- Думаю, так будет лучше... И для вас, и для нас... - Он погладил бородку. - Но в первую голову - для вас... Ведь, согласитесь, рано или поздно кому-то придется отвечать перед русским народом за все, что вы над ним учинили... Рано или поздно... А мы, - уже другим, трибунным голосом добавил он, оборачиваясь к Липкину, - мы будем его спасать, вызволять из беды... Поможем ему возродиться... Так ведь?..
Липкин с готовностью и не без важности кивнул.
Вот как... "Спасать"... "Вызволять"... "Возрождать"...
Перед микрорайоном, в котором мы жили, на самой окраине города не так давно раскинулась громадная, без конца и края толкучка. Чтобы добраться от автобусной остановки до своего дома, требовалось пробиться сквозь толпу, сквозь блуждающую от прилавка к прилавку пьянь, сквозь шныряющую между взрослыми вороватую мелюзгу, протиснуться сквозь густые ряды "челноков", торгующих китайскими куртками, турецкими майками, штатовскими джинсами. У входа кишели, просили милостыню нищие - кто стоя, кто сидя на земле, выставив перед собой фуражку или жестяную баночку с горсткой монеток на донце...
Это и есть - "спасение", "возрождение"?..
Сук-кины сыны!..
А эта столыпинская бородка, этот пробор... Этот офис, куда входит Родионов хозяином... Разыгрывая из себя негоцианта а-ля рюсс в стиле ретро... А эта шушера, которая прислуживает Липкину, - это же вчерашний партийный истеблишмент... Ведь я раньше слышал их имена, встречал их рожи... Они лишились своих кресел, своих привилегий?.. Не беда: они перепродают автомашины из Тольятти, сбывают медь во Францию, наживаются на каракуле в Лондоне, гребут миллионы, гребут валюту, обдирают страну, обдирают народ, зато в Вашингтоне их приветствуют - демократия, свободный рынок, сотрудничество... В чем?.. С кем?.. За чей счет?..
И придет день - они заложат Липкина. Сейчас он для них - эмблема, фирменный знак. Но настанет момент - и они укажут на Липкина, а сами опять предстанут в роли патриотов, спасителей отчизны, заступников за поруганный народ...
- Ну, что же, - сказал я, поднимаясь, - вызволяйте, возрождайте, не стану мешать. Только, сдается мне, в этих делах вы такие же специалисты, как и в области национальных проблем... Помните старый анекдот: в одной африканской стране удачно решили еврейский вопрос. Отправились наши учиться, перенимать передовой опыт. Спрашивают, что да как. А им объясняют: все очень просто, был у нас один еврей - и мы его съели...
- Тебя, Боря, кажется, вполне устраивает такой вариант, - произнес я уже в дверях. - А вас там не было, Родионов, среди наших специалистов?.. Наверняка вы там были, у вас хорошая школа...
16
Как ни странно, именно в ту секунду, когда я, не думая, сморозил Родионову, что энциклопедия уже продана, у меня возник вполне четкий план. Я изложил его Маше. Она его одобрила: "Когда теряешь все, что значат несколько тысяч?.."
Я обо всем договорился с городской библиотекой... Мы были связаны добрыми отношениями много лет - здесь проводились конференции по моим произведениям, встречи с читателями, в особом шкафу хранились книги с автографами, среди них и мои. Директриса, женщина крупного сложения, грубоватая на вид, с широкоскулым крестьянским лицом, помедлив с минуту и что-то, видимо, просчитав в уме, сообщила, что у них имеются недоиспользованные фонды на приобретение новой литературы, библиотека не очень много, но кое-что сможет мне уплатить... Я попросил ее больше не заикаться о плате, и Екатерина Тимофеевна, кажется, даже обиделась, пожала плечами, вышла из кабинета, оставив меня в одиночестве, и через некоторое время вернулась - с красными глазами и мокрым, скомканным в кулаке платком.
- Ну, как знаете, - сказала она, глядя в окно, за которым шелестел и переливался на солнце свежей серебристо-зеленой листвой молодой тополек. - За подарок ваш, конечно, большое вам спасибо, только лучше бы энциклопедия ваша осталась при вас, а вы сами никуда... никуда бы... - Она смолкла.
Никто за все это время не сказал мне ничего подобного. Никто... Я подошел к столу, за которым она сидела, наклонился к руке, сжимавшей платочек, и коснулся, губами каждой из побелевших от напряжения косточек.
Екатерина Тимофеевна не шевельнулась, будто ничего не заметила.
