Речь идет о возведении на престол Екатерины II. Подоплека ссоры, погубившей старика Дубровского, по существу гораздо серьезнее, чем кажется. Дубровский из старых русских дворян, в которых Пушкин видел здоровую почву для возрождения России. Троекуров – из той знати, которую вынес наверх государственный переворот и которая стала опорой деспотизма. И есть тут один любопытный момент. Троекуровы – род старинный, боярский, но к XVIII веку утративший свое значение. Зрелый Пушкин достаточно хорошо знал русскую историю, чтобы фамилия Троекуровых звучала для него отнюдь не нейтрально. Но он выбрал фамилию, напоминающую не о безродных временщиках, вышедших в большие вельможи, или фамилию не историческую, ничего читателю не говорящую, он выбрал Троекурова. Троекуров, стало быть, потомок древнего рода, сомкнувшийся с новой знатью. Между тем в "Моей родословной" Пушкин объяснил упадок своего древнего и знатного рода тем, что его, Пушкина, дед отказался в 1762 году поддержать узурпаторшу и ее клевретов. И на эту столь занимавшую Пушкина коллизию накладывается коллизия иная. Мужики, всегда готовые к возмущению, по собственной воле, по собственному побуждению становятся на сторону Дубровских. Ими движет не чувство выгоды. У богатых бар мужикам, как правило, жилось лучше, чем у бедных. А троекуровские люди вообще находились на особом положении сравнительно с другими. Мужики восстают потому, что истинное дворянство близко народу, оно его естественный представитель. Связь тут – органичная. Так думал Пушкин.
Развиваясь таким образом, роман вел к мысли о возможности союза между дворянством и крестьянами – в бунте. Дворянин – неважно, из каких соображений, во всяком случае, вполне благородных, – становится во главе крестьянского бунта со всеми его атрибутами (например, сожжение заживо приказных). Но для Пушкина такая ситуация была в тот момент неприемлема. Судя по наброскам плана третьей, ненаписанной части, он собирался показать трагическую бессмысленность ее. Молодого Дубровского выдавал полиции один из мужиков его шайки.
Пушкин не написал третьей части, ибо вариант с предательством противоречил всей нравственной логике произведения. Роман зашел в тупик. Первая попытка решить проблему крестьянского бунта и отношения к нему настоящего дворянина не удалась.
6 февраля 1833 года Пушкин отложил рукопись "Дубровского".
7 февраля он запросил военного министра графа Чернышева о бумагах, касающихся пугачевского бунта.
А за неделю до того – 31 января – сделал первые наброски к сюжету "Капитанской дочки".
Пушкин нашел материал, на котором можно было решить занимавшую его проблему.
Тут и началась по-настоящему реализация его великого плана.
Ему стала ясна очередность этапов. Не в том дело, как это часто говорят, что он чем-то увлекся и это определило его занятия. Например, занимался историей Петра, встретил любопытные документы – увлекся Пугачевым, стал заниматься этой эпохой. Потом вернулся к Петру… Ничего подобного. Даже если просто хронологически расположить пушкинские работы, становится видна стройная система.
Он отложил занятия Петром не случайно. Он – как историк, как человек, поставивший перед собой определенную задачу, – понимал в этот момент, что прежде, чем решать проблемы, связанные с переустройством государства и ролью дворянства в этом переустройстве, надо решить самую болезненную проблему последних ста лет русской истории – проблему крестьянской революции.
И здесь его гигантские планы соседствовали и пересекались с не менее грандиозными задачами чисто литературными. Он создавал русскую прозу. И его общая задача влияла на этот процесс сильнейшим образом. Его художественная проза носила ясные черты прозы научной.
"Поэт действительности", владевший всем многообразием художественных приемов ее воспроизведения, Пушкин не мог уже этим ограничиться. Он подходил теперь к действительности и как ученый-аналитик. Прозрачность словесной ткани, крупная – как под микроскопом – деталь, безупречная логика сюжета, ясность психологических мотивировок – результат такого подхода.
Он создал одновременно и художественную, и научную прозу. Он создавал для русской культуры новый метод познания и постижения мира.
Год 1833-й
…Я по совести исполнил долг историка: изыскивал истину с усердием и излагал ее без криводушия, не стараясь льстить ни силе, ни модному образу мыслей.
Пушкин – Бенкендорфу. 1833
1
31 января 1833 года Пушкин сделал первые наброски плана "Капитанской дочки".
6 февраля прекратил работу над "Дубровским".
7 февраля послал письмо графу Чернышеву с просьбой предоставить ему из архивов военного министерства документы, касающиеся пугачевского восстания.
Он понимал, что если прямо заговорит о Пугачеве, это неизбежно вызовет недоумение. В лучшем случае. Потому пустился на хитрость: написал Чернышеву, что собирает материалы для истории Суворова. А поскольку Суворов принимал участие в подавлении пугачевского бунта, то материалы его биографии за семидесятые годы, естественно, вели к Пугачеву.
