Лора Дынкина была маленькая, невзрачная, похожая на грустного, промокшего под дождем воробушка. Она была старше всех в классе, потому что целый год или даже два болела, лечилась в разных санаториях, говорили - чуть не умерла. Она из-за этой своей болезни лежала, прикованная к постели, и думала, думала... Дина с нею не спорила. Она слушала Лору и ей, чем больше она слушала, тем больше становилось жалко - и ее, и себя, и еще кого-то, кого она не могла бы назвать, если бы даже очень постаралась... Но она рада была, когда они с Лорой расстались и она смогла продолжить свой путь домой в одиночестве...
Дома Дина сказала отцу:
- Па, я не хочу быть еврейкой.
- Ну, такие вещи от нас не зависят, - рассмеялся отец, полагая, что дочь шутит.
- Зависят, - сказала Дина. - Вот если бы ты женился не на маме, у меня по крайней мере был бы выбор...
6
Осталось неизвестным, о чем разговаривали в тот день отец и дочь, разложив по столу разного рода справочники, толстенные тома энциклопедий и книги, которые были изданы в досюльние времена, известно лишь, что постепенно миндалевидные глаза Дины раскрывались от удивления все шире и под конец напоминали уже не продолговатые миндалины, а грецкие орехи вполне правильной сферической формы.
- Так что же выходит, пап, - сказала она в заключение их несколько подзатянувшейся (по мнению мамы) беседы, - все, кого я люблю... И Плисецкая, и Бизе, и Аркадий Райкин... Как же так получилось?..
Динин папа, всю жизнь считавший себя интернационалистом и остерегавшийся обсуждать с дочкой столь острые и не вполне ясные для него самого проблемы, только пожал в ответ широкими, мускулистыми, как у каждого хирурга, плечами.
Вероятно, это было самое лучшее из всего, что мог он сделать в ту минуту.
Зато на другой день...
7
Вот что произошло на другой день в школе № 66.
На первой же перемене, когда Дина Соловейчик и Игорь Дерибасовский, будучи дежурными, выгнали всех из класса и отворили окна, чтобы впустить свежий воздух, Дина как бы невзначай, глядя не на Игоря, а в распахнутое окно, в запредельную синюю даль, простертую над приземистыми городскими крышами, сказала:
- Между прочим, Игоряша (так называли Игоря Дерибасовского в классе), ты конечно, знаешь, что самый великий физик двадцатого века был евреем?
- Это Эйнштейн, что ли?.. - почти не разжимая тонких губ, переспросил Игорь. Вид у него при этом был довольно высокомерный, поскольку в классе он считался самым сильным физиком.
- А Роберт Оппенгеймер, американец?.. Который руководил созданием первой атомной бомбы?
- Оппенгеймер?.. Он что - тоже?.. - удивился Игорь.
- Представь себе, - сказала Дина. - Ну, а Нильс Бор? А Теллер? А отец кибернетики Норберт Винер?..
- А они... Они - что?.. - Игорь, слегка оглушенный градом великих имен, приоткрыл рот и, что случалось с ним крайне редко, забыл его закрыть.
- Вот именно, - сказала Дина. - Ну, а наши физики - академик Йоффе, Ландау, Тамм?
- Как... Откуда ты знаешь?..
- Да вот - знаю, - сказала Дина. - Раньше не знала, а теперь знаю!
- Погоди, погоди... Что ты этим хочешь сказать?...
- Ни-че-го, - сказала Дина. И побежала отворять дверь, в которую уже ломились.
Помимо физики, Игорь Дерибасовский увлекался еще водным туризмом и его, как было известно всем в классе, не страшили ни бурные водовороты, ни яростные стремнины, ни коварные, замаскированные сверху пеной пороги. Но на этот раз одноклассники впервые увидели его решительное, волевое лицо растерянным, чтобы не сказать - потрясенным.
В школьном буфете, куда Дина помчалась на большой переменке, оставив Игоряшу дежурить в пустом классе, Мишель Ципкус из самой гущи толпившейся у прилавка очереди протянул ей тарелочку с четырьмя пирожками. Он, понятно, взял их для себя, однако как джентльмен половину добычи уступил Дине и даже настоял, чтобы она разделила с ним ланч (в качестве джентльмена он иногда изъяснялся по-английски).
Доедая первый пирожок, Дина вернулась к недавнему разговору.
