В тот момент он вновь верил, что недалек тот день, когда он станет диктатором новой, свободной, республиканской России. Все же эсеровская закваска давала о себе знать. Даже такой искушенный политик, как Савинков, не смог сразу отказаться от основных доктрин идеологии. Он всерьез рассуждал, что после свержения большевиков Россия будет управляться тремя партиями. И даже называл их: крестьянско-казачья, социалистическо-рабочая и буржуазная. Основную роль он отводил первой, которая должна была защищать интересы мелких хозяев.
Внимательно следя за развитием ситуации в России, он с гордостью говорил: смотрите, мой прогноз сбывается! В самом деле, восстания в Тамбовской губернии, на Средней Волге и в Западной Сибири делали весьма близкой перспективой то, что Савинков называл "взрывом изнутри". Дело было за малым – начать отправлять на помощь крестьянам ударные отряды. А вот с этим-то ничего и не вышло. Добиваясь финансовой помощи от бывших союзников по Антанте, Савинков сильно преувеличивал возможности своего союза и подпольных групп по всей России, которые ему якобы подчиняются. На деле же большинство лидеров восстаний и не подозревали, что, оказывается, получают указания к действию непосредственно от бывшего эсеровского террориста. Савинкову удалось-таки отправить в Россию 192 бывших офицера, но судьба их была незавидна: все они были арестованы и расстреляны.
Казалось бы, восстание в Кронштадте – "гордости революции" – должно было доказать всему миру гениальную политическую прозорливость Савинкова. Впрочем, он и сам сделал все возможное, чтобы о нем вновь заговорили: отправил письмо военному министру Франции, в котором сообщал, что его отряды двигаются к границе Белоруссии, чтобы помочь успеху всеобщего восстания в России. Вот только все гладко было опять лишь на бумаге. Большевики быстро подавили мятеж, и Савинкову пришлось перенести восстание на неопределенный срок. Но это вовсе не означает, что он перестал о нем мечтать. Более того, все его мысли только и были заняты грядущим мятежом, в котором он рассчитывал взять убедительный реванш за крах выступлений в Ярославле и Рыбинске.
В июне 1921 года на съезде Народного союза защиты Родины и свободы он представил детально разработанный план совместных действий подпольных групп и восставшего народа. Французы и англичане даже взялись оказать финансовую поддержку, прочитав очередную декларацию Савинкова:
"Если бы русские люди не сражались против большевиков, если бы не было Степного и Ледяного походов, если бы не было похода на Петроград, если бы не защищалась Сибирь, если бы не восстали Дон, Терек, Кубань, если бы в Крыму, после Новороссийска, не было снова поднято русское знамя, – мы, русские, были бы вынуждены признать, что у нас, русских, нет чести и что Родина действительно не более как предрассудок. И если честь спасена, и если идея Родины – идея России – не умерла до сих пор, то этим мы обязаны безвестным героям, положившим жизнь свою у Пскова, у Омска, у Новочеркасска, под Орлом, под Казанью, на Перекопе – во всей земле русской. Этим мы обязаны Корнилову, Алексееву, Колчаку, Деникину, Врангелю. Вечная слава им. Идею Родины они сберегли, святого духа не угасили. Но ни один из них не смог восстановить поверженной в прах России, ни даже Врангель, ни даже Корнилов. Чем объяснить их тяжкие неудачи?
У Колчака – воровство, интриганство, непонимание души народной. У Деникина – воровство, интриганство, непонимание души народной. У Врангеля – воровство, интриганство, непонимание души народной. Некий отяготевший над ними закон.
Честнейшие люди окружены ворами. Бескорыстнейшие вожди – честолюбцами. Демократы – держимордами николаевского режима.
Что оставалось делать нам, видевшим эти язвы, предчувствовавшим неизбежное поражение? Умыть руки, как это сделали многие "патриоты"? Или признать русский, пусть колеблемый ветром, пусть изорванный, пусть даже испачканный, и все-таки наш, родной, когда-то гордый и славный флаг? Признать – помочь. Признать – предостеречь. Признать – служить ему безответно. Что касается меня, я признавал и горжусь этим.
Потеряв армию, можно бороться – можно создать новую армию. Потеряв территорию, можно бороться – можно завоевать утраченное пространство. Но потеряв и территорию, и армию, надо признать свое поражение, и если бороться, то иными путями, вдумавшись в смысл поражения и устранив причину его.
