Гюльчатай, закрой личико
Как раз в день "павловской реформы" по обмену купюр, в разгар ажиотажа и паники, я с редактором программы "Человек и закон" Александром Карповым и оператором Юрием Гвоздем отправился в командировку в Красноярск. Снимали там милицейскую операцию против наркомафии. Наши хозяева готовились к захвату одного из злачных мест в цыганской слободе. Об этой слободе давно ходила дурная слава в городе. Говорили, что если туда случайно попадешь поздно вечером, то на следующее утро можешь оказаться в виде свежей разделанной говядины на местном рынке. Так как древний милицейский рыдван в самый ответственный момент сломался, пришлось группе захвата и нам ехать в район операции на нашем микроавтобусе. В довершение ко всему на всю группу оказалось два бронежилета, и нам предложили снимать, не выходя из машины. Мы, естественно, отказались. Не для этого мы летели тысячи километров. Идя навстречу и нашим, не бог весть каким возможностям, операцию назначили на поздний вечер, когда день вроде бы уже закончился, но и ночь еще не наступила. Подъезжаем к объекту – ни души, пусто. Юра включает накамерный свет, выскакиваем из машины. И тут началось, как будто нас все-таки ждали. Свист пуль, ор, звон стекла. Вот где сбылось предсказание бабы Любы. Но что странно, страха не было, а был какой-то кураж и азарт. Потом уже, когда отсматривали эти видеокадры, они были буквально в сетке огненных трассирующих нитей. Высадили дверь, ворвались в халупу, уложили всех лицом на пол. Одна только молодая истеричная цыганка не подчинилась команде. Почему-то весь гнев ее обрушился на нас, а не на ментов. Она повернулась к нам задом, нагнулась, подтянула свои многочисленные юбки, оголив часть туловища ниже спины, и завопила что есть мочи: "Снимайте, гады, снимайте! Снимайте мою ж…" И тут после всей этой суматошной стрельбы, крика и мата руководитель нашей маленькой оперативной группы спокойно так ей говорит: "Гюльчатай, закрой личико". Цыганка так же спокойно повиновалась. Спектакль закончился. Дальше все пошло своим чередом: марихуана в мешках, протоколы, понятые и прочее. Мы определили жанр нашего репортажа как эротический боевик.
…оружие пролетариата
Раньше у пропагандистов истории пролетарского государства в ходу была фраза: "Булыжник – оружие пролетариата". Ее так часто повторяли, что она намертво застряла в памяти. Даже памятник этому пролетарию с булыжником поставили на Красной Пресне [прекрасная скульптура в стиле авангардизма работы И. Шадра – прим. ред.]. А вот и не булыжник, а бутылка – оружие пролетариата. Я в этом убедился на своем личном опыте.
В конце перестройки из городского пейзажа исчезли очереди, вечные спутники развитого социализма, и не потому, что вдруг наступило изобилие, а, наоборот, ввиду полного отсутствия присутствия продуктов питания и ширпотреба, исчезли даже тюлька в томатном соусе и завтрак туриста за 37 копеек. Лишь граненые бутылки с уксусом украшали пустые полки магазинов. И только у винно-водочных отделов остались очереди, угрюмые, злые, бесконечные. Они напоминали гигантские головастики: маленькая, бурлящая головка у входа в магазин и бесконечный молчаливо-угрюмый хвост.
Мы с оператором Грачиком Саакяном выехали на съемку этого экзотического штриха эпохи незабвенного "Минерального" Секретаря для программы "Авось". Грачик с большой неохотой и с каким-то нехорошим предчувствием согласился со мной ехать. Предчувствие его не обмануло. Не успел я дать команду "мотор", как от жаждущего "хвоста" отделился верзила с пустой бутылкой в руке и решительно направился в нашу сторону. "Бежим в машину", – шепнул Грачик. "Стой, хуже будет", – рявкнул я и повернулся к непрошенному гостю.