- Как ты думаешь, Мишель, - сказала она вкрадчивым голосом, - когда Галич пел свои песни, он при этом думал: "а что мне с этого будет?.." Галич или Высоцкий?..
Дело в том, что Миша Ципкус просто боготворил их обоих. Он сам играл на гитаре, выступал на школьном конкурсе бардов и в очень тесной компании исполнял такие песенки Галича и Высоцкого, какие можно было услышать разве что по "Свободе" или "Би-Би-Си".
- Ты чо, мать?.. - И Миша Ципкус прибегнул к своему излюбленному жесту, то есть покрутил пальцем у правого виска.
- А то, - Дина принялась за второй пирожок, - что они были евреями и смелыми людьми. Ничуть не хуже прочих. И двести тысяч евреев, если хочешь знать, воевало на фронте, а из них сто пятьдесят стали Героями Советского Союза.
- Ну - стали и стали, только я тут причем?..
Дина доела пирожок, смахнула с колен крошки и улыбнулась Мише Ципкусу так ласково, а ее зеленые глаза, обычно такие яркие, заволокла вдруг такая нежная туманная дымка, что Ципкус не поверил своим ушам, когда услышал то, что услышал:
- Ты тут и вправду не при чем... Потому что ты трус, Мишель. Самый обыкновенный-разобыкновенный трусишка...
Она поднялась и положила на уголок столика несколько монеток - плату за пирожки.
8
В коридоре она тут же наткнулась на Машу Сапожникову и Лору Дынкину.
- О чем это ты, Динка, так долго болтала с Мишелем? - спросила Маша.
Дина замялась, пробормотала что-то про пирожки и рванулась было заменить сторожившего класс Дерибасовского, но подруги преградили ей дорогу и - мало того - подхватили под руки и так, не отпуская, повели по коридору.
- А говоришь - я не честная! - сказала Маша. - А ты сама, выходит, честная, если не признаешься!.. Зато мы сами все слышали!
- И на здоровье, - сказала Дина. Она полагала, что после того, как они подержались вчера мизинчиками, все забыто... Все, да не все.
- Кому на здоровье, а кому нет, - сказала Маша. - Мы слышали, как ты уговаривала Ципкуса стать евреем.
- Совсем наоборот, - сказала Дина сердито. - Кому он, такой еврей, нужен?..
- А я, - не слушая Дину, продолжала Маша, - я вчера как пришла, так и рассказала все маме. А она: "Ты передай Диночке, что если бы наша бабушка не была слишком честной, так и она, и ее дети остались бы живы, их бы немцы, может, не расстреляли..."
И Маша с торжеством посмотрела на Дину.
Ах, как не хотелось... Как не хотелось Дине ссориться со своей закадычной подругой! Но что могла она поделать с собой? И что, что мы все можем поделать с собой, если чувствуем, что мы правы?..
- Вот видишь, - сказала Дина, - твоя бабушка и тогда оставалась честной... Даже тогда... - И она добавила безжалостно: - Выходит, мало ты похожа на свою бабушку.
Руки, удерживающие ее, как-то сами собой разжались и Дина заторопилась на выручку к Игорю, должно быть просто помиравшему с голода...
Когда же она ушла, Лора Дынкина, заметив у Маши на глазах злые слезы, копящиеся над краешком нижних век, вздохнула и - она выжидательно молчала все это время - тихо, чтобы не обидеть подругу, сказала: " Знаешь, может, она права... Я не только тебя имею в виду..."
9
Бывают же, да - бывают и в нашей жизни удачи!..
Мало того, что математичка заболела, она еще и заболела-то в день контрольной!..
Правда, явилась завуч и задала несколько задачек, их требовалось решить на уроке и сдать ей лично. И все-таки это было совсем не то, что контрольная!
Уходя, завуч добавила, что в классе должно быть тихо, а если кто станет шуметь, тот...
- Пускай пеняет на себя! - дружно закончил класс, опередив завуча, поскольку любое нравоучение она завершала этими словами.
Погрозив пальцем, завуч ушла, и Дина Соловейчик в качестве дежурной направилась в учительскую за тетрадями.
Возвращаясь в класс, она еще издалека ощутила, что тишины, о которой радела завуч, там не было и в помине.
