчиво колеблясь из-за царей, люди всей русской земли, а города наши, находясь в несогласии между собой, самовластно поднимали на свободных и соплеменников свою голову и каждый различно и в особицу заключали союзы с другими народами, иногда понапрасну враждуя между собой из-за грехов, кипящих в них, ради совершения здешней мести, но чаще наступали разбойническою1 ратью на престольный город - главу всего царства и на другие города. Тогда король Сигизмунд дерзко ополчился на все то доброе, что в нас с помощью Божией спело и умножалось, и прежде всего на благочестивую и поистине первую в сиянии и пресветлую веру, а потом на изобилие всяких земных благ; как когда-то фараон на возлюбленный Богом народ еврейский, так и этот давно умышлял с землей своей зло на землю нашу, соединив свое злоумие по отношению к нам с несвященным лжепапою, оскверняющим Рим, потому что они были согласны в своей неистинной вере. Если он и не сам, ополчившись, двинулся и пришел на нас, то отпустил к городу - главе всего нашего царства - всех своих хорошо вооруженных людей с приказаиием прельстить и вторично тушинского воря облечь, как в одежду, в несвойственное имя - и прочее, чему их обоих научил учитель их - враг. И те наши города, которые им случилось разорить, они стерли все до конца и сделали пустыми, и подойдя к матери городов и остановившись в нескольких верстах с целью осады, близ внешних стен города создали укрепления, которые могли охватить, окружая, всю их рать. Нашего царя, срамодействующего Василия, со всем родом и с теми, кто был с ним в городе, напугав, заперли, как птицу в клетке, и заставили его оставаться тут безвыходно.
Имя Расстриги, вновь ожившее после его достоверного убиения, пришло вместе с прочими и начало служить коварным замыслам нового второго поругателя истинного имени, который ложно называл себя настоящим государем царевичем Димитрием, прельщая нас, что он нами царствует, и сочиняя ложь, говорил, что он как-то сохранился и бегством спасся от смерти. Этой ложью он неразумных уловлял в свою волю. Горькая желчь этой лжи разлилась среди слабейших по всей земле. Что же это за неразумие, подобное неразумию скота, у тех, кто поверил ему? Не несмысленнее ли они всякого скота? Многие из них самого Расстригу видели своими собственными глазами, а не в видении и не по слуху; многих и руки во время его убиения, спутавшись, касались его ненавистного Богу злосмрадного тела, как я говорил выше,- но они, переменившись, последовали за врагами - иноверным народом и, соединившись с ними, если и были верны, как и мы, поверили их словам больше, чем своим глазам и своему необманывающему чувству осязания, и по своей слабости повиновались им самовольно и без страха.<...>
Если даже перебежавшие туда и знали, что он ложный царь, поклонялись ему, как кумиру, представленному в телесном образе, досаждая таким образом настоящему царю, который находился в городе, и городу, как чужому, вместе с врагами все время творя всякие пакости,- как сказал пророк: "Весь день ополчались на брань". У них было одно стремление: взять город и низложить в нем царя и всех, с ним находящихся. Друг перед другом они ревновали и в мыслях и в делах только о том, чтобы им разрушить город, убивая родных и единоверцев, потому что враги разжигали и ожесточали их сердца, как железо в закалке.
О князе Михаиле Васильевиче Скопине-Шупеком, как он в то время был в Новгороде Великом, и о его побеге из Новгорода
Когда стало исполняться то, что назначено было для нас устроителем Богом,- все города, находящиеся под скипетром Российской державы, начали в большом числе отлагаться от матери городов, всем народом изменнически отказываться от единения и уклоняться от повиновения царю,- каждый город особо, там где он был, а находящийся в них многочисленный простой народ, посоветовавшись обо всем, замыслил неблагоразумное,- везде принял такое решение, чтобы князь Василий Шуйский не был у них царем. И не только одно это, но тем более не хотели они повиноваться и покоряться находящимся в городах, поставленным от бога царем властям, но, желая жить без всякого начальства и устроения, по-разбойнически, самовластно, и желая во всем поступать по своему безумному хотению, задумали управляться сами собой, как бессловесные овцы, не имеющие палки, поставленной им пастырем ради страха. Лишенная разума чернь, уподобляясь скоту, утвердила в своем уме весьма безрассудное решение и даже склонилась на то, чтобы погубить начальников и избранных лучших мужей, а особо знаменитых по сравнению с собой, после мучений предать всех смерти, а их имения захватить себе; это и совершилось, но не осталось так навсегда; однако иные при этом и погибли, поступив по своему желанию, как погибли в древности некоторые в пустыне: еще пища находилась в устах их, но там же пали и кости их; так случилось и с этими, у которых даже и до сих пор нога не встала на правый путь.
