- Посмотри, что происходит... Люди едут и едут... Куда, зачем?. Чтобы жить по два-три года в вагончиках?.. И задыхаться летом от жары, а зимой мерзнуть в четырех стенах, ведь там не топят?.. И учить язык, то есть учиться заново говорить?.. И забыть, надолго забыть, что ты был врачом, учителем, музыкантом - убирать чужие квартиры, нянчить чужих детей?.. И слышать, как то там, то здесь взорвалась бомба, столько-то убито, столько-то ранено, и хорошо еще, если речь идет только о бомбе, каждый день можно ждать кое-чего похуже... И все-таки... Все-таки люди едут... Значит, есть причина?..
- И ты... И твоя жена (он почувствовал, как ее рука напряглась и легонько шевельнулась, словно желая высвободиться)... Она думает, как ты?.. Ведь ты ничего мне так и не рассказал о ней, о детях...
- Да, она думает, как я... Кстати, у нее все родные погибли в Рижском гетто.
- И вы решили?..
- Да...
Вера покачала головой:
- Но что ты там будешь делать?..
- Не знаю. Если понадобится - буду мести улицы, класть кирпичи, меня этим не испугаешь...
- Но ты - доктор наук... Тебе не кажется, что это - самоубийство?..
- Не думаю. Скорее самоубийство - оставаться здесь. Когда в метро на Пушкинской мне в руки суют фашистские листки, газетенки, брошюрки, вплоть до "Майн кампф", а все вокруг бегут, спешат, никому нет дела... Мне кажется, начни завтра какие-нибудь молодчики расстреливать моих детей, все также будут куда-то бежать, спешить, никто не остановится...
- Но там... Ты сам говоришь - что ни день, то взрывы, теракты...
- По крайней мере там есть автоматы...
Потихоньку стало накрапывать. Сквозь поредевшую листву акации, под которой они сидели, просочилось и упало на них несколько капель. Он сбросил пиджак, накинул его на Веру, но она, передернув плечами, высвободила одну полу и накрыла ею Лазаря. Теперь они сидели, тесно прижавшись друг к другу, Лазарь чувствовал, как сквозь его рубашку, сквозь жакет и белую блузку, в которые была одета Вера, от ее плеча, ее тела струится к нему живое тепло.
- Говори... Что же ты замолчал?..
- Видишь ли, тебе это трудно понять, а мне - объяснить... Но если коротко, то нам надоело... Мы не собаки, которых можно по настроению приласкать, погладить или пнуть ногой... Мы не хуже и не лучше других, и мы хотим одного - чтобы к нам относились, как ко всем остальным... А там, куда мы едем... Весь этот жалкий лоскуток земли, из-за которого столько шума, можно накрыть тюбетейкой... Но эту землю нужно устроить, обжить, защитить, чтобы люди, если придется, не клянчили больше, не молили - о помощи, об убежище, как это было, когда не где-нибудь, а в самом центре Европы, и не когда-то, а в середине двадцатого века, при общем молчании их, как скот, гнали на убой... Миллионы, миллионы людей...
- Страшные вещи ты говоришь...
- Страшен мир, где такие вещи возможны...
Они помолчали. Она приникла к нему, как если бы хотела от чего-то его защитить или, напротив, сама ища защиты. Ветвистая жилка у нее на виске оказалась возле его губ. Целуя ее, он зарылся носом в ее волосы, вдохнул их давно забытый цветочный, луговой аромат...
Потом они пытались, но без успеха, спастись от дождя, притиснувшись к стволу приютившей их акации. (При этом Лазарю на ум пришел пустырь перед Вериным домом и та, давнишняя гроза...). Вера вспомнила про зонтик, Лазарь его развернул и поднял над головой, придерживая другой рукой пиджак, накрывающий обоих. Дождь, долго копивший силы, между тем припустил вовсю. Он хлестал тяжелыми, упругими струями по земле, по памятникам, по могильным плитам, его брызги, отскакивая от мрамора и гранита, клубились над полированной поверхностью, висели в воздухе сплошным туманом. Все дали заволокло плотной сизой пеленой. Сквозь ливень, как сквозь мутное стекло, виднелись горбатые, никнущие к земле кусты сирени, надгробья, которые казались ожившими, жмущимися друг к другу. Взбаламученные потоки бурлили среди могил, сливались, пузырились, волокли обломки ветвей, палую листву, креповые ленты с венков, раскуроченные, сорванные с деревьев вороньи гнезда...
Вера стояла, прильнув к Лазарю, припав головой к его груди. Манипулируя зонтом, он старался хоть немного уберечь ее от хлестких струй, бьющих то отвесно, то наискось, но по щекам ее бежали крупные капли. Впрочем, он был не уверен, что это дождь...
