12
Прокуратурой здесь теперь и не пахло. Бревенчатый домик до совершенной неузнаваемости переменил свой вид: стены были выложены мраморной плиткой, окна и двери - сплошное, окантованное сталью стекло, перед входом - ступени из серого гранита, во весь фасад - широкий, обшитый металлом козырек... Перестройка, впрочем, была завершена только наполовину - внутри от краски щипало в глазах, пол пересекали мостки, отражаясь в глянце не успевшего затвердеть лака.
- Я к Липкину, - сказал я вахтерше, сидевшей за тумбой с тремя телефонами, красным, зеленым и белым. - К Борису Липкину, - добавил я, запоздало сообразив, что не знаю ни отчества Липкина, ни официального его положения.
- Проходите, - проговорила вахтерша, с опаской посмотрев на меня, и поправила платочек, по-деревенски повязанный на голове. - Да глядите, не прилипните к полу, - остерегла она меня, поскольку мосток, на который я ступил, едва не опрокинулся.
"Липкин", "липнуть", "прилипнуть" - крутилось у меня в голове, пока я, балансируя руками, добирался по узким дощечкам до приемной. Здесь все сверкало - лак, полировка, стекло. Секретарша средних лет казалась тоже созданной из этих материалов.
- Сегодня у нас неприемный день, - сказала она, передернув плечами. Слово "Липкин", произнесенное без достаточной почтительности, исказило ее лицо оскорбленной гримасой.
- А вы доложите... - сказал я. - Доложите вашему шефу, боссу или как там это у вас называется... Он знает.
Спустя минуту после того, как она вошла в кабинет, оттуда выскользнул один из тех лощеных типов, которые бесшумно, словно двигаясь на коньках-роликах, сновали в приемной...
- Вас ожидают, - проговорил он с некоторой оторопелостью на лице.
Пройдя через тамбур, я толкнул дверь и увидел Липкина. Он шел мне навстречу, раскинув руки. Его серое, порядком обрюзгшее лицо светилось улыбкой. Он притиснул меня к отвислому, не умещающемуся под пиджаком животу. Три или четыре человека, находящихся в кабинете, взирали на нас с умилением. Что-то туманно-знакомое мерещилось мне в их лицах.
Липкин похлопал меня по спине, откинул голову, вгляделся в меня долгим, протяжным взглядом и вздохнул с явной сокрушенностью.
- Н-нда-а, брат, - произнес он врастяжку, возвращаясь к своему огромному столу, оснащенному множеством телефонов.
Я бы тоже мог сказать "н-нда-а", и не менее выразительно, - мне помнился другой Липкин, тот, который с молодым азартом принимал рискованные решения, мечтал написать роман и стать знаменитым...
Указав мне на кресло перед столом, он познакомил меня с теми, кто находился в этот момент в кабинете, называя имя и фамилию, за которыми следовал кивок головой, похожий на полупоклон, что же до лакированно-полированно-стеклянной секретарши, то она изобразила нечто подобное книксену.
Извинясь передо мной, Липкин минут пятнадцать-двадцать занимался делами. Перед ним ложились списки тех, кто должен был ехать с ним в Америку, и он кого-то решительно вычеркивал, кого-то вставлял. Один из его помощников зачитал только что полученный факс по поводу мест, бронируемых в отелях Вашингтона, Нью-Йорка и Филадельфии. Липкин продиктовал текст ответного факса. Затем было несколько следовавших друг за другом звонков по поводу партии автомашин, отгружаемых прямо с завода в Тольятти, и каракуля, перебрасываемого для выделки из Элисты в Ереван, чтобы поспеть к пушному аукциону в Лондоне. Потом был звонок из Парижа. Поговорив с некоей Инной о погоде и выяснив, что погода в Париже скверная, целыми днями моросит дождь, Липкин заверил свою собеседницу в том, что духи ("те самые, за которые ты обещала отдаться любому мужчине") уже в нижнем ящике его стола, это первое, а второе - два вагона с листовой медью будут отправлены во Францию не сегодня - завтра, лицензия получена...
- Они там этих наших шаляй-валяй не признают, - обернулся он ко мне, - нарушил сроки - плати неустойку, а это по контракту миллионы франков... К тому же у меня небольшое предприятие под Лионом, так что сам понимаешь...
Он продолжал слушать, диктовать, отвечать на звонки, одни бумаги на ходу подписывать, другие править... Я смотрел, слушал - и не верил себе. Этот мраморно-гранитный офис, эти факсы и звонки из Вашингтона и Парижа, этот каракуль для Лондона и листовая медь для кого-то еще... И вдобавок - "небольшое предприятие" под Лионом... И все это - Боря Липкин... Да в сравнении с масштабом дел, в которые он погружен, такой мизер - то, ради чего я к нему явился, ради чего ловил, охотился за ним по телефону...
О господи, думал я, и это - после Галича, после Юрия Домбровского... После "самиздата", диссидентства, "хроник", отпечатанных на тончайшей бумаге и передаваемых из рук в руки... После Сахарова, Солженицына, после всего...
13
- Ну, вот, - сказал Липкин, покончив с делами и приказав секретарше никого не впускать и ни с кем не соединять, - ты теперь сам увидел... И так - с утра до ночи... Собачья жизнь... - Он шумно вздохнул.
- Послушай, Боря, - повел я рукой вокруг, - откуда у тебя все это?.. Когда это ты успел?..
Глаза Липкина колюче блеснули под наплывами век:
- Спрашиваешь, когда успел?.. Успел, пока ты чирикал на машинке свои романы, понял?.. (Он произнес "романы" с ударением на "о"). И потом - пора бы знать: о таких вещах в приличном обществе не спрашивают. Скажу одно: бизнес есть бизнес...
Эти слова я уже слышал...
- "От трудов праведных..." - пробормотал я.
- "...не наживешь палат каменных"?.. - подхватил Липкин. - Это верно. Только кому она, эта твоя праведность, сейчас нужна?.. Сейчас нужно страну выволакивать из дерьма, вводить ее в цивилизованный мир...
- И для этого требуется небольшой заводик в Лионе?..
- Для этого требуются деньги, как ты не понимаешь! Деньги, деньги и еще раз деньги!..
- Да-да, - сказал я. - Как это мы пели: "Жила бы страна родная..." Помнишь?.. "И нету других забот..."
- Помню, как не помнить... - Он то ли притворился, то ли в самом деле не уловил иронии, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. - "И нету других забот..." И как там дальше: "И снег, и ветер, и звезд ночной полет..."
- "Меня мое сердце..." - Я споткнулся: - В какую-то "даль зовет..."
- "В какую-то..." - передразнил меня Липкин. - Вот видишь, и сам не помнишь... А я помню: "В тревожную даль зовет..." В тревожную, в тревожную... Боже, какими мы были дураками!.. - Он рассмеялся, черты лица его расплылись и смягчились.
- Но сейчас не о том речь... Я хотел спросить у тебя: чего это ты вдруг надумал?.. Ты хоть понимаешь, что ты с собой делаешь? Я ведь по тем краям поездил, повидал кое-что... Думаешь, там ты кому-то нужен будешь? Здесь тебя когда-никогда, а печатали, а там кто тебя печатать станет?..
- Все это мне известно, Боря, - сказал я. - И все думано-передумано...
- И ты понимаешь, что для тебя это - конец, самоубийство?
- Понимаю.
- Тогда - почему же?..
Взгляд, пронзивший меня, сделался скорбным и мудрым, как у старого попугая, который всю свою столетнюю жизнь прожил за прутьями клетки.
- Что же, могу ответить, - сказал я. - Хотя это, конечно, не ответ... - Я почувствовал, как дернулось, заколотилось мое сердце. - Когда моя дочь заговорила об отъезде, а я был уверен, что она и мысли такой не допускает, так я ее воспитал... И вот она взяла и заговорила, и я перебрал все аргументы, и те, и эти, и она барахталась в них, не в силах опровергнуть, и я жалел ее, а себя ненавидел за то, что так жестоко издеваюсь над ребенком... И знаешь, чем она меня сразила?.. - Папа, - сказала она, - я не хочу, чтобы мой сын когда-нибудь повторил твою судьбу... Твою или Ефима Иосифовича... (Так звали Левина). Она хорошо помнила Левина. Приходя к нам, он сажал ее, совсем еще малышку, к себе на колени, доставал из кармана шоколадку и рассказывал смешные истории...