Но кто подробно опишет те преступные нарушения закона, которые там ими творились? Нам известна только малейшая их часть, и то по слуху. Появился рожденный от терновника, помазанный смрадной нечистотой,- говорю о Пскове и о прочем, что слышал о нем,- неизвестный по имени, даже не настоящий лжецарь, они к нему приписались и дали на кресте клятву, как настоящему, а не как ложному; когда они в короткое время сделали это, то показали собой пример зла, потому что подстрекнули многие города и даже погубили их, и города не могут до сих пор стать такими, какими были, думаю, самовластно взирая на то, что после смерти истинных царей такое зло впервые начало совершаться в царствующем городе и в прочих, даже самых перед ними мелких.
Незадолго до того времени, когда началось отделение этих городов, чтобы обладать мною - Новгородом, заботиться обо мне и быть моим правителем, державшим тогда власть был послан от места своего жительства, из царского города, где находился высокий престол,- стебель царского рода - подлинный воевода князь Михаил Васильевич Шуйский, и ему богом повелено было оборонять меня от су-.постатов и сердечно заботиться обо всем городском устроении. А он, как верный раб, умноживший талант, повинуясь воле своего господина, утроил то, что ему было велено,- ибо он, не требуя многих приказаний от царя, был для себя сам примером в добрых делах и, имея в руках данное ему богом кормило правления, справедливо обращал его туда и сюда, куда хотел и насколько мог. Он был не как другие следующие за ним начальники, любившие мзду; если они и были членами того же синклита, то он превосходил всех попечением о тех, кто нуждался в защите и в мире, и мы все должны были, как достойные рабы, стараться ему служить за его прекрасную и храбрую оборону нас от врагов, как о подвигах его будет сказано в дальнейших словах.
А когда в Пскове и прочих городах, которые были с ним, загорелся огонь соблазна самовластия и дошел до здещнего места и до слуха тех, которые жили в сем великом Новгороде,- не знаю, какими обольстительными словами увлек его, как волк незлобивого агнца, и отнес на плече в лес третий из здешних с ним начальников, который следовал за ним и носил то же имя, что и он, но без княжеского звания; он был весьма лукав и коварен и ранее был низкого происхождения. Однако великий подчинился совету глупого; как в древности змей Еве, он пошептал ему в уши и убедил его бежать из города. Сочувствует и способствует этому совету и некто из второго разряда, дьяк, который был подобен тому коварному в злых обычаях, был ему собеседником и особенно близок был ему по лукавству. Дни его жизни у царя были тогда светлыми по причине тайной, законопреступной заслуги и из-за временного приближения к царю его родственников; честью он малым чем отличался от того коварного, потому что тайно наушничал царю. Когда оба они сговорились, то, подняв как на крылья на свои льстивые слова тот царский стебель, вынесли этого юношу из города. Некто премудрый где-то сказал, что "незлобивый верует всякому слову". А они оба, боясь и опасаясь за свои дела, напрасно сделали того своим соучастником и этим привлечением наложили на великого крайнее бесчестие, как бы некоторую проказу на лицо руками. Не таков стыд малым и всяким худородным за дела, каков великим и благородным за слова. Они боялись того, чтобы за их глупый совет множество людей из их народа не убило их или не отвело бы их связанными во Псков к объявившемуся там тогда мучителю-лжецарю; не Скопина честь они спасали, а себя всячески оберегали. То, что у них было тогда стремление к бегству, стало явным и известным, потому что, когда, побуждаемые своей совестью, они после бегства опять возвратились в мои пределы, в Новгород, один из них как-то рассказал об их злом замысле своему другу в прикрытых как бы паутиною словах.