- Вот вы - писатель... Вы можете мне объяснить, что случилось?.. - по-прежнему глядя в окно, спросила она. - Что происходит - со страной, со всеми нами?.. Что?..
17
Мы встретились несколько лет спустя в Нью-Йорке, в Центральном парке - я и Липкин... Было уже на исходе, как здесь говорят, "индейское (по-нашему - "бабье") лето", поразительная пора последнего всплеска жизненных сил в предощущении близкой гибели. Когда-то я видел, как на Кавказе остролистые, шипастые агавы накануне зимы выбрасывают из сердцевины стреловидный двух-трех метровый цветонос, на вершине которого вызывающе пламенеют красные, розовые, пурпурные лепестки... В Центральном парке агавы не росли, но и без них в это время года он был прекрасен: уже нежно золотились трепетавшие на ветерке акации, уже в светлой гуще кленовой листвы желтели, рдели, пунцовели налитые сухим осенним жаром огни, только дубы как ни в чем ни бывало пышно зеленели, красуясь нетронутой мощью и время от времени шлепая об асфальт не продолговатые, а непривычно-круглые желуди.
Я сидел на ярком, но уже негреющем солнцепеке и читал свой рассказ, опубликованный одной русскоязычной нью-йоркской газетой. Рассказы мои печатали редко. Не испытывая большой нежности к своей родине, я не хотел уподобляться тем, кто прежде искусно приспосабливался и преданно лизал ей пятки, а ныне, в безопасном отдалении, плевал через океан в ее сторону ядовитой слюной...
Рассказ, написанный легким, прозрачным слогом, получился живым. Я перечитывал его с давно забытым удовольствием, заметив при этом лишь краем глаза, как мимо меня по дорожке прошел грузный, рыхло сложенный человек в балахонистом, табачного цвета плаще, расстегнутом спереди и едва не метущим землю раскидистыми полами. Я запоздало узнал его, глядя в широкую, плотную спину с покатыми плечами... Липкин!..
Я окликнул его. Мы обнялись и присели, не столько, кажется, обрадованные, сколько удивленные неожиданной встречей. Хотя можно ли чему-то удивляться в Нью-Йорке?..
Он был все тот же Боря Липкин, правда, еще более обрюзгший и с заметной тусклинкой в когда-то горячо блестевших карих глазах. Возможно, из-за этой тусклинки да седины в волосах он показался мне в какой-то момент как бы припорошенным тонким налетом пыли.
- Что ты тут делаешь?
- Пока присматриваюсь...
- Присматриваешься?.. - не понял я. - Ты здесь довольно часто бывал, чтобы успеть присмотреться....
- Бывал, но не в таком качестве... - Он вздохнул и выразительно посмотрел на меня.
- Так ты?..
- Да, вот именно... Так же, как ты...
- Но почему?..
Он посопел, порылся в карманах, достал платок и с шумом высморкался.
- Скажу тебе одно: пока мы нужны, нас терпят... Понял?.. Будь то Россия, Бразилия, или какая-нибудь Лапландия... И твоя благословенная Америка тоже, не сомневайся... Нас терпят, пока мы нужны, попомни мои слова... - Он похлопал пухлой рукой меня по колену. - Так было, так есть и так будет... Повсюду, кроме одной страны, ты знаешь, какой...
Я не верил своим ушам. Я не верил своим глазам. Я помнил, как он, Боря Липкин, поднялся, навис над столом, занимавшим пол-офиса, и потряс толстой, стиснутой в кулаке пачкой долларов:
- Теперь мы увидим, кто и у кого попляшет!..
- Что же случилось?.. Ведь ты был в такой дружбе с Родионовым... И мало того, - съязвил я, не удержавшись, - ты ведь даже... Правда, не знаю, так ли это на самом деле... Крестился...
- С волками жить - по волчьи выть... - угрюмо буркнул, скосившись в сторону, Липкин.
- М-м-м... И все-таки Родионов...
- "Родионов! Родионов!.." - Липкин вспыхнул, одутловатые щеки его побагровели. - А что - Родионов?.. Ты думаешь, он за человека меня считал когда-нибудь?.. Кто я для него был?.. Жид!.. Понял?.. Жид пархатый!.. Жидяра!.. Усек?.. "Умный еврей при губернаторе" - слыхал про такую должность?.. Так вот: все эти Березовские, Гусинские, Ходорковские и прочие - "умные евреи при губернаторе"!.. И все!.. И не больше того!.. А настанет момент, когда у них появятся свои Березовские и Гусинские, тогда этим тоже дадут хо-орошего леща под задницу и выпрут на все четыре стороны!.. Думаешь, почему они денежки в загранбанках держат?.. Да все поэтому!..