Бывают моменты, когда слова излишни. Липкин сидел, обхватив голову руками, черные, с густой проседью волосы топорщились между напрягшихся пальцев. Прошла минута, другая... Он тяжело поднялся, заскрипев креслом, вышел из-за стола. Я поднялся ему навстречу.
- Понимаю, - сказал он, обняв меня за плечи, опустив голову - щека к щеке. - Все понимаю... - Мы постояли, как бы прислушиваясь к дыханию друг друга.
Вдруг он отстранился, взглянул на часы и быстрой, деловитой походкой вернулся к столу.
- Ну, говори, что для тебя сделать?..
Я напомнил ему об энциклопедии.
- Я серьезно спрашиваю, чем тебе помочь? - Он откинулся на спинку стула и смотрел на меня в упор. Какое-то самолюбиво-ребячливое выражение мелькнуло в его глазах, сердито блестевших из-под лохматых бровей. Казалось, если я не отвечу, он смертельно обидится.
Я рассмеялся.
- Боря, - сказал я. - Ты уже однажды помог мне... За такие штуки тебя тогда запросто могли вытурить из редакции...
Пухлые губы Липкина тронула довольная усмешка.
- Думаешь, мне мало тогда досталось от главного?.. Ему ведь тут же настучали, кто я и с кем вожусь. Все было... - Но тут он снова сделался серьезным, даже мрачным.
- Сдается мне, ты все-таки чего-то недопонимаешь. По-твоему, в наше время кому-нибудь еще нужны эти выдумки - мораль, совесть, истина и все такое?.. Чушь! В них сейчас не верят даже дети!..
Он отрывисто щелкнул ящиком стола и сунул мне в лицо зажатую в кулаке пачку грязно-зеленых бумажек:
- Вот во что верят люди, вот что им нужно! Кто владеет этим - владеет всем!.. И теперь... - Он кинул деньги в ящик и с треском его захлопнул. Его лицо потемнело, голос налился и стал грозным: - Теперь мы увидим, кто и у кого попляшет!..
Прежде, чем я успел что-то сказать, за дверями послышались голоса, шаги, наружная дверь тамбура взвизгнула еще не успевшими разработаться петлями.
- Я, кажется, предупреждал!.. - с досадой крикнул в селекторную трубку Липкин. И смолк.
Распахнулась дверь. В кабинет без стука, уверенным хозяйским шагом вошел Святослав Родионов.
Я обалдело уставился на него...
14
Дело в том, что был он злейшим нашим врагом, Святослав Родионов, моим и Липкина, правда, по разным причинам...
Еще недавно являлся он чем-то вроде всевластного визиря при шахе или султане, занимая с виду малозначительную должность - был помощником при Первом Лице в нашей республике. Однако стоило ему обронить пару слов как бы от имени Первого Лица или вписать несколько строчек в очередной доклад, которому он, в соответствии со своими обязанностями, придавал окончательный, вид, - и над головой обреченной на заклание жертвы сверкала молния, гремел гром, все летело в тартарары - репутация, положение, карьера. К тому же Родионов числил себя литературным критиком и публицистом, постоянно изобличая в своих статьях "израильских агрессоров", "еврейских националистов" и "тайных сионистов". Что до меня, то я все годы чувствовал на горле удавку, наброшенную Родионовым. Она то затягивалась так, что я по нескольку лет не мог опубликовать ни строки, то слегка ослабевала - ровно настолько, чтобы позволить мне напечатать повесть или роман, которые тут же подвергались разносу.
Липкин в то время работал секретарем в городской газете, регулярно печатавшей родионовские статьи, и был доволен жизнью. Родионов ему покровительствовал, чем он при случае любил прихвастнуть. А встретив меня на улице и задав два-три сочувственных вопроса, ободряюще хлопал по плечу и приглашал к себе домой - под зернистую икру отведать какой-нибудь необыкновенной, идущей на экспорт водочки... Я обещал, но ни разу его приглашением не воспользовался.