– Постой, братан, шарахнуть ты всегда успеешь. Лучше скажи, как тебя зовут?
– А тебе зачем?
– Ну как зачем, так принято. Ну меня, например, зовут Вилен.
– Как?!
– Вилен.
– И зовут-то тебя не по-человечески. Тьфу, прости господи!
– А тебя по-человечески?
– Меня – по-человечески.
– Ну и как?
– Леха.
Я понял, что мордобоя уже не будет. Момент упущен.
– Послушай, Леха, ты где работаешь?
– На "Серпе и Молоте".
– Ну и мы работаем, понимаешь, это наша работа. Ты думаешь, нам напиться не хочется от этой собачьей жизни? Ты лучше вместо того, чтобы бить нас по башке, скажи все, что ты думаешь об этом дерьме.
– Я-то скажу, так ведь ты хрен покажешь. Знаем мы вас. "Все, как один, вместе со всем советским народом…"
– Вот если не покажу, вот тогда и шарахнешь.
– Ну смотри! Я тебя из-под земли достану.
– А чего искать, вон наша проходная. – Я показал на шуховскую вышку. – Давай.
И Леха дал. Сплошные "пикалки" пришлось вставлять в его забористую речь. Я его поблагодарил и дал свой номер телефона с датой эфира. Он мне позвонил в тот же день:
– Ну, ты даешь! А тебя после этого никто не шарахнул по башке?
– Да вот, пока никто.
– А я ведь тебя чуть не того, вместе с твоей этой штукой. Да уж больно ты мастер зубы заговаривать. Но, хоть и болтун, но, молодец, слово держишь. Будь здоров!
Два памятника одному поэту
Во время съемок одной из телепрограмм мне пришлось побывать в двух городах Украины: в Киеве и во Львове. И в Киеве и во Львове, кроме всего прочего, мы снимали памятники украинскому народному поэту Тарасу Шевченко. И тут я обратил внимание на одну любопытную особенность. В Киеве на постаменте памятника выбиты слова из "Заповита" – Завещания. В переводе это звучит так:
И меня в семье великой,
В семье вольной, новой,
Не забудьте помянуть
Не злым, тихим словом.
На львовском памятнике поэту тоже приведены слова из "Заповита". Но другое четверостишие:
Похороните и вставайте!
Кандалы порвите!
И вражеской злою кровью
Волю окропите!
Вот вам и разница в менталитете населения Восточной и Западной Украины. В одном – доброта и миролюбие, в другом – воинствующая агрессия. Одна страна, казалось бы, один народ, а какое разное, прямо противоположное отношение к миру. Да и к поэзии.
Привет от Ельцина
Где-то в году 1986-м или 1987-м, в бытность Б. Н. Ельцина секретарем Московского горкома партии, в одной из моих телепрограмм выступил академик Тоболин, главный педиатр страны, и привел очень тревожную цифру: "В прошлом году в Москве родилось 53 % неполноценных младенцев. Это говорит о вырождении нации". Тогда только-только повеял свежий ветер перемен, и внутренний цензор не отреагировал на этот тревожный сигнал. Так эта информация академика Тоболина вместе с его комментарием и ушли в эфир. На следующий день меня срочно вызывают в партком Гостелерадио СССР. Он помещался тогда в здании Госкомитета на Пятницкой. Битый час прождал в приемной. Наконец захожу. Огромный кабинет. В глубине – за огромным столом – Королев, секретарь парткома. Молчит, что-то пишет. Молчит минуту, вторую, третью. Понял. Выдерживает мхатовскую паузу. Как же ее любили в те времена чиновники всех рангов. Наконец поднимает голову: "Вы написали заявление об уходе по собственному желанию? Если нет, то настоятельно советую вам это сделать, иначе мы уволим вас по статье". – "С чего это?" – изумился я. "Читайте", – говорит он и протягивает мне официальное письмо, подписанное секретарем Московского горкома партии Борисом Ельциным. В нем сообщалось, что авторы такой-то передачи, вышедшей в эфир такого-то числа, "зловредно клевещут на Московскую партийную организацию и на всех москвичей в целом". Указывалось, что партийная организация Гостелерадио СССР недостаточно активно работает с кадрами и что необходимо очищать коллектив такой идеологически важной организации от зловредных элементов. В общем, что-то в этом роде. Дальше последовала стандартная фраза секретаря парткома: "Вы на чью мельницу воду льете? С чьего голоса поете? Идите. Вас уже ждут в отделе кадров". Пока я собирался с духом, власть в Московском горкоме переменилась, а вслед за ней сменилась партийная власть и в Гостелерадио. Началась перестройка.