Недостаточно написать демократическую программу, необходимо уметь воплотить ее в жизнь. Деникин – за Учредительное собрание, но штабы, тылы, "Осваги" Деникина – за "Его Императорское Величество". То же Колчак. То же Врангель. Скажите крестьянину, что от коммуны его освободят кадетствующие помещики, – и он не поверит вам. Скажите красноармейцу, что от коммуны его освободят старорежимные генералы, – и он не поверит вам. Представьте себе, что вы русский крестьянин. Красные мобилизуют вас, реквизируют хлеб и скот, расстреливают за дезертирство. Белые тоже мобилизуют вас, реквизируют хлеб и скот, расстреливают за дезертирство. Фамилии красных ненавистные и чужие: Ленин, Троцкий, Подвойский. Фамилии белых ненавистные и чужие: Кривошеий, Глинка, Климович. Красные говорят: мы за народ, за крестьян. Белые говорят: мы за народ, за крестьян. За красными недоговоренно скрывается "Ве-че-ка", за белыми недоговоренно скрывается царь. Что бы вы делали в этом, поистине безвыходном, положении?
Крестьяне ненавидели и тех и других и, ненавидя, кланялись и тем и другим. Приветствовали красных, приветствовали и белых. Чтобы крестьянин дрался за совесть, не щадя живота своего, надо, чтобы белое дело стало делом не помещиков, не министров, не самозарождающихся и дорого стоящих "Всероссийских" правительств, а его крестьянским, хозяйским делом. Но тогда долой не только воров, интриганов и держиморд, но и "Осваги", и тылы, и "Как стоишь, сукин сын?!", и епископа Вениамина и прочее, и прочее, и прочее – все наследство старозаветного строя. Ни Колчак, ни Деникин, ни Врангель не смогли или не захотели сделать эту необходимую хирургическую операцию. Кто сумеет сделать ее, кто сумеет борьбу против большевиков из борьбы за старозаветные пережитки сделать борьбой за новую, свободную, крестьянскую Россию, тот победит большевиков. И для победы этой не нужно иностранных солдат и миллиардов франков. Нужна только пламенная любовь к родному народу и вера в русского мужика".
Однако Савинков в очередной раз просчитался. Создавая свой план, он предпочел вовсе не учитывать политических реалий советской России, о которых, положа руку на сердце, знал крайне поверхностно. Его методология была хороша и актуальна для 1919 года. А вот в 1921 году настали уже совсем другие времена. Окончательно убедившись в невозможности скинуть большевиков, крестьянство резко качнулось в сторону их признания. Виной тому была новая экономическая политика, которая прежде всего поначалу ликвидировала столь ненавистную многим продразверстку и колхозы.
Восстание запланировали на середину августа 1921 года. Подпольные представительства савинковского союза должны были к этому времени подготовить повстанческие отряды по всей территории советской России. Ударные группы было решено бросить маршами на Москву, Петроград и Орел. Предполагалось, что началом восстания послужат террористические акты против лидеров большевиков, взрывы военных объектов, уничтожение железнодорожных путей. Двадцать пять диверсионных отрядов были готовы по первому сигналу перейти границу и начать победоносное свержение советской власти в западных губерниях России, Белоруссии и Украины.
Однако узкоспециализированные (исключительно на убийства коммунистов) боевики так и не смогли поднять восстания. В городе Холмы чины отряда правой руки Савинкова полковника Павловского ликвидировали несколько сотен человек. У Полоцка пустили под откос поезд, ограбили подчистую всех пассажиров, расстреляли 15 членов партии. Но ведь явно не на это делал ставку Савинков. То крестьянство, на которое он так надеялся, уже перестало существовать. Уставшие от бесконечной войны люди, запуганные красным террором, хотели одного – спокойной жизни. Не случайно ведь к тому моменту полностью сошли на нет многочисленные повстанческие армии Антонова и Сапожкова.
Да и ЧК не дремала. В кратчайшие сроки "карающему мечу партии большевиков" удалось ликвидировать западный и черноморский отделы Народного союза защиты Родины и свободы. План поднять всенародное восстание рухнул. Даже ярому ненавистнику коммунизма сэру Уинстону Черчиллю стало совершенно ясно, что нужна новая методика. Однако радоваться чекистам было рано, о чем на совещании на Лубянке им открыто заявил нарком просвещения Луначарский, находившийся в свое время с Савинковым в ссылке:
"И вот никто ему не верит, и все рады повернуться к нему спиной. Но в этих случаях Савинков придумывает новый трюк. Он с костяным стуком выбрасывает на зеленое поле свои карты, и вся эта банда, не верующая в себя, близкая к отчаянию, хватается за него, как за спасительную соломинку, как за возможного вождя. И вновь его принимают министры, едут к нему на поклон генералы, и вновь в карман суют ему миллионы, он вновь на хребте новой мутной волны. Савинков наиболее яркий тип в самой своей мутности…"
Тот год был вообще фатальным для Савинкова. Один за другим рушились его блестящие планы. Отряды, готовые к борьбе с большевиками, были интернированы в Польше. Черчилль ушел в отставку, и, как следствие этого, прекратилось финансирование из Англии. Новый друг Муссолини не проявлял больше интереса к русским антикоммунистам. Даже на литературном фронте, где Савинков почти всегда умел брать реванши у судьбы, его ждало горькое разочарование. Новая книга "Конь вороной" , в которой он рассказывал о своей борьбе с большевизмом, не пользовалась успехом. Во истину пророческими были слова, сказанные Савинковым в самом конце:
"Сроков знать не дано. Но встанет Родина – встанет нашей кровью, встанет из народных глубин. Пусть мы "пух". Пусть нас "возносит" ненастье. Мы слепые и ненавидящие друг друга, покорные одному несказанному закону. Да, не мы измерим наш грех. Но и не мы измерим нашу малую жертву…"
Но и это все не остановило самого Савинкова. Вечный певец "активизма" остался верен себе. Он лично взялся разрабатывать серию террористических актов против лидеров государства рабочих и крестьян. В апреле 1922 года совместно с английским разведчиком Сиднеем Рейли планировалось осуществить покушение на советского дипломата Григория Чичерина на Генуэзской конференции. Однако итальянская полиция задержала бывшего охотника за царскими сановниками, и убийство не состоялось. Равно как и ничего не получилось в Берлине, куда прибыли три боевика во главе все с теми же Савинковым и Рейли.
Еще одна блестящая идея – захватить Петроград во главе с 20-тысячным десантом из опытных офицеров – не увлекла никого, кроме Муссолини. Напрасно Савинков внушал всей Европе: "Под нашим флагом – и с Богом! Никто и ничто не устоит!" Охотников до его откровений уже не находилось. Да и сам лидер итальянских фашистов в тот момент как раз заключал договор с СССР, поэтому совершенно справедливо решил больше не связываться с Савинковым.
Впрочем, я не прав. Охотники до откровений Савинкова нашлись. Но вовсе не там, где ему хотелось бы. Борисом Викторовичем всерьез заинтересовались в Москве. На Лубянке. Там совершенно справедливо рассудили, что он относится к категории самых опасных врагов советской власти. Тех, кого только смерть заставляет отказаться от борьбы…
Глава 4
Приступить к ликвидации
"Борьбу посредством агитации не признает. Смерть и страх перед нею считает движущей силой. Прославился заявлением вслух о своей готовности со счастьем по приказу партии убить самого себя. Для его характера это не фраза. Физически вынослив, с гипнотическим взглядом. Настойчивый. С волей, быстро подавляющей окружающих…"
Феликс Дзержинский с шумом закрыл дело Бориса Савинкова из архива царской полиции. Пора было начинать первую смелую операцию молодой советской разведки – попытаться заманить на территорию большевистской России одного из самых ее лютых врагов. Тем паче сам Савинков напрашивался. При переходе границы был задержан его адъютант Леонид Шешеня. Чекисты долго сомневались: пришел ли он один или "хозяин" благополучно проскочил пограничников. Однако Шешеня пожаловал один. Его задание было простейшим: посмотреть, чем, фигурально выражаясь, дышит советская власть, и растормошить резидентов Союза защиты Родины и свободы, которые очень некстати впали в летаргический сон.
Шешеня был свято убежден: на Лубянке сидят дилетанты, которых боевой штабс-капитан обведет вокруг пальца. Однако долго "крутить кино" ему не удалось. Припертый к стене списком своих преступлений против советской власти, совершенных в отряде Булак-Балаховича, он быстро сдался на суд победителей. Заодно провалил и двух агентов: Зекунова в Москве и Герасимова в Смоленске. Первый как раз и был ярчайшим представителем не вовремя уснувших боевиков, зато второй оказался лидером мощнейшей подпольной организации, о существовании которой чекисты даже не подозревали. Неожиданная удача лишний раз убедила Дзержинского: пора сыграть с Савинковым по-крупному. Тем более результаты очной ставки Зекунова и Шешени убедительно свидетельствовали, что клиент созрел:
"Федоров: Вы подтверждаете, что по заданию руководящего центра СЗРиС лично от Савинкова шли на связь к этому человеку?
Шешеня: Если напротив меня сидит Михаил Дмитриевич Зекунов, я шел к нему.
Федоров: Уточним этот факт с другой стороны. Вопрос к Зекунову: какой пароль должен был сказать вам Шешеня?
Зекунов: "Вы не знаете, где здесь живет гражданин Рубинчик?"
Федоров: Вы подтверждаете эту фразу-пароль?
Шешеня: Да.
Федоров: Что вы должны были услышать в ответ?
Шешеня:. "Гражданин Рубинчик давно уехал в Житомир".
Федоров: Верно?
Зекунов: Верно.
Федоров: Кто вам дал пароль?
Зекунов: В Варшаве, в савинковском центре, именуемом областным комитетом союза. Этот пароль мне дал начальник разведки Мациевский.