- Но ты-то... Заводик под Лионом или как это - "небольшое предприятие"... То да се...
- "То да се"!.. Думаешь, все это мое было?.. Я же сказал: я был им нужен до поры до времени - и только!.. Моего, если хочешь знать, тут было кот наплакал!..
Мы помолчали. С дуба, под которым мы сидели, сорвался желудь и шмякнулся об асфальт.
- Ты что же, совсем нищим сюда приехал?..
Видимо, Липкин уловил в моем голосе жалостливую нотку и усмехнулся:
- Ну, нет, напрасно ты меня за окончательного пентюха держишь... Правда, если бы я не дал недавно маху с лицензиями, а сунул, кому требуется... Да что теперь говорить!.. На хлеб с молочишком нам с Юлькой хватит, а может и еще кое на что...
Он покровительственно, точь-в-точь как в свое время у себя в офисе, посмотрел на меня, на мою легкую и довольно поношенную, еще из Союза, куртку, на грубые, на толстой подошве, туфли китайского производства, на свернутую в трубку газету (мне почему-то не хотелось объяснять Липкину, что в ней...) - и под его взглядом вдруг вспомнилась мне огромная, подступавшая к нашим окнам толкучка, беспорядочное коловращение массы народа, пьяные, надрывные голоса, наглые выкрики, призывные, молящие глаза, кишение стариков и старух, выпрашивающих милостыню у входа...
- Я знаю, о чем ты думаешь, что хочешь сказать... - Липкин улыбался, но кончики губ его дрожали, казалось, ему стоит больших усилий сдержаться. - Что мы, коммерсанты, бизнесмены - грабители, кровопийцы... Ведь так?.. Но ты-то - не грабитель, не кровопийца, а совсем даже, как говорится, наоборот... И что же?.. Оба мы сидим на одной скамеечке, рядышком, в Нью-Йорке... Скажешь, случайность?.. Нет, это судьба. Наша еврейская судьба...
18
В самом деле, тут было над чем подумать... Липкин говорил об антисемитах... О Родионове... О России, в которой евреям нельзя, невозможно жить... Об антисемитской компании, которая там развернулась и набирает темпы... А я все думал о его словах по поводу "одной скамеечки" и "еврейской судьбы" ...
Да, мы сидели рядом, на одной скамеечку, но что между нами было общего?.. Когда-то - единственный раз! - наши пути пересеклись в провонявшем табачным дымом редакционном кабинете - и потом разошлись-разбежались в разные стороны... Можно ли представить более несхожих людей, чем мы с Липкиным?.. О какой "единой судьбе" можно говорить?.. А тысячи, сотни тысяч наших эмигрантов?.. Между ними, как и у каждого народа, есть подлецы и праведники, рвачи и добросовестные трудяги, рьяные поклонники "золотого тельца" и бессеребренники, люди чести и долга... Они по-разному относились к земле, на которой жили, рождали детей - одни воевали за нее, отдавали жизни, строили, учили, лечили, другие старались побольше выжать из нее для себя, там обмануть, здесь словчить... Что между ними общего? Некий гипотетический предок, которого никто никогда не видел?.. Пещера, где он жил?..
Я думал обо всем этом, вяло прислушиваясь к тому, о чем говорил Липкин, а говорил он о том, что они с Юлькой намерены открыть пансионат для приезжающих в Нью-Йорк погостить из России, а впоследствии, возможно, и небольшой, отель - не "Хилтон", разумеется, но...
Мы не заметили, как начал накрапывать дождь, вначале мелкий, реденький, приносимый ветром со стороны Гудзона, потом участившийся. Только тут, взглянув на часы, я вспомнил о Маше, которая вскоре должна вернуться с бебисита. Небо посерело, потемнело, сияющие, праздничные краски листвы померкли, как бы затянутые паутиной. Мы не успели сообразить, что происходит, как прямо над нашими головами прогрохотал гром и следом хлынул дождь, превратившийся в ливень с крупными голубоватыми градинами, скачущими по асфальту.
Мы резво бежали по дорожке, оскальзываясь на градинах, прыгая через лужи, со стороны это выглядело, должно быть, довольно забавно. Дождь мочил, хлестал с одинаковой силой нас обоих, Липкина и меня. Вот она, - подумалось мне, - наша судьба... Наша общая еврейская судьба... Само небо разверзлось, выступая моим оппонентом...
- Чему ты смеешься?.. - полунедоуменно, полуиспуганно спросил меня Липкин.