А когда они вместе со всеми находящимися с ними воинами поспешно отправились в бегство,- тогда был праздничный день пречистой Божией матери, честного ее рождения; не торною тропою и положенным путем, а как воры, перелезши где-то в ином месте стену, они бежали чрез мельничную плотину и, взяв с собой много серебряных денег из моего хранилища, внезапно со своей трусостью оказались вне города, в трех верстах от его стен. Никем не гонимые, а только побуждаемые своею совестью, эти трусы забыли в страхе бегства отслужить молебен в храме Премудрости Слова Божия и не пожелали взять благословения у моего архиерея, но скрылись от него и не известили об этом знатных жителей города, как было в обычае поступать истинно храбрым; а так как они и днем ходили, как ночью, то споткнулись и скрыли от всех причину своего тайного отъезда. В городе остались только двое,- второй после него член синклита и с ним другой, не имеющие славы тех и унижаемые людьми; тогда владело городом и правило всеми само живое слово божией премудрости, охраняя и промышляя и управляя городом. А они с того места, которое находилось вне города, прислали за начальствующими и знатными города, льстиво скрывая причину своего бегства под ложными словами и объясняя ее необходимым отъездом: они сказали ложно, что такое "старание" произошло из-за поспешности. Они говорят, что идут в крайний город этой земли, названный человеческим именем,- у него было имя благодати, нанять еллинов - шведов для помощи против врагов, разоряющих Российскую землю, и показывают у себя письмо от ранее посланного в этот город за тем же, приводя ложные слова и присоединяя ложь ко лжи, что если только сами они не пойдут теперь в этот город, чтобы скорее нанять ратников, то от еллинского народа сюда помощь не придет. Так они говорили и этим обманом убили как свои души, так и тела, омраченные гордостью; когда они возвратились назад в город, они то же велели сообщить и первосвятителю, и всему городу.
Устремившись в свой путь, они бежали там, где сами не знали, а путь этот был очень труден для них и по всему вреден, "на этом пути они не нашли города для своего пребывания", по пророку; об этом некоторые из них, возвратившись назад, сами рассказывали. Все они очень ошиблись, рассчитывая войти в город, о котором обманно говорили, что спешат в него, чтобы нанять там ратников, потому что город, как и Псков, узнав, что они бегут к нему, крепко затворился со всеми находящимися в нем людьми, так как жители этого города совсем не желали подчиняться в чем-либо владычествующему тогда в России Шуйскому, и город этот объявил, что он совершенно не признает его. А обман замысла тех, о которых ведется рассказ, окончательно обнаружился, потому что они, не дойдя еще многих поприщ до города, принуждены были с ведущей к нему дороги повернуть в сторону, куда им не хотелось, и тащиться днем и ночью, блуждая по непроходимым крутизнам и пропастям. Многие из них, видя свое заблуждение, возвратились с дороги назад в мой город с теми моими деньгами, которые были у них; и не только мои, у меня воспитывавшиеся воины, но возвратились и многие из рабов ранее поименованного и рассказали моим жителям о считающих себя умными и о том, что случилось с ними на пути. Все это достойно смеха, поношения и крайнего стыда. От стыда они едва не убежали во вражескую землю. Когда что-то незначительное им в этом воспрепятствовало, они, вернувшись, прибежали в город, находящийся на окраинах моей земли, по имени Орех, а воеводе этого города о их бегстве было сообщено специальным посланием из моих пределов, посланным теми, которые остались и распоряжались здесь. А они приняли немалое бесчестие от воеводы того города; осуждая сделанное ими и насмехаясь над ними, он хотел, заковав в узы, послать их к "державному", если бы только тот,- тезка этому,- виновник всего этого срама, как родственник, не уговорил воеводу этого города.