Надо заметить, что класс, в котором училась Дина, интересовал широкий спектр проблем - как теоретического, так и практического порядка. Его интересовали космические полеты, выступления рок-ансамблей, вопросы любви и брака, научная и ненаучная фантастика, новейшие марки машин, джинсы с лейблами, на которых значится "Левис" или хотя бы "Вранглер", и многое, многое другое. Не интересовали его ( в отличие от взрослых) разве что разного рода сложности в области национальных отношений, хотя учились в нем и русские, и, как уже сказано, евреи, и украинцы, и армяне, и даже один чех - Андрей Канаркин, хотя он и сам не мог объяснить, по какой причине считает себя чехом. Впрочем, никто с него никаких объяснений и не спрашивал...
И вдруг, одной рукой прижимая к груди пачку тетрадей, а другой открывая дверь, Дина услышала сквозь гам, наполнявший класс:
- А вы лучше угадайте, какой нации был Иисус Христос!..
- Вот это вопросик!
- Русской, какой же еще?..
- Дурачок, откуда было взяться русскому в Палестине, да еще две тысячи лет назад?..
Все эти крики, эти вопли, набегая, заглушая друг друга, ошеломили Дину. Она хотела раздать тетради, но не тут-то было.
- Эх вы, темнота, - негромким баском произнес Никита Медведев, но потому-то, наверное, все его и услышали и не стали перебивать. - Я вам скажу, какой он был нации... Он был еврей.
Маленькая, плечистая, прочно сколоченная фигурка Никиты, в дополнение к уверенному тону, не допускала сомнений в его словах. Однако на него тут же обрушились:
- А ты откуда знаешь?..
- В Библии написано.
- Сам читал?..
- Братцы, наш Никита священником станет! Вот потеха!
- Не священником, а как его... Раввином! Библию-то евреи написали!
- Врешь!
- Выходит, у Иисуса Христа мать и отец тоже были евреи?..
- А ты думал?..
- Мишель, где гитара? - восторженно завопил Витька Зубченко, поскольку в упомянутом выше тесном кругу вместе с Ципкусом обычно распевал "Евреи, евреи, кругом одни евреи" - смешную песенку про Хемингуэя, Тиграна Петросяна и "наш любимый МХАТ", не придавая ее словам иного значения, чем то, которое они заслуживали.
Он и сейчас не прочь был напомнить из нее парочку-другую куплетов, но ему не дали.
- Может быть, приступим к самостоятельной работе? - строго проговорила Дина Соловейчик, подняв над головой пачку тетрадей, рассыпавшихся гармошкой. Дина все это время выжидала, пока класс затихнет, и ее прямо-таки терзало подозрение, что каким-то боком она виновата в происходящем...
Ей даже удалось раздать по партам тетради, но их никто так и не раскрыл. Да и до того ли было, скажите сами, если Игорь Дерибасовский, по всей вероятности вернувшись к разговору, начала которого Дина не застала, сказал, кривя тонкие губы:
- Вот видите, а вы на меня бочку катите... Да пожелай сам Иисус Христос поступить в МГУ, его наверняка бы не приняли.
Он думал, его все поймут и поддержат. Но все молчали. И оно было не очень-то приятным, это молчание. В особенности после того, как кто-то спросил:
- Так ты для того и в русские, значит, подался, чтобы в университет попасть?
- А что тут такого? - сказал Игорь. - Или, по-вашему, одним можно, а другим нельзя?.. Это правильно?..
Он огляделся вокруг, прищурился, усмехнулся. Он был уверен в справедливости своих слов. Но вместе с тем он смутно чувствовал, что они похожи на мыльные пузырики, которые некоторое время висят в неподвижном воздухе, а потом лопаются и падают на землю наподобие маленьких, быстро высыхающих плевочков. По крайней мере такое чувство у него было, когда он произнес:
- Да вы сами бы что - если надо - не подались?..
- Не знаю, как другие, а я бы - нет, - первой отозвалась Татьяна Лаврова, сдвинув прямые, широкие брови, они резко выделялись на ее побелевшем лице. Должно быть, ей не просто дались эти слова, но в классе знали: Таня всегда говорит то, что думает, чего бы ей это ни стоило.
- А по-моему, это все равно, что отречься... Отказаться... Да!.. - вскочил, блестя выпуклыми горячими глазами, Ашот Мамиконян. - Это все равно, что от своих отца-матери отказаться - разве нет?..
