5
- Какая "международная общественность"?.. - пристыжено пробормотал я.
- А вот почитайте. - Александр Александрович положил передо мной журнал, который до того, свернутый в трубку, Держал в руках.
Это был номер "Науки и жизни", порядком потрепанный, с обтерханными краями, раскрытый посредине, на статье о Пизанской башне, довольно пространной, к тому же набранной мелким шрифтом... Я поблагодарил и сказал, что вечером обязательно прочту.
- Ну нет уж, - возразил Александр Александрович, - вы уж лучше сейчас.
Я взглянул на часы, обречено вздохнул и принялся за чтение.
- Очень убедительная статья, - сказал я, наскоро пробежав ее и надеясь в глубине души, что какой-нибудь огрызок утра еще останется в моем распоряжении. - В самом деле, состояние башни угрожающее.
- Вот то-то же, - сказал Александр Александрович. - Только главное там в самом конце.
В конце статьи в нескольких строчках говорилось о международном конкурсе, объявленном с целью спасения сокровища мировой архитектуры.
- И отлично, - сказал я с облегчением, - все правильно, международная общественность поможет, авось кто-нибудь предложит подходящий проект...
Александр Александрович перебил меня:
- Авось да небось - это, знаете ли, во все века губило Россию... - Не сводя с меня пристального взгляда, он похлопал себя по карманам, достал очки, у которых дужки были соединены пружинкой, чтобы очки не слетали во время работы, надел их, закрепил пружинку на затылке (все это по-прежнему не спуская с меня глаз, что придавало каждому его движению и всему его виду особую торжественность), затем порылся во внутреннем кармане жилетки - он всегда, и в жару, и в холод носил вязаную жилетку, - вынул аккуратно сложенный вчетверо листок, расправил и протянул мне.
- Вот, - сказал он, - как там насчет международной
общественности - этого я не знаю, а я лично посчитал долгом откликнуться.
На листке из школьной тетрадки в клеточку был изображен чертеж, под которым значилось: "Пизанская башня" и ниже в скобках: "Проект капитального ремонта". Линии были проведены карандашом, грубо, от руки, и это придавало им какую-то трепетность, я бы сказал - одухотворенность.
- Ну, как вам, - сказал Александр Александрович, - мой чертежик?..
В редакции, где я работал, привыкли иметь дело с графоманами, но каждый раз, глядя в покорно ждущие приговора глаза, я чувствовал себя палачом, отрубающим голову у младенца.
- М-м-м... Видите ли, - сказал я уклончиво, - я в этом ничего не смыслю... Тут надо быть строителем...
- Так у меня, сами знаете, сын - строитель, инженер, в стройуправлении работает, - сказал Александр Александрович. - Да и я в этом деле малость маракую... - Глаза у него, подернувшиеся было легким туманцем, прояснились, повеселели. - В Сибири доводилось такие срубы из кедра ставить - куда там!.. И сто, и двести лет пройдет - не покачнутся!..
Он засмеялся, закашлялся, поперхнувшись дымом... И правда, Александр Александрович много в чем мараковал - и в слесарном, и в малярном, и в плотницком деле, учитывая это, кстати, его и выбрали председателем, и он, получая как председатель кооператива небольшую плату - 50 рублей в месяц - делал по дому весь мелкий ремонт, кто и о чем бы ни попросил, причем деньги брать совестился.
Мне было жаль обижать старика.
- Наверное, тут суть не в деталях, а в основном принципе, - сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
- А все очень просто, - подхватил он обрадовано и подсел поближе. - Вот здесь в стене сверлится отверстие, и так по всей окружности, сюда загоняются стальные штыри, тут они крепятся болтами... Длина, диаметр, количество - все у меня обозначено... И для заделки требуется цемент самой высокой марки... Такая конструкция любую нагрузку выдержит и башне упасть не даст, за это я вам головой ручаюсь...