Федоров: А вам кто дал?
Шешеня: Тот же Мациевский.
Федоров: Значит, мы установили, что вы оба именно те лица, которым принадлежат фамилии Зекунов и Шешеня и которые являются сообщниками по савинковской контрреволюционной организации СЗРиС. С какой целью вы шли к Зекунову?
Шешеня: Выяснить, почему от него нет никаких сведений. Потом…
Федоров: Минуточку, если бы вы обнаружили, что Зекунов умышленно не работает, иначе говоря, дезертировал, что вы должны были сделать? Ну, ну, Шешеня, мы же договорились, встреча у нас откровенная.
Шешеня: Я должен был принять меры по обстановке, так сказать.
Федоров: Меры всякие, вплоть до…
Шешеня: Вплоть до убийства.
Федоров: Вот, Зекунов, значит, вам жизнь спасли наши пограничники, которые не дали Шешене перейти границу. Еще какие цели были у вас?
Шешеня: Если бы я обнаружил, что Зекунов не умеет работать как резидент, я должен был с его помощью осесть и устроиться в Москве и помочь ему наладить дело, а затем вернуться в Польшу.
Федоров: И на какой срок вы собирались тогда остаться в Москве?
Шешеня: Условливались – на год.
Федоров: И что было бы главным в вашей работе вместе с Зекуновым?
Шешеня: Установить связь со всеми находящимися в Москве савинковцами. Добыча и переправка разведывательных материалов, касавшихся Красной армии и внутреннего положения в стране, связь с другими антисоветскими элементами.
Федоров: Так. Значит, вам наши пограничники помешали выполнить шпионское задание?
Шешеня: Так точно.
Федоров: И, таким образом, вы ни в чем не виноваты и мы вас зря держим за решеткой?
Шешеня: Нет, не зря.
Федоров: А за что же? Ну, ну, Шешеня, все – откровенно.
Шешеня: Я участвовал в рейдах против Советской республики.
Федоров: И, таким образом, на ваших руках есть кровь наших советских людей?
Шешеня: Да, есть.
Федоров: А ваши руки чисты?
Зекунов: Чисты.
Шешеня: Не повезло мне на границе.
Зекунов: А мне с курьером, трус оказался. Выболтал все на свете.
Зекунов: Кабы торопили, давно б кончили. Вы уже сколько здесь?
Шешеня: Месяц.
Зекунов: Давно б кончили. Зачем-то вы им еще нужны.
Шешеня: Да ну?..
Зекунов: Это уж так и есть".
Главное действующее лицо операции "Синдикат-2" А. П. Федоров
План был прост, как все великое: Савинкову необходимо было внушить, что на Родине действует подпольная организация "Либеральные демократы", которая готовит свержение коммунистического строя. Но поскольку все видные политики, которые могли бы возглавить вновь сформированное национальное правительство, находились в эмиграции, требовалась консолидация сил. Для этой цели за границу отправился член Центрального комитета партии Мухин. Его роль было поручено исполнять Андрею Павловичу Федорову. На подготовку легенды он попросил у Дзержинского пять дней. В установленный срок на стол основателю "карающего меча большевистской партии" лег документ, с которого, собственно, и началась фаза "Синдикат" операции "Трест":
"Фамилия, имя, отчество – Мухин Андрей Павлович. Родился в 1888 году в семье богатого крестьянина Мариупольского уезда. Мать умерла, когда ему было 5 лет.
До 1904 года учился в гимназии в городе Мариуполе, но не окончил ее – исключен за связь с местной анархистской организацией. Отец увозит его в Харьков, где репетиторы подготовляют его к поступлению в местный университет, в котором он и учится до 1909 года. Будучи студентом, попадает под влияние известного харьковского эсера Мирошниченко. Дело грозит обернуться исключением из университета, но отец своевременно устраивает его перевод в Новороссийский университет. Там в первые же месяцы учебы он участвует в студенческой забастовке протеста против казни социалиста Ферара. За это его исключают из университета, и он возвращается домой к отцу. Спустя год он в Харьковском университете на правах вольного слушателя, а в 1914 году экстерном сдает выпускные экзамены.
Сразу по окончании университета он заболевает – нервное истощение. В результате в армию его взяли только в августе 1915 года. Как имеющий высшее образование, он был направлен в Александровское военное училище, которое окончил с отличием. Выпуск был ускоренным, и в 1916 году он уже на фронте в качестве офицера для поручений при штабе полка. Ранение в первый же месяц фронтовой службы. Из госпиталя в Воронеже выписан в январе 1917 года и получает двухмесячный отпуск…
Ехал домой через Москву, где постоянно жил брат отца – путейский инженер. Здесь застал отца, и они вместе пережили Февральскую революцию. Отец спешно увез его домой, в Мариупольский уезд.