Военный министр граф Чернышев, палач декабристов, отозвался быстро и предупредительно:
"Военный министр покорнейше просит Александра Сергеевича Пушкина уведомить его: какие именно сведения нужно будет ему получить из Военного министерства для составления Истории генералиссимуса князя Италийского графа Суворова-Рымникского?"
Пушкин ответил дипломатично:
"Приношу Вашему сиятельству искреннейшую благодарность за внимание, оказанное к моей просьбе.
Следующие документы, касающиеся истории графа Суворова, должны находиться в архивах главного штаба:
1) Следственное дело о Пугачеве
2) Донесения графа Суворова во время кампании 1794 года
3) Донесения его 1799 года
4) Приказы его к войскам.
Буду ожидать от Вашего сиятельства позволения пользоваться сими драгоценными материалами".
Дело о Пугачеве он поместил среди других документов, совершенно ему не нужных.
Хитрость удалась вполне.
Поскольку Пушкин был историографом милостью государя императора, то соответствующие распоряжения были отданы, и чиновничья система, имеющая отношение к архивам, заработала быстро и четко.
12 февраля директор канцелярии военного министерства генерал Брискорн адресовался к директору Инспекторского департамента генералу Клейнмихелю с запросом об интересующих Пушкина документах. Клейнмихель дал соответствующее распоряжение своим подчиненным, и 18 февраля вице-директор департамента Иванов поручил начальнику архива Румянцеву начать поиски документов. 14 февраля Румянцев сообщил Иванову, что
"в здешнем архиве имеются только разные секретные бумаги и своеручные манифесты Пугачева в 2-х книгах, а также подлинные письма и донесения графа Суворова-Рымникского 789, 790 и 791 годов в одной книге, которые у сего и представляются".
25 февраля военный министр прислал полученные таким путем документы на квартиру Пушкина.
И тут стало совершенно ясно, как дальновидно поступил Пушкин, добиваясь официальной должности. Частному лицу, литератору Пушкину никто не разыскивал бы документы с такой готовностью, как историографу, наследнику Карамзина.
В двух "пугачевских" фолиантах, которые получил поэт, было более 1000 листов.
Здесь была переписка Военной коллегии за 1773 год, дающая представление о тех планах и мерах, которые разрабатывались против восставших. Здесь были манифесты и указы Пугачева и директивы повстанческого руководства.
Это было далеко не все, что требовалось. Но имея эти драгоценные документы, впервые попавшие в руки историка, можно было начинать работу…
Какую работу?
Роман о "плохом" дворянине, согласившемся пристать к мятежникам? Роман был в стадии обдумывания.
Да и сюжет был сейчас для Пушкина не главным. Сейчас его интересовало иное.
Для Пушкина 1833 года исторического романа в этом случае было недостаточно. Нужно было историческое исследование. Он чувствовал себя ученым. Он мыслил и действовал как ученый.
Еще до получения документов от Чернышева – в начале февраля – Пушкин сам занялся поисками материалов, находящихся в руках частных лиц. Он снесся с известным литератором Свиньиным, владельцем "Музеума", где хранились разного рода редкости. И рукописи в том числе. Свиньину принадлежал интереснейший дневник Храповицкого, статс-секретаря императрицы Екатерины II.
19 февраля он получил от Свиньина такое послание:
"Медленность в доставлении Вам, милостивый государь Александр Сергеевич, прилагаемой при сем рукописи произошла ни от чего другого, как от невозможности отпереть мой музеум за потерею ключа; неделю искали его, а другую приделывали… Воображаю, сколь любопытно будет обозрение великой царицы, нашего золотого века или, лучше сказать, мифологического царствования под пером Вашим. Право, этот предмет достоин Вашего таланта и трудов".
Стало быть, Свиньину в качестве мотива было выставлено намерение написать историю царствования Екатерины.
Получив из военного министерства первую партию документов и ожидая следующих, которые разыскивались в Москве, Пушкин начал работать напряженно. За полторы недели – с 25 февраля по 8 марта – он изучил два фолианта. В его рабочих тетрадях, в копиях, конспектах, выписках осталось больше 120 документов из этих сводов.
8 марта, получив от Чернышева документы, касающиеся только Суворова и, следовательно, ему не нужные, он написал военному министру:
"Принося Вашему сиятельству глубочайшую мою благодарность, осмеливаюсь беспокоить Вас еще одною просьбою; благосклонность и просвещенная снисходительность Вашего сиятельства совсем избаловали меня.
В бумагах касательно Пугачева, полученных мною пред сим, известия о нем доведены токмо до назначения генерал-аншефа Бибикова, но донесений сего генерала в Военную коллегию, так же как и рапортов князя Голицына, Михельсона и самого Суворова, – тут не находится. Если угодно будет Вашему сиятельству оные донесения и рапорты (с января 1774 по конец того же года) приказать мне доставить, то почту сие за истинное благодеяние".