Привет от Лапина
Это была последняя партийная конференция ЦТ. И последнее выступление Сергея Георгиевича Лапина. Может показаться странным, но я его видел первый и последний раз. В течение всех двадцати лет его княжения он был для меня почти мифической личностью. Он сел в кресло Председателя Гостелерадио СССР незадолго до чешских событий в 1968 году. И, как тогда шутили, началась столапинская реакция. Хуже всего было так называемым инвалидам 5-й группы. Он их терпеть не мог. Даже такая частушка гуляла по телевидению:
И где мне взять такую песню
И для себя, и для друзей?
И чтоб никто не догадался,
Что я по паспорту еврей.
К счастью, я оказался далеко от эпицентра этих событий, в Казахстане, на Казахской студии телевидения, где национальный вопрос тогда не стоял колом на повестке дня… И вот последний акт его драмы. Последнее выступление на партийной конференции Центрального телевидения. Суть его выступления свелась к тому, что виновники всех бед – инородцы и прочие инвалиды пятой группы. К сожалению, они просочились на телевидение и здесь мутят воду. Я не дослушал до конца его пылкую речь и пошел к выходу из концертной студии. А двери там стеклянные, прозрачные. И я со всего размаху, прямо всем своим ликом вляпался в эту дверь, аж искры из глаз посыпались. Дома, глядя на мою оплывшую физиономию, жена пришла в ужас: "Это кто тебя так?" – "Да ничего особенного, – ответил я, – это привет от Лапина".
То взлет, то посадка. 2-я серия
Все-таки фортуна хоть и редко, но улыбалась моей скромной персоне. Август 1991 года. В ночь перед путчем я заканчивал монтаж программы с Иваном Силаевым, главой тогдашнего Правительства РФ. В 6 утра выхожу из Останкино. У главного подъезда – танки. Мигом мчусь назад. "Лебединое озеро" на экранах телевизоров. Быстро с монтажером снимаем название программы с рулона и меняем номер рулона. Позвонил приятелю. У него была старая видеокамера "Юматик". К тому же она еще и работала в системе NTSI. Но деваться некуда. Приходится работать с тем, что под руку попадает. К счастью, среди моих друзей оказалась пресс-секретарь Ельцина Валя Ланцева. Мы знали друг друга еще по Казахстану. Она мне выписала пропуск в Белый дом. Он у меня до сих пор хранится: № 110, по 31 августа 1991 года. Три дня мы с приятелем мотались по улицам Москвы и у Белого дома. Затем я быстро домонтировал программу. Бросился к Валентину Валентиновичу Лазуткину. Он тогда еще некоторое время рулил телевидением. И он предложил директору программ Осколкову срочно поставить программу в эфир. Затем власть переменилась. Вместе с Егором Яковлевым пришел Эдуард Сагалаев. Вдруг звонят из дирекции программ, предлагают сократить программу на 15 минут. Бросаюсь к Эдуарду Сагалаеву. Он тогда стал вторым лицом после Егора Яковлева в телевизионной иерархии. Когда-то мы с ним вместе работали в Молодежной редакции Центрального телевидения. Надо отдать ему должное, он быстро решил эту проблему в мою пользу.
А на следующий день он встречался с коллективом нашей редакции. И в процессе встречи, между прочим, говорит: "Тут один ваш "гений" Вилен Визильтер вчера буквально из глотки у меня вырвал пятнадцать минут для своей программы. Я просто был в шоке от такой наглости. Мы еще посмотрим, что это за программа". Теперь уже я был в шоке. А в ближайший понедельник – летучка. Тогда еще существовала традиция еженедельных летучек, где обсуждались программы за неделю. Как правило, для объективности приглашались посторонние обозреватели. На этот раз, если не ошибаюсь, обозревателем был известный кино– и телекритик, доктор искусствоведения, профессор Бестужев-Лада. Народу было видимо-невидимо. И вот Бестужев-Лада называет мою программу лучшей программой недели. Я не удержался и спросил Сагалаева: "Ну как, Эдуард Михайлович, вы удовлетворены?" – "Еще не вечер", – ответил он. И действительно, когда он сменил Попцова на посту руководителя РТР, я был один из первых, кого уволили с канала. Правда, потом по суду восстановили.
Ямское поле
С Олегом Попцовым мы встретились на Ямском Поле в конце 1991 года, когда на Первом канале все стало разваливаться. Олег Максимович тогда был весьма доступен и демократичен. Я к нему пришел, можно сказать, с улицы. Он был в хорошем расположении духа, шутил: "Итак, вы купец, я покупатель. Выкладывайте свой товар лицом". Я вытащил кассету, он тут же сунул ее в видеомагнитофон, просмотрел чуть ли не до половины. Вытащил кассету и задал один-единственный вопрос: "Она была в эфире?" – "Нет". Тогда он пригласил к себе директора телеканала Сергея Подгорбунского: "Знакомьтесь. Это наш новый сотрудник. Вот его программа "Бизнес и политика". Срочно ставьте ее в эфир в прайм-тайм". Мы с Подгорбунским были знакомы уже лет двадцать. Вместе начинали свою карьеру в Молодежной редакции Казахского телевидения в 1971 году, вместе набивали шишки и вместе смазывали их лауреатским елеем на всевозможных всесоюзных фестивалях. И вот снова свела нас судьба на Ямском Поле. И здесь тоже нам досталось и взлетов и падений. И грудь в крестах, и голова в кустах – все было. Так, видно, жизнь устроена. Главное – достойно принимать и дары, и удары Судьбы.
Делай, как я (эстафета добра)
В бронетанковых войсках, еще задолго до научно-технической революции, в эпоху прославленных тридцатьчетверок, если выходила из строя рация, что частенько случалось в бою, командир взвода или роты подавал сигнал флажками над башней танка: "Делай, как я". И весь взвод или рота повторяли его боевой маневр. Неожиданно мне пришлось столкнуться с этим правилом и в гражданской жизни. Был я в командировке на Сахалине. Жил в гостинице в двухместном номере вместе с молодым рыбаком, вернувшимся с путины. Командировка заканчивалась. И тут неожиданно выяснилось, что я не рассчитал свои финансовые возможности. На мои телеграфные вопли прислать денег на обратный билет бухгалтерия молчала, как спаянный партизанский отряд. Я совсем пал духом. "Ты что такой, как мешком прибитый?" – спрашивает меня мой "сокамерник". Рассказываю ему свою грустную историю. "И это все?" – удивленно спрашивает он. "Все". – "Какие проблемы? Вот тебе деньги на обратный билет". Я обалдел. Спрашиваю его адрес, на который тут же вышлю долг. "А зачем? – спрашивает он. – Подумаешь, деньги (а деньги и тогда, в эпоху застоя, были немалые). Ты лучше верни их тому, кто окажется в твоей нынешней ситуации". Нужно ли говорить, что такая возможность мне вскоре представилась. И я с огромным удовольствием воспользовался ситуацией и вернул долг тому, кто в нем очень остро нуждался.