И вдруг Липкина исключили из партии, уволили с работы и, мало того, потребовали освободить квартиру, в которую он только-только вселился... Обо всем этом я узнал, когда Липкин позвонил мне и рвущимся, клокочущим от возбуждения голосом попросил приехать к нему.
Дом, в который я попал, ничем не напоминал стандартную хрущевскую пятиэтажку, в которой мы с Машей много лет жили на окраине города. Ну, а тут - лифты, лоджии, высоченные потолки... Я поднялся к Липкину на двенадцатый этаж. Казалось, чудовищной силы ураган ворвался к нему в квартиру, все разворотил, сдвинул с места и унесся дальше. В квартире шел капитальнейший, с размахом затеянный Липкиным ремонт - навешивались двери "под дуб", входившие тогда в моду, меняли колер стены, черным паркетом выстилался пол... Но все было брошено на полдороге, всюду громоздились груды вещей, новая мебель стояла не распакованной, а сам Липкин, распаренный, красный, сидел на кухне в майке и трусах перед водруженной на табуретку машинкой и сочинял жалобу в ЦК КПСС.
- Это все Родионов, сучара!.. - крикнул он, едва я перешагнул порог. - Сволочь! Антисемит! Ну, я ему, гаду, покажу!..
Он сходу предложил мне принять участие в совместной акции против Родионова:
- Он тебе тоже ведь жить не дает!.. Такие субчики нашего брата в Бабий Яр загоняли, в Освенцим!.. Пускай там, наверху, все узнают!.. - Он весь дрожал от ярости, табурет под ним скрипел и раскачивался, ходил ходуном.
"Тоже..." - сорвалось у него. - "Тоже..." Словечко это меня задело, зацепило, но я постарался пропустить его мимо ушей.
- Послушай, Боря, кому и на кого ты собрался жаловаться? - сказал я. - Кому и на кого?.. И потом: как это ты отхватил такие хоромы?..
- Как?.. Доброе дело сделал, человека спас... На него такую телегу сочинили, что если бы ее напечатать - хана, видали бы его в гробу в белых тапочках!.. Вот он и отплатил - добром за добро...
- А Родионов?..
- Родионов, гаденыш... Он же писать не умеет, пришлось его последнюю статью там подстричь, здесь подчистить, вот он и вызверился: "Как ты посмел?.. - кричит. - Ты не здесь, ты у себя в Израиле свои порядки устанавливай!.." - Я ему что-то вякнул, а он: "Я тебя в порошок сотру!.." И стер... Воспользовался тем, что в редакции хаеж подняли, квартире моей позавидовали... Я их насквозь вижу - черносотенцы, погромщики! И Родионов - главный антисемит!..
- Погоди, - говорю я, - Боря... Кто такой Родионов, ты мне не рассказывай... Но ведь и сам-то ты тоже хорош...
Но Липкин и слышать ничего не хотел:
- Ты что, за тех, кто нас живьем закопать мечтает?.. Какой же ты еврей после этого?.. - И что-то еще - про то, что евреи должны защищать друг друга...
- Защищать евреев не значит - защищать жуликов... - сказал я.
- Ты кого это имеешь в виду?.. - подскочил он.
- Да тех из нас, кто снабжает лишними козырями антисемитов!..
Можно было бы напомнить ему и о родионовских статьях, которые он все эти годы печатал... Но я - может, и зря!.. - пожалел, не стал его добивать...
На другой день Липкин позвонил мне:
- Наверное, ты прав... Там, наверху, сидят такие же Родионовы... Какой смысл к ним обращаться...
Голос у Липкина был покаянный, хотя вряд ли он был согласен со всем, о чем я говорил.
Зато с началом "перестройки" Борю Липкина ждал головокружительный взлет. Он превратился в жертву партократии, в отважного бойца за что-то и против чего-то. Нимб героя и мученика парил у него над головой... Родионов же в связи с отставкой Первого Лица оказался не у дел, говорили, он пишет на досуге мемуары... Во всяком случае, меньше всего я думал встретить его в офисе Липкина.