Кто его знает, думал я, слушая Александра Александровича, - "И будет собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов..." - Ну, не Платонов-Невтонов, так Ползуновых-Кулибиных... Ведь если без дураков, без этого набившего оскомину в прежние времена трепа - о приоритетах, о "России - родине слонов...", если всерьез - в России никогда в самородках недостатка не было... Только были они, как письма, которые в конверт запечатали, в ящик опустили, только адрес надписать забыли... И вот, возможно, сидит рядом со мной один из них, и родилась у него идея, до которой не дотумкали наиученейшие мозги - хотя бы в той же Италии... Что же теперь - пропадать этой идее, зарыть ее в землю, чтобы кто-то из отдаленных потомков ее обнаружил, когда и нужды в ней не будет?... Разве не так всегда водилось на Руси?..
В душе у меня что-то оттаяло, потеплело...
Дочка давно умчалась в школу, жена принесла нам, не мешая разговору, по чашке чая и ушла к себе в институт, а мы по-прежнему сидели за столом, отодвинув машинку в сторону, и Александр Александрович, войдя в азарт, рассказывал о чудодейственных свойствах бетона, о прочности цемента высоких марок, о стальных штырях и полых трубках и т. д., и я спохватился только вспомнив, что и мне пора бежать в редакцию.
Напоследок я спросил, какая Александру Александровичу требуется от меня помощь...
6
- И вы это всерьез?.. Вы что - рехнулись?... - понизив голос до негодующего шепота, сказала Алла. - Какая Италия? Какая Пиза? Какая башня?.. Очнитесь! - Ее неотразимые темнокарие глаза смотрели на меня не столько с недоумением, сколько с ужасом, зрачки расширились и заполнили все пространство между чуть подкрашенными веками.
- Я ничего в этом не понимаю! - сказала она. - И вообще - отстаньте от меня с вашей Пизанской башней!..
Она помолчала, взмахнула два или три раза своими густейшими ресницами, похожими на опахала, вздохнула и вернулась к теме, от которой я безуспешно пытался ее отвлечь:
- Скажите, Юра, почему все мужчины такие подлецы?.. К вам, безусловно, это не относится.
- Это слишком философский вопрос, - сказал я, - давайте отложим его до другого раза и займемся все-таки Пизанской башней. Ведь ей, бедняжке, грозят большие неприятности...
Алла работала у нас в редакции корректором, а до того преподавала в школе английский язык. Дождавшись, пока все отправились по домам и редакция опустела, я рассказал ей об Александре Александровиче, Пизанской башне и письме, предназначенном конкурсной комиссии. Его текст, занявший около двух страниц, следовало перевести. Так как среди моих знакомых знатоков итальянского языка не значилось, мы с Александром Александровичем решили, что на худой конец сгодится и английский.
Мне казалось, выполнить мою просьбу для Аллы не составит большого труда, тем более, что время от времени она подрабатывала техническими переводами. Когда мы остались одни, я положил перед ней перепечатанное на машинке письмо. Но Алла на него даже не взглянула. Возможно, она ждала от меня чего-то другого. Да и уборщица наша, тетя Клава, то и дело заглядывала к нам в комнату, дивясь, отчего это мы сидим просто так...
Не знаю, впрочем, что думала и чувствовала сама Алла. Ей, как и всем красивым женщинам, необходимо было иметь друга, приятеля или хотя бы простого слушателя, перед которым порой можно излить душу, не опасаясь, что при этом он станет слишком часто засматриваться на вырез на груди или словно невзначай касаться бедра или колена. Я и был для нее таким слушателем, терпеливо внимавшим ее далеким от конкретности исповедям, которые состояли преимущественно из обобщений типа приведенного выше "почему все мужчины - подлецы?" или, скажем, "почему теперь нет настоящей любви, а один только голый секс?.."
Обычно я кивал, соглашался, не слишком вникая в драматические коллизии, с которыми бывали связаны ее переживания. Меня трогала ее доверчивость, к тому же после привычных для редакции женщин, как правило - неряшливо одетых, с бесцеремонными манерами, с голодным, хищным выражением на лицах, нервно куривших, говоривших грубыми, лающими голосами, нарочито мужиковатых, как бы стыдящихся признаков своего пола, - после них приятно было смотреть на всегда картинно красивую, тщательно причесанную Аллу, ощущая легкий, трепетный, исходящий от нее ветерок. Постоянно казалось, что она только-только отошла от зеркала, перед которым провела полдня. Видимо, она замечала, что мне нравилось на нее смотреть, и ей нравилось, что мне это нравится, и нам обоим нравилось, что мы не переступаем черты, обозначенной нами обоими. Наши странные отношения вызывали недоумение редакции, особенно ее женской части, считавшей Аллу, давно живущую без мужа, одновременно и наивной дурочкой, и коварной совратительницей...
Как бы то ни было, на этот раз я, видно, слишком настойчиво просил ее задержаться после работы, повторяя, что она мне нужна, очень нужна... Не знаю, что ей вообразилось. Но когда я принялся толковать о Пизанской башне, глаза ее, полные ожидания, стали быстро терять свой блеск, а лицо начинало гаснуть, затягиваться серой, скучливой пленкой.
- И это все?...
- Все, - сказал я торопливо. - Две страницы.
Я положил их перед Аллой.
- Господи, да кому она нужна, ваша башня?.. - Алла сердито передернула плечами. - И вообще - ну, ладно, ваш председатель выжил из ума, чокнулся, но вы-то, вы-то?..
И дальше, в ответ на мои робкие разъяснения, последовала реплика, с которой началась эта глава.
Что было делать?.. Я пустил в ход последний аргумент, который приберегал про запас.
7
Я развернул перед Аллой "Науку и жизнь", которую прихватил на всякий случай у Александра Александровича. Я раскрыл журнал на той странице, на которой находилась фотография Пизанской башни, здесь она была запечатлена во всей красе...
И что же?..
Так бывает, когда видишь заснятый кинокамерой бутон, видишь, как он постепенно наливается, набухает, как он лопается - и на его месте вспыхивает, как маленький факел, цветок... В точности так же менялось лицо Аллы, когда она разглядывала фотографию.
- Какая прелесть!.. - всплеснула она руками, зардевшись.
- Вы только подумайте!.. Так она и вправду падает?.. - Она в неподдельном испуге вскинула на меня глаза. - Но ведь это будет просто ужасно, если она упадет!..
Она долго не могла успокоиться.
- Эти противные итальяшки... Чем они только занимаются, если не могут сохранить такое чудо!.. Представьте, моя подруга поехала в Италию, привезли их тургруппу не то в Рим, не то во Флоренцию, небо хмурится, надела она плащ, он у нее красный, перед самой поездкой купила, и вот под вечер выходит прогуляться, смотрит - за ней какой-то тип вяжется, потом другой, третий... Она бегом в гостиницу, в полнейшем шоке, а гид ей спокойненько так объясняет, что ее за уличную проститутку приняли, у них, оказывается, все проститутки в красном ходят... Ну и народ! Нет чтоб о Пизанской башне подумать - где там!..
Она пристукнула по столу кулаком.
- Давайте ваше письмо... Так: штыри, болты, распорные кольца... Я и слов таких на английском не знаю. Ну, ничего, словарь строительных терминов я достану, с этим проблем не будет... - Она вдруг прищурилась, царапнула меня насмешливым взглядом. - Вы только не считайте, будто я верю, что из этой затеи что-то получится... Просто вот мы с вами не подумали о Пизанской башне, и не одни мы - тысячи, миллионы людей - и никто, никто!.. А он - подумал!..
- Послушайте, - вздохнула она мечтательно, - а с ним случайно нельзя познакомиться, с вашим Александром Александровичем?.. Вот это человек, это мужчина!.. А то поглядишь вокруг - одни алкаши, трусы и бабники, все мечты - перед начальством выслужиться да где-нибудь побольше хапнуть...