Я не стал объяснять...
Мы кое-как добрались до транспортной остановки, и Липкин тут же нырнул в подошедший автобус. Я остался ждать своего - нам снова было в разные стороны...
КОТИК ФРЕД
Маленькая повесть с американским сюжетом
В повести действуют:
Котик Фред.
Злодей опоссум.
Фил, в прошлом - Филипп.
Нэнси, в прошлом - Нина.
Александр Наумович Корецкий, в прошлом - Александр Наумович Корецкий.
А также кое-кто еще.
1
Итак, признайтесь: известно ли вам, кто виноват в том, что злодей опоссум едва не лишил жизни бедняжку Фреда?..
Нет?..
Тогда слушайте.
В том, что злодей опоссум едва не загрыз котика Фреда, в первую голову виноват сам Фред, которым в ту злополучную ночь овладела чрезмерная сексуальная озабоченность, а это, по многочисленным свидетельствам, приводит к беде не одних котов.
Было бы, однако, большой ошибкой считать, что в случившемся виновен только Фред. Как будет показано ниже, значительная (если не значительнейшая) доля вины падает на Александра Наумовича Корецкого, приехавшего из Кливленда, штат Огайо, погостить к своему брату в Нью-Йорк.
Хотя, если разобраться, виноват в происшедшем был и брат его Фил, который предложил Александру Наумовичу пожить в Нью-Йорке, пока он сам и жена его Нэнси будут совершать круиз по Европе с небольшими остановками в Лондоне, Париже, Брюсселе и Копенгагене.
Впрочем ("Ищите, ищите женщину!...") не обошлось тут и без Нэнси, поскольку именно ей явилась идея пригласить Александру Наумовича на время круиза, чтобы не отдавать котика Фреда в специальное заведение, типа кошачьего пансионата, где еще бог его знает, как обходятся с клиентами, деньги же за каждые сутки берут немалые...
2
И все же заметим справедливости ради, что когда Александр Наумович ехал в Нью-Йорк, он меньше всего думал о котике Фреде. Он совсем о нем не думал. Он даже не догадывался о его существовании. А думал он о предстоящей радостной встрече с братом, о долгих задушевных беседах, по которым стосковалось его эмигрантское сердце. Думал, что там, в Нью-Йорке, он собственными ногами пройдется по знаменитой на весь мир Пятой авеню, собственными глазами увидит Эмпайр-билдинг и Бруклинский мост, а самое главное - статую Свободы... Кроме того, в сокровенном уголке его сердца таилась стыдливая надежда раздобыть у брата немного денег...
3
Зачем нужны были ему деньги, об этом потом, пока же сообщим только, что надежда на них у него все возрастала по мере того, как брат водил его по своему дому, который казался Александру Наумовичу огромным и непомерно роскошным: ливингрум с камином, облицованным голубым мрамором, спальня, обставленная белым, в золотых завитушках гарнитуром, в стиле какого-то Людовика, не то четырнадцатого, не то пятнадцатого, бейсмент, обшитый дубовыми панелями, с громадным биллиардным столом посредине... В заключение же Фил подвел брата к длинному, во всю стену, застекленному стенду. Здесь, на зеленом бархате, располагались миниатюрные образчики обуви всех стран и времен: мушкетерские ботфорты со шпорами на пятке, украшенными серебряной звездочкой, римские сандалии с оплетающими ногу ремнями, футбольные бутсы, остроносые индейские мокасины, французские сабо, родимые российские лапоточки и много еще кое-чего, все искуснейшим образом смастеренное из кожи, стекла, дерева, соломки... Александр Наумович, от роду не знавший ничего, кроме перетянутых шнурками ботинок зимой и старомодных, с металлической застежкой сандалий летом, только почесывал макушку, с изумлением созерцая этот домашний музей с уникальными, приобретенными во время дальних путешествий экспонатами. Он изумился еще больше, когда Фил принялся называть цену, заплаченную за каждый из них. Но Фил перехватил шевельнувшийся в глазах Александра Наумовича вопрос и предупреждающе положил свою широкую, сильную руку на суховатое, острое плечо брата. Он заглянул ему в лицо. Он смотрел на брата долгим, протяжным взглядом, не моргая. При этом его глаза, бархатно-карие, с пленяющей женщин поволокой, потемнели и увлажнились.
- Для кого-нибудь это всего лишь мода... - сказал он, глядя на Александра Наумовича сверху вниз, будучи значительно выше его ростом. - Только не для меня... Ведь ты... Ты помнишь, кем был наш дед?..