Когда оставшиеся в городе начальники вернулись от них назад в город, они рассказали о безмерной совершенной теми дерзости: от этого сообщения народ заволновался беспорядочным волнением. Одни, возмущенные их бегством, говорили: "Из-за чего город со стороны моих начальников оказался в пренебрежении и они оставили его пустым?" Другие рассказывали то, что происходило вблизи - во Пскове, но одни говорили так, другие иначе. А остальные советовали послать вслед за убежавшими просьбу и умолять их возвратиться; иные хотели противоположного и, безумно крича, ратовали за безначалие и вопили, что надо гнаться за ними; а другие с такими же воплями голосили i что-то иное. А те избранные, которые имели богатые сокровищницы, произносили тихо, но чтобы слышал народ, немногие кроткие и мирные слова, лицемеря в ту и другую сторону, чтобы не быть растерзанными народной толпой за произнесение речей, неприятных миру, если ими будет внушаться что-нибудь неугодное толпе, и чтобы им с обеих сторон быть невредимыми. И говорившие, и молчавшие, так как они больше всего боялись своего разногласия с миром, не осмеливались ни говорить, ни молчать, так как они с той и другой стороны были объяты трепетом,- у них и теперь наблюдается тот же страх малодушия, ибо они, всячески лицемеря пред высшими, прикрываясь лестью, хромают на ту и другую ногу, чтобы начальствующие их не возненавидели,- из-за этого они тогда перед миром, как на суде, утаили свои слова; а еще более удерживало их от этого богатство и ненасытная любовь к его изобилию, а отсюда и боязнь, чтобы их богатства не достались в наследство врагам. Народное голосование не пришло тогда на собрании к согласию и единству, так как и у первосвятителя с собором, и у градоправителей, без воли того, кто владеет временем, не оказалось такой силы, чтобы успокоить вопли народных голосов, потому что и они со всеми вместе, как бы в дремоте, хромали человекоугодием. После того как по милости Божией великое собрание, разволновавшееся как житейское море, успокоилось и наступила тишина,- с помощью того, кто движением руки, повелевая чувственному морю и ветрам, укрощал их,- было установлено единогласно: послать от города со значительными людьми просьбу с письмами от архиерея и начальников города к тем, которые, никем не гонимые, бежали, как бы несомые ветром и своей совестью; это и было исполнено. С нашим желанием было согласно и решение тех, кого мы просили вернуться и которые сами хотели возвращения,- так бог соединил намерение тех и других. Придя в себя и поняв из всего случившегося свою слабость, они послали навстречу нам посла с известием о своем возвращении назад, в мои пределы.
Что было бы, если бы в то время, как они, убежав, блуждали и бродили, скитаясь, как изверги, по лесам, восставшие зачинщики вражды, хитро напав на нас из Пскова или придя из других стран, взяли этот великий город и завладели им, так как для защиты в городе совсем не было ратников и не осталось даже одного гроша из денег на городские потребности? И если бы бежавшие без приглашения пришли к стенам моего города и не были приняты в моих пределах, а мои жители, обличая дерзкий их поступок, прогнали бы их,- что бы после этого было? Где было бы им место для поселения, в котором они, переезжающие то туда, то сюда, могли бы приклонить свои головы без стыда? Ибо царь тогда еще был в полной власти и мог бы, думаю, виновных всячески наказать за то, что претерпел от злоумышляющих поставленный выше других его племянник, а еще более за их измену служению сидящему на престоле, за то, что они так предательски оставили такой город с архиереем и с людьми; совершив по отношению к нему такое предательство, они, как пустой, отдали его без страха врагам, как будто они не имели над собой господина и не ожидали, что будут за это наказаны от владычествующего. Это удивительно! Ибо такое дело несвойственно рабской натуре тех, которые обязаны бояться, и такая дерзость не соответствует установлениям царских законов и обычаев; а еще более удивительно потому, что их нрав по всему напоминал нрав боязливых младенцев, и им по законоположению наших прежних владык, конечно, не следует вверять управление областями, имеющими такие обширные владения. Они, совершившие это, достойны лютой смерти; но думаю, что сделанное ими зло было побеждено именем великого родственника царя, его справедливостью и их совместным неразлучным бегством; поэтому они все без различия были приняты мною на беду мне. Как случилось, что народ безмолвно принял их возвращение в свою ограду и как сам царь оставил это без следствия и наказания?
Боясь убийства от взволнованного народа, зная свою злую вину и придумывая, чем бы хотя немного избежать стыда, решили они обратиться с письмом в мой город к первым и знатнейшим; в письмах же, ожидая себе от всенародного собрания взыскания за свою неприличную дерзость, сочинили немало неправды, писали и то и другое.