Последние слова произнесла она с горечью...
Потом Алла собрала со стола бумаги, сложила в сумочку.
- Вам завтра? - деловито спросила она, закончив подкрашивать губы, и щелкнула зеркальцем. - У меня, правда, много верстки... Ну, ничего, как-нибудь...
Мы вышли вместе, я проводил ее до автобуса. Она выглядела поникшей, усталой... Но когда, прощаясь, протянула мне руку, померкшее было лицо ее вновь просияло.
- А все-таки это настоящее чудо - Пизанская башня! - сказала она. - Вы согласны?..
8
Несмотря на сверхэлегантный серый костюм в мелкую клетку, голубую рубашку и - в тон им - галстук, серое с голубым, с узелком, из-за жары приспущенным на грудь, Марк Тираспольский походил на гориллу, недавно сбежавшую из зоопарка. Руки у него были волосатые и непомерной длины, лоб низкий, нижняя челюсть квадратная и слегка отвислая, не столько, думаю, от природы, сколько из стремления придать себе облик эдакого американского супермена, каким он рисовался в те годы в кинопродукции студии "Мосфильм". Передвигался Тираспольский вразвалочку, раскорячив ноги в туфлях на толстенной микропорке, называемых у нас "кораблями". Тем не менее, он считался талантливым конструктором, а главное - он заведовал отделом в Госпромстрой(и так далее) проекте.
Туда-то я и заявился к нему, в этот самый Госпромстрой (и так далее) проект.
- Старик, но ты хоть сам-то понимаешь, что все это - чистейший бред сивкэйбл?.. - произнес он снисходительным тоном, повертев перед моим носом чертежом Александра Александровича.
Но я уже стал привыкать к тому, что разговоры о Пизанской башне начинаются в таком духе.
- О Лобачевском и Эйнштейне когда-то говорили то же самое, - сказал я. - Бред сивой кобылы...
- Причем тут Эйнштейн... - скривился Тираспольский. - Лучше ответь: этот твой самородок, талант из народа, хоть какое-нибудь представление о сопромате имеет?
- Вряд ли.
- А ты сам?
- Ни малейшего.
- А как насчет напряженного бетона?..
Я покачал головой.
- А теперь скажи, зачем ты мне это принес?.. - Тираспольский щелчком отправил ко мне листок, скользнувший по полированной поверхности стола.
- Значит, эта идея не достаточно сумасшедшая, чтобы всерьез ею заинтересоваться? - сказал я, слегка перефразируя Винера.
Тираспольский даже не ответил.
- Фу, жарко, - сказал он, включил вентилятор и направил упругую струю мне в лицо. Потом сбросил пиджак, накинул его на спинку стула, добыл из холодильника, стоящего в углу кабинета, бутылку боржома и разлил по стаканам. Граненые стенки мгновенно запотели. Пузырьки, всплывая, лопались, над стаканами курился слабый дымок.
Тираспольский сидел напротив меня, через стол, уверенный в себе, глыбистый, и, поигрывая тяжелой челюстью, потягивал боржом. Он давал понять, что разговор закончен. Знакомство наше было, по сути, шапочным, не помню даже, где и когда мы познакомились, помню только, что с первой минуты я почувствовал к нему неприязнь, да и он ко мне, видно, тоже. Сам не знаю, что угораздило меня обратиться к нему?..
- Что правда, то правда, - сказал я, - Александр Александрович сопромата не изучал... Хотя, между прочим, у себя в сарае проделывал кое-какие эксперименты с цементом и стальными стержнями, и все как будто подтверждалось... Но я о другом, - в горле у меня пересохло, я потянулся к бутылке с боржомом и плеснул себе в стакан еще. - Может ли так случиться, что этот "бред сивкэйбл" будет признан жюри конкурса удачным и получит премию? Имеется ли за это, положим, десять шансов из ста?..
- Десять из ста?.. Никогда! - Тираспольский так хлопнул по крышке стола волосатой лапищей, что подпрыгнул деревянный стаканчик с остро заточенными карандашами.
- А пять из ста?...
- Ни при какой погоде! - Стаканчик снова подпрыгнул.
- А один?.. Один-единственный шанс из сотни?..
- Ни в коем случае! - один из карандашей выскочил из стаканчика, описал дугу и, как пика, ткнулся Тираспольскому в рано проступившую плешь. Ловким движением спортсмена Марк перехватил его и вернул в стаканчик.
- А полшанса? - не отступал я.
- Нет, нет и нет!... - Каждое "нет" сопровождалось ударом по столу. - Ни полшанса, ни четверть шанса!.. И хватит об этом!.. Лучше приходи вечерком ко мне, соберется компания, скинемся в преферанс...
- Я не играю в преферанс.
- Понимаю, одни играют в преферанс, другие - в Пизанскую башню... - Он разглядывал меня с досадливым любопытством, как случайно закатившийся в туфель камушек.
- Ладно, пускай ни полшанса, ни четверть шанса, - упорствовал я. - Но хотя бы одну тысячную шанса допустить можно?... Одну־то тысячную?
Стаканчик остался стоять на месте.
- Ну, предположим, - нехотя уступил Тираспольский. - Согласен. Одна тысячная шанса, не больше... Что дальше?
Я вдруг почувствовал странную уверенность, что теперь он у меня в руках.
- Дальше мне нужен чертеж, который можно послать на конкурс. Чертеж, а не эта самодеятельность... - кивнул я на листок, врученный мне Александром Александровичем. - Для этого я и пришел сюда. Не думаю, чтобы эта работа заняла больше получаса.
- Ну нет, получасом здесь не отделаешься... - Тираспольский помолчал, пошевелил в раздумье бровями. - Я не филантроп, - сказал он. - Допустим, я передам это в отдел, поручу своим мальчикам... Но кто им станет платить?.. Ведь для такого дела нужны мани... - Он прищурился, вытянул руку и потер палец о палец. - Мани, мани, мани... У вас имеются мани?..
В голосе его звучала прямая издевка.
- Мани будут, - сказал я. - И не в рублях, а в настоящей валюте.
- Вот как?.. Это в какой?..
- Скорее всего в лирах, а может быть - в долларах, точно не знаю.
Он не поверил, но глаза у него загорелись:
- Это когда же?..
- Немного погодя, - сказал я. - Когда объявят итоги конкурса.
Тираспольский присвистнул:
- Привет...
- Мы же выяснили, что шанс есть.
- Не шанс, а одна тысячная, - уточнил он.
- Пуская одна тысячная, но она существует...
Марк Тираспольский смотрел на меня так пристально, словно стремился разглядеть что-то там, за моей спиной... Глаза его пронизывали меня насквозь, густые черные брови сомкнулись на переносье, на лоб набежали морщины, челюсть выпятилась вперед и подергивалась то вправо, то влево, то вверх, то вниз. Было похоже, как если бы в работу включился мощный компьютер, путем сложных вычислений выбирающий наилучшие варианты.
- Хорошо, - сказал он. - Я все сделаю сам, чтобы никого в это дело не впутывать. Тем более, что и надежды почти никакой...
- Да, - подтвердил я, - есть риск...
- Но я все сделаю.
Он поднялся и, проводив меня до двери кабинета, склонился к моему уху:
- Но ты, конечно, понимаешь, что я это делаю только для тебя...
- Для Пизанской башни, - сказал я.
- Пускай для Пизанской башни, если так тебе больше нравится... Кстати, ничего, если на чертеже, где-нибудь в уголке, будет моя фамилия?.. На всякий случай?..
- Нет, отчего же, - великодушно разрешил я.