- Вот именно, - сказал Андрей Канаркин, считающий себя чехом, а значит - стороной нейтральной. - Вот именно, - повторил он и пригладил рыжий чубчик, всегда встававший торчком, когда он волновался. - Это ведь получается - от своего народа отречься, от всех... От Карла Маркса... От Генриха Гейне... От Левитана... Шагала... Писарро... Модильяни... Да, да, я читал - Писарро и Модильяни... - Ему поверили даже те, кто и слыхом не слыхал до сих пор ни про Писарро, ни про Модильяни: отец у Андрея был художник.
И мало того: в поддержку Андрею стали называть разные знаменитые имена - тут были и Зигмунд Фрейд, и Жорж Оффенбах, и певец Утесов, и браться Рубинштейны, основавшие консерватории в Москве и Петербурге, и тут, разумеется, пригодились сведения, добытые Диной с помощью ее отца, и пригодились они не только для того, чтобы напомнить о братьях Рубинштейнах, но и для того, чтобы под горячую руку не зачислить в евреи, скажем, поэта Твардовского или маршала Жукова, попутно возникали и такие варианты...
И Лора Дынкина, и Маша Сапожникова, и Мишель Ципкус сидели пристыженные, стараясь не смотреть друг на друга. Только Игорь Дерибасовский делал вид, что разговор никоим образом его не касается, и смотрел в окно.
- Эх вы, - сокрушенно произнес Витька Зубченко, - выходит, из вас одна Динка правду любит...
На такой вот невеселой ноте завершилась внезапно загоревшаяся дискуссия, которая, как и все подобные дискуссии, не принесла радости никому из участников. Однако напоследок строгое сердце Тани Лебедевой дрогнуло и смягчилось.
- Легко нам говорить... - вздохнула она. И в ее приглушенном голосе послышался упрек, адресованный на этот раз другой стороне.
10
Многое из того, что произошло затем в школе № 66, люди, располагавшие мало-мальским жизненным опытом, смогли бы предвидеть заранее. Например, шквал телефонных звонков, обрушившихся на директрису день или два спустя.
11
- Что это за сионистскую пропаганду развели у вас в школе?..
- Какую-какую?..
- Сионистскую!
- Сионистскую? В моей школе?.. Вы что-то путаете...
- Я?.. Путаю?.. Представьте, вчера приходит мой сын домой и заявляет: "Не хочу быть русским, хочу быть евреем!.." Вы что-нибудь похожее слышали?..
- М-м-м... Пожалуй, нет...
- Так вот, я утверждаю вполне ответственно: под вашим крылышком кто-то ведет прямую сионистскую пропаганду!
- Простите, кто это говорит?
- Это говорит мама Миши Ципкуса, вашего ученика...
12
Или:
- Послушайте, чему вы детей учите?
- А что случилось?
- Да как-то странно, знаете ли... Моя дочь вдруг ни с того ни с сего спрашивает: "Почему я Сапожникова, а не Шустер?.."
- "Ну так что? - говорю я. - Разве это так уж плохо?.." - "Нет, но мой дедушка был Шустер, а не Сапожников." - "Так ты, - говорю, - это ты, а дедушка - это дедушка... И потом: "Сапожникова" и "Шустер" - разве это не одно и то же?.." - "А если так, то я и хочу стать Шустер, иначе получается, что я от дедушки отрекаюсь..." Вы понимаете, какие идут между ребятами разговоры?.. Ведь это же советская школа, как же так?.. На вашем месте я бы постаралась немедленно во всем разобраться и дать достойную отповедь таким нездоровым настроениям...
13
Или:
- Вы меня, конечно, извините, но это не дело - натравливать детей против родителей!.. Наш сын объявил, что мы с женой... Как это... Я вот тут записал... Да, что мы с женой - приспособленцы! Что мы всю жизнь только и делали, что приспосабливались, а он так жить не хочет, он лучше уедет...
Сами понимаете, это не телефонный разговор... И это в то время, когда мальчику надо учиться, у него большие способности, а ему задуривают голову всякой чепухой!.. Почему я звоню?.. Потому что если такие слушки да разговорчики дойдут до... Вы меня понимаете... У меня могут случиться очень крупные неприятности. Подчеркиваю: очень, двойной чертой... Поскольку если ваша фамилия Дерибасовский и вы являетесь директором известной на всю страну лако-красочной фабрики... Вам не надо объяснять... Ведь у каждого из нас имеются свои враги, свои завистники... Я прошу вас: примите меры...