15
Итак, он вошел, твердо, по-хозяйски ступая... Еще не сообразив, кто это, я увидел, как заметались, заегозили глаза у Липкина, как он привскочил, ударясь бедром о край стола, и устремился навстречу вошедшему, который, напротив, отнюдь не спешил и, приближаясь к Липкину, держал развернутую для рукопожатия ладонь на уровне пупа. На полпути к Липкину он вдруг изменил курс и повернулся ко мне. Только тут я узнал Родионова! Да и где было его узнать!.. Вместо облика вышколенного партаппаратчика "без особых примет" - округлая, холеная бородка а-ля Столыпин, косой пробор, делящий надвое ржаво-рыжие волосы, насмешливый огонек в маленьких, остро посверкивающих глазках... Я не успел опомниться, как мою руку стиснули его жесткие, цепкие пальцы, на одном из которых блестело золотое кольцо.
- Вот не думал - не гадал, - проговорил Родионов, широко улыбаясь мне тонкими, в ниточку, губами и при этом как бы попутно, не глядя, протягивая руку Липкину. Тот поспешно подхватил ее и, удерживая в своей, попытался продлить рукопожатие...
Родионов уселся в кресло напротив меня. Между нами был стол, приставленный торцом к липкинскому. Однако не стол находился между нами, не слой прохладного, приятно колеблемого вентилятором воздуха, - раскаленная река взаимной ненависти разделяла нас, багровый туман клубился перед моими глазами. Но себя в этот момент я ненавидел едва ли не сильней, чем Родионова, - за то, что не выдержал, ответно протянул ему руку...
- Рад, очень рад вас видеть, - произнес Родионов привычным, уверенным тоном. - Старый друг лучше новых двух... Так ведь?.. - подмигнул он.
- Не всегда, - сказал я.
- Намек понял!.. - хохотнул Родионов. - Только давайте условимся: кто прежнее помянет... Или вы по Ветхому завету - око за око, зуб за зуб?..
- А вы - по Новому?.. Если по правой щеке ударят, подставляете левую?..
- А как же... Мы по-нашему, по-христиански, по православному... Верно, Борис?.. - Родионов снова хохотнул, а Липкин покраснел и втянул голову в плечи. - Дружок-то ваш, между прочим, недавно истинную веру принял,- сказал Родионов. - Можете убедиться... - Он потянулся было к Липкину, но Липкин, как бы защищаясь, торопливо накрыл грудь ладонью.
Ну-ну... Вот уж поистине - чудеса в решете... Липкин сидел насупясь, не поднимая на меня глаз.
- Кстати, вы что же, уезжать собираетесь?.. - продолжал Родионов. - Такие непроверенные слухи циркулируют среди широкой общественности...
- Собираюсь...
- Вот как... И книги свои, слышал, распродаете?.. К примеру, энциклопедию под редакцией Южакова?.. Вы ее Борису сватаете, а зачем она ему?.. Другое дело - мне. Может, сговоримся?.. "Мы за ценой, не постоим...", как в песне поется.
- Она уже продана, - сказал я неожиданно для самого себя.
- Продана? Когда? Что же ты раньше молчал?.. - Липкин растерянно взглянул на Родионова.
- Вот как... - Глаза у Родионова сжались в щелочки. - Что же, бог в помощь... Бог в помощь... - проговорил он задумчиво. И словно внезапно наткнулся на неожиданную мысль: - А знаете, вы правильно делаете, что уезжаете. Очень правильно... А, Липкин?.. - обернулся он к Липкину. - Что скажешь?..
- Скажу, он правильно делает, - поддакнул Липкин.
Он по-прежнему не смотрел на меня, да и я на него тоже...
- Значит, и вы... - Родионов подчеркнул слово "вы", произнеся его с растяжкой, и коротко пробарабанил по столу. - Так-так...
- Вашими молитвами, - сказал я. - Вы ведь давно этого хотели?..
Он вздохнул:
- Если честно, то - да, хотел. Уверен, что так будет лучше.
- Для кого? - спросил я. Мне вспомнился Левин, как он лежал в гробу и снежинки падали на его рассеченный лоб. В те годы Родионов резвился вовсю, изобличая "еврейских националистов"...
Липкин ерзал в кресле, исподтишка посматривая в мою сторону. Родионов молчал, как бы решая, стоит ли отвечать на мой вопрос.