Они стояли под зонтом, единственной их зашитой, а дождь все лил и лил. Казалось, хляби небесные разверзлись и затопили всю сушу. Молнии вспарывали небо, зловеще озаряя мертвенным фиолетовым светом все пространство. Грохотал гром. Вокруг островка, который с каждой минутой все больше размякал и таял у них под ногами, бушевал потоп, и было похоже, что от всей тверди земной остался только этот жалкий, ничтожный островок, да и тот вот-вот утонет, скроется под водой...
МОЙ ДРУГ - БОРЯ ЛИПКИН, МИЛЛИОНЕР
1
Сразу хочу вас предупредить: не завидуйте.
И не только потому, что зависть, как известно, весьма скверное чувство.
Просто если у вас есть друг-миллионер, вам и завидовать нечему.
Если же нет - все равно не завидуйте. Бог с ними, с миллионерами...
Почему?..
Об этом чуть позже. А сначала - о книгах.
2
Видите ли, раньше я и думать не думал, что это за штука - продавать книги. Кто этим занимался, тот меня поймет, а кто не занимался, тому не объяснишь... Короче говоря, когда все наконец было решено - едем!.. - и многочисленные хорошо вам известные - или, к счастью, неизвестные - формальности остались позади и наступил черед расставаться с книгами, я едва не спустил первого же покупателя с лестницы. Это был наглый, совершенно бесцеремонный тип, и когда его взгляд с жадностью скользил по стеллажам, когда он выдергивал из плотного ряда какую-нибудь книгу и по-хозяйски листал ее, и поглаживал корешок с потускневшим золотым тиснением, и щелкал костяшками пальцев по старинному переплету, а там, где махрилась кожа, ковырял длинным, заботливо отрощенным ногтем, - у меня было такое чувство, с каким вы наблюдали бы, как у вас на глазах кто-то гладит, и мнет, и тискает грудь вашей жены. К тому же, уловив что-то эдакое в моем лице, он принялся мне втолковывать, что бизнес есть бизнес, и для свободного рынка, в который мы, слава тебе, господи, наконец-то вступаем, все на свете - товар, будь то собрание сочинений Пушкина, картины Рембранта или японские презервативы...
Вот здесь-то я ему и сказал, чтобы он убирался. "Как это?.." - захлопал он белесыми ресницами. - "А вот так, - сказал я, - Вот ваш портфель..."
Сам удивляюсь, откуда у меня взялся такой непреклонный тон.
К нам стали приходить другие покупатели - наши знакомые, знакомые наших знакомых, люди милые, деликатные, мы беседовали о Бердяеве, Розанове, "серебряном веке", пили чай, хрустели сушками, после чего я помогал сложить и увязать отобранную литературу. Само собой, денег у них водилось немного, тем приятнее было вручить им на прощание что-нибудь ценное - просто так, на память.
И все бы хорошо - и разговоры, и чаепития, если бы не пустеющие на глазах книжные полки. К тому же мне предстояла куда более серьезная акция - продажа изданной в начале века двадцатитомной энциклопедии под редакцией профессора Южакова.
Не стану рассказывать, как появилась она в нашей семье, как никакие жизненные пертрубации не могли нас разлучить, скажу одно: для меня она не имела цены. Знатоки утверждали, что московские антиквары сходу заплатили бы за нее тысяч тридцать-сорок, у нас же продать ее можно тысяч за десять, да и то если отыщется настоящий покупатель.
"Настоящий покупатель..."
Где было его взять?..
И тут я вспомнил о Боре Липкине.
3
Что вам сказать о нем?.. Собственно, мы с Борей Липкиным разошлись еще задолго до того, как он сделался миллионером. Не знаю даже, сделался или нет, но говорили, было время, что ходит он в секретарях у оч-чень важного должностного лица, потом выяснилось, что он и сам стал оч-чень важным лицом в Союзе свободных предпринимателей (тогда уже пошла мода на все эти "вольные", "свободные", "независимые"...), потом с каким-то весьма ответственным поручением ездил не то в Швецию, не то в Швейцарию и привез оттуда шикарный "вольво", а затем выступил на какой-то престижной конференции с докладом в качестве эксперта по экономическим проблемам и был, говорят, облачен при этом в ослепительно белый, аргентинского покроя костюм...
Не знаю, что тут было правдой, что нет, но у меня давно пропала охота следить за его виражами. Случайные встречи, пустые приветствия - больше ничего нас не связывало.
И вот - я вспомнил о Боре Липкине...
4
Ах, лукавая, подлая человеческая натура! Ведь потому-то я и вспомнил о нем, что миллионер - не миллионер, а десять тысяч для него не деньги!.. Но себе я сказал, что Боря Липкин, как бы то ни было, мой друг, школьный товарищ, и однажды проявил себя с неожиданной и прямо-таки самоотверженной стороны... Ободрило меня и то, что на этот раз жена не встретила мое намерение в штыки, как обычно.
- Попробуй, - согласилась она, хотя и без особого энтузиазма. - Во всяком случае, ты ничем не рискуешь...
Близился десятый час вечера. Маша сидела на корточках, раскладывая кучками на разостланных по ковру газетах вынутое из комода барахло - для друзей, для соседей, что кому, в основном детские вещички, которые носила когда-то наша дочь, и другие - которые носил не так давно ее сын... Только теперь, глядя на склоненную Машину голову с пестрыми от седины волосами, на медлительные движения ее рук, я начал понимать, что значат для нее эти тряпочки, хранимые столько лет...
Я поднял трубку и крутанул диск, решив, что для неделовых звонков к деловым людям наступило самое подходящее время.
- Алло?.. - раздался в трубке низкий, тягучий голос и послышалось частое, с заметной хрипотцой дыхание. Я понял, что это Юля, точнее - Юлька, поскольку только так называли жену Липкина на телестудии, куда я заглядывал порой ради какого-никакого заработка. Юлька... Ей это шло, может быть, из-за доставшихся от предков нескольких капель шляхетской крови, а может быть из-за зеленых, с хищной рыжинкой глаз, придававших ей что-то рысье, в сочетании с узкой, в рюмочку, талией, пружинистыми бедрами и высокой, дерзко выпирающей грудью. Будучи всего лишь ассистентом режиссера, она вела себя так, словно вся телестудия крутилась вокруг нее, и умела надавить на ей одной известные рычаги, чтобы добиться своего или - при желании - помочь вам. Стоило задержать ее в коридоре, выкурить сигарету-другую (курила она частыми, жадными затяжками) - и ваше дело бывало решено, конечно - мелкое, вроде досрочного получения гонорара за внутреннюю рецензию, за крупные она не бралась. Но все знали, что "Юлька - своя в доску", и ей нравилось, что все это знают.
- Это ты?.. Это вы?.. - оживилась она, перескакивая в разговоре со мной, как обычно, с "ты" на "вы". - Борьки нет, жду с минуты на минуту, рейс запаздывает... Где был, куда его носило?.. Да в Амстердам, в Копенгаген, еще куда-то... Там у него сплошные встречи, саммиты, а самого, дурака, диабет замучил, представляете?.. Еле ноги таскает... А что такое случилось?..
Я что-то промычал в трубку.
- Да нет, я же чувствую... Сколько лет не звонили, значит...
Верно, Липкину я не звонил давным-давно, даже странно, что у меня сохранился его номер.
- Видите ли, Юля... - выжал, выдавил я с запинкой. - Видите ли... Дело в том, что мы уезжаем...
Она не дала мне договорить, уловив, с каким трудом продирается у меня сквозь горло каждое слово.
- Да-да, я слышала... Правда, не поверила сначала: чтобы вы - и вдруг... А потом поняла: и правильно делаете!.. Столько лет человека травили, мытарили, под конец в сионисты записали... Как вы до сих пор терпели, удивляюсь?.. Да тут и вопросов нет, какой может быть вопрос!..
- Вопрос есть, - сказал я, досадуя, что затеял этот разговор. - Вопрос есть всегда, когда люди теряют родину... Родину, Юля, понимаете?..
- Родину?.. Не смешите меня...- В паузе что-то чиркнуло, должно быть, она прикурила, затянулась. - Это кому же она - родина?.. - Голос у нее стал злым, отрывистым. - Она что - вам, евреям, родина?.. Или она русским людям - родина?.. Нет, вы скажите - кому?.. Да вот я, русская баба, своему Липкину говорю: Липкин, плюнь на все - едем!.. Ты оглянись - все, кто мог, уже уехали!.. "Нет, - долдонит, - у меня дела ..." Дурень, говорю, у тебя диабет! И тебе, может быть, там жизнь продлят!..
Я повернул разговор на диабет, на известные мне целебные травки.
- Ой, - вспомнила она, - что же я все про свое... Говорите, что у вас, я Липкину передам...
Я рассказал об энциклопедии. Упомянул, что не хотел бы отдавать ее в чужие руки. И в заключение назвал цену, отчего-то сократив ее наполовину - с десяти до пяти тысяч.
- И это все?.. Вся ваша просьба?..
- Вся, вся, - подтвердил я торопливо, и веря, и не веря в удачу. - Это все, и если...
- О господи, - возмутилась Юлька, - да какой может быть разговор!.. - Она вскрикнула, бросила трубку, вернулась:
- Бегу, кажется он... Завтра Липкин вам позвонит... Или вы сами ему звякните с утра...
Я положил трубку и перевел дух.
- Надо верить в людей! - произнес я с пафосом, обращаясь к Маше. - Липкин - это по нынешним временам звучит гордо!.. Они купят у нас энциклопедию...
- За полцены... - Маша пожала плечами. Она все еще сидела на полу, посреди разложенных в кучки вещей.
- "И враги человеку домашние его", - попробовал я отшутиться. Но шутки не получилось. Да, я не умел продавать, не умел покупать, всю жизнь я занимался другими делами... И потом - на кой дьявол сдалась моя энциклопедия Липкиным?.. Если они даже возьмут ее, так только из сочувствия, из жалости!.. К черту! Ко всем чертям!..
- Успокойся, - сказал я Маше. - Не нужны нам их тысячи - ни пять, ни десять... Как-нибудь обойдемся. - Я присел на пол, притянул ее к себе и поцеловал в макушку.
- А как же энциклопедия?..
- Там будет видно...
Через полчаса зазвонил телефон. Сам не знаю почему, но я подумал, что это звонит Липкин.
И в самом деле - это был он.
5
Это был он, Боря Липкин... Только-только из Амстердама или откуда-то еще... Замученный диабетом... Прилетел и звонит - чуть не с порога... Как было такое не оценить!..
- Привет, привет, - забулькал в трубке напористый с легкой картавинкой басок, забулькал, поскольку вместо "п" Липкин выговаривал нечто среднее между "п" и "б". - Юлька мне про все доложила. Ну-ну... Выходит, и ты, Брут... Но пока я молчу. Надо бы встретиться, поговорить... Ты как?..
- Надо бы, - сказал я. - Только у тебя теперь сплошные саммиты, где уж там... А то заехали бы с Юлей, посидели, чайку попили...
- А что, я готов, - отозвался Липкин без промедления. - Но ты прав: до того занятый человек стал - сам себе удивляюсь... - Он рассмеялся, давая знать, что принимает мою иронию насчет саммитов... - Я чего звоню: завтрашний день у меня расписан по минутам, а послезавтра в Турцию лечу, требуется подскочить в Стамбул на пару деньков. Ну, а вернусь - тут мы и сообразим вечерочек... О’кей?..
Амстердам, Коценгаген... Теперь - Стамбул... Ну и ну... Интонация у Липкина, впрочем, была самая дружеская, словно мы не годы не видались, а какую-нибудь неделю.
Между тем опустевшие книжные стеллажи взирали на меня угрюмо, как ниши в стене колумбария. Полки с томами энциклопедии ждали своей очереди. Глядя на них, я ощущал себя не то предателем, не то палачом.
Я все-таки спросил:
- Тебе Юля объяснила, в чем дело?..
- А как же... Не тревожься, все будет, как ты хочешь.
Выходит, я зря так скверно думал о Липкине какие-то полчаса назад, не говоря уж о слухах, которые раньше до меня долетали и которым в душе я не давал должного отпора...
- Кстати, - сказал я, - энциклопедия и дочке твоей пригодится. Ведь она у тебя на филфаке, или я что-то путаю?..
- Все правильно, не путаешь. - Он помолчал, посопел в трубку. - Девка она способная, головастая, только забот с ними со всеми, сам понимаешь...
- Понимаю...
- "Понимаю!.." Что ты понимаешь?.. Ляпнул я однажды - мол, такой-то своего оболтуса в Кембридж посылает, вот наша Зинуля и загорелась... Так ведь Кембридж - это тебе не Конотоп и даже не МГУ, он та-аких денег стоит... Хотя с другой стороны Кембридж это Кембридж, верно?..
- Вы слышите, люди?.. - запела в трубку Юлька на фальшиво-"местечковый" манер. - И это родной отец?.. Он еще ду-умает, посылать ли свою единственную дочку в Кембридж?..
Слушая, как они припираются друг с другом, я начал опасаться, как бы в связи с Кембриджем Липкин не забыл об энциклопедии. Но, пожалуй, не стоило напоминать ему о ней лишний раз.
- Послушай, дорогой, - рассердился он, - мы когда с тобой встретились?.. Я не школу, не школу имею в виду...
- Не помню... Лет двадцать пять назад...
- Так вот, не двадцать пять, а двадцать семь, а если точно, так двадцать семь с половиной. И что - случалось за это время,
чтобы Липкин тебе соврал, не сдержал слова?.. - Он круто ругнулся. - Запомни: через два дня возвращаюсь из Турции, приезжаем к тебе, забираем энциклопедию - и все о’кей. Понял?.. Привет Маше! Хоп!..