Проклятие
Когда было принято решение о возрождении храма Христа Спасителя, мы решили сделать об этом сюжет и взять интервью у главного архитектора Москвы. Едем на встречу с главным архитектором. По дороге автор сюжета, студентка Историко-архивного института, спрашивает нас: "Ребята, а вы хоть знаете таинственные мистические истории, связанные с судьбой этого храма?" Мы, естественно, ничего не знали. Откуда нам было знать. Мы скользим по поверхности событий. В глубину истории редко приходится погружаться. На этот раз с помощью нашего автора рискнули, и ничего хорошего из этого не вышло. Вот уж поистине, меньше знаешь – лучше спишь. И вот что нам поведала наш автор. Оказывается, до строительства храма на этом месте был женский монастырь. Когда в середине XIX века было принято решение о строительстве храма, по высочайшему повелению этот монастырь был снесен. И тогда настоятельница монастыря прокляла это место. Нельзя в угоду новому разрушать старые святыни. Не будет храм долговечен, и ничего здесь не будет. И действительно, храм и полвека не простоял. Взорвали. Решили на этом месте строить новый храм, Дворец Советов. Ничего не вышло. Затем планировали еще какие-то сооружения – тоже ничего не вышло. Грунт не тот, плывуны какие-то. Наконец построили бассейн "Москва". И вот – новое решение. А проклятие-то не снято…
Приехали мы в резиденцию главного архитектора. На первом этаже, где назначена была встреча, развернута экспозиция по истории храма: старые фотографии храма и окрестностей, огромные фотографии его архитектурных элементов, а в центре зала – большой макет самого храма. Главный архитектор опаздывал, задержался на каком-то очередном заседании. И мы решили, чтобы не терять время, подснять экспозицию. Я говорю оператору Грачику Саакяну: "Грачик, пройдись панорамой по фотодокументам и выйди на макет храма". Он так и сделал. Начал с фотографии храма, затем панорама по документам, и стал выходить на макет храма. И здесь телекамера буквально взорвалась у него в руках, внутри загремело, посыпались искры, и все. Получился так называемый салат, когда камера начинает жевать пленку. Все. На этом съемка окончилась. Камеру пришлось отдавать в ремонт. Кассету выбросили. На повтор сюжета нам технику не дали. Решили не рисковать.
Знак свыше
Рядом с моим местом жительства расположен храм иконы Смоленской Божией Матери в поселке Софрино. Я бываю там на различных религиозных праздниках. И вот как-то прихожане, зная, что я работаю на телевидении, обратились ко мне за помощью. Их совсем затерроризировал бывший староста. После того, как его переизбрали, он стал писать кляузы во все инстанции: Министерство культуры, Патриархию. Вся культовая жизнь пошла наперекосяк, буквально замучили многочисленные комиссии и проверки. Я решил сделать сюжет в одну из своих программ. Приехали со съемочной группой. Разговор получился потрясающий, на какой-то пронзительной ноте искренности и боли. В заключение решили снять адресный план храма. А дело было в конце декабря. Унылый серенький денек. Полхрама скрыто в густых свинцово-серых облаках. Снимать, собственно говоря, нечего. Но тем не менее я уговорил оператора снимать то, что есть. Выбрали место. А снег – даже не по пояс, по грудь. Долго вытаптывали площадку для штатива. С горем пополам установили его, укрепили на нем камеру. И в этот момент облака над храмом разошлись, обнажив кусочек иссиня-голубого неба, и прямо на купол брызнул солнечный сноп света. "Мотор! – завопил я что есть мочи. – Снимай!" Грачик стал снимать, на ходу поправляя фокус на объективе. "Снято!" – отрапортовал обалдевший оператор. И тут же тучи сомкнулись, и все снова погрузилось в серую муть. Что можно по этому поводу сказать? Ничего. Есть вещи в этой жизни, недоступные нашему разумению.