29 марта Пушкину были доставлены из военного министерства "восемь книг, заключающих в себе рапорты генерал-аншефа Бибикова, князя Голицына и графа Суворова-Рымникского". Так сообщил Чернышев. Но содержание "книг" было гораздо шире. Там были не только рапорты названных генералов, но и документы делопроизводства Секретной экспедиции Военной коллегии и военно-походных канцелярий командующих войсками императрицы генералов Бибикова и Щербатова.
Тщательно проштудировав всю эту массу разнородного материала, Пушкин оставил в своих рабочих тетрадях копии около двухсот документов.
При этом он читал все, что мог найти о Пугачеве на русском языке и на языках европейских.
Продолжал искать документы в частных собраниях. И не без успеха. Параллельно писал "Капитанскую дочку" и черновые варианты некоторых глав "Пугачева".
В это время один из окололитературных современников писал другому:
"Пушкин умер, сидит да в карты играет или подличает по передним".
Таково было мнение людей далеких.
Но и друзья Пушкина в феврале 1833 года оставили несколько любопытных свидетельств.
8 февраля Гоголь писал своему приятелю:
"Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Так он протранжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, и более необходимость, не затащут его в деревню".
17 февраля Плетнев, один из самых близких к Пушкину людей, сообщал Жуковскому, другому близкому другу:
"Вы теперь вправе презирать таких лентяев, как Пушкин, который ничего не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своем старые к себе письма, а вечером возит жену по балам не столько для ее потехи, сколько для собственной".
Вообще, надо сказать, что легенда о суетности и лени Пушкина шла в значительной мере от его друзей. Ведь в тридцатые годы Пушкин печатал не много нового. А о своих главных трудах и планах далеко не всегда извещал даже близких людей. Так и здесь – 17 февраля Плетнев еще ничего не знал об исторических занятиях своего друга. И это не случайно.
Пушкин не рассчитывал на понимание.
2
Мысли его, однако, были заняты не только русской историей. И деловую переписку он вел не только с военным министром.
Около 25 февраля, поджидая пугачевские материалы, он писал Нащокину:
"Что, любезный Павел Воинович? получил ли ты нужные бумаги, взял ли себе малую толику, заплатил Федору Даниловичу, справил ли остальную тысячу с ломбарда, пришлешь ли мне что-нибудь?"
Денег не было.
26 июня он обращался к некоему Александру Андреевичу Ананьину:
"Быв у Вас и не имев удовольствия застать Вас дома, на всякий случай беру с собой письмо. Я собираюсь в деревню. Вы изволили обнадежить меня, что около нынешнего времени можно мне будет получить от Вас еще 2000 р. По моему счету мне более 1500 р. не надобно. Смирдин готов в них поручиться. Буду ожидать ответа Вашего через городскую почту, если не угодно Вам будет прислать его ко мне в город".
Очевидно, Ананьин не согласился дать денег без ручательства кредитоспособного Смирдина, а Смирдин был в отсутствии.
В начале июля Пушкин послал Ананьину сухую записку.
"Смирдин на днях приехал из Москвы. Он согласен за меня поручиться. Прошу Вас назначить мне день, когда можно будет нам кончить дело".
В какую деревню собирался ехать Пушкин?
22 июля он отправил Бенкендорфу прошение об отпуске для посещения вдовы Карамзина в Дерпте и поездки в Оренбург и Казань.
Ответил ему помощник Бенкендорфа Мордвинов. Любопытно отметить, что с этих пор Бенкендорф перестал лично отвечать на все письма Пушкина, как то было раньше. Теперь он отвечал только на некоторые. Теперь между царем и поэтом часто встает и второе лицо – Мордвинов. Еще одна ступень. Расстояние стремительно увеличивалось сравнительно с летом 1831 года.
Мордвинов писал Пушкину 29 июля:
"Г. генерал-адъютант Бенкендорф письмо Ваше от 22 июля имел счастие представлять государю императору. Его величество, соизволяя на поездку Вашу в Дерпт для посещения г-жи Карамзиной, изъявил высочайшую свою волю знать, что побуждает Вас к поездке в Оренбург и Казань и по какой причине хотите Вы оставить занятия, здесь на Вас возложенные?"
Ему дали понять, что он – прежде всего человек служащий и оставлять занятия, за которые ему платят жалование, он не имеет права. Ему дали еще раз понять, что взяли его не в советчики, а в чиновники. Вместе с появлением Мордвинова-посредника это был симптом угрожающий.
30 июля он ответил Мордвинову:
"В продолжение двух последних лет занимался я одними историческими изысканиями, не написав ни одной строчки чисто литературной. Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мной начатую, и которая доставит мне деньги, в коих имею нужду. Мне самому совестно тратить время на суетные занятия, но что делать? они одни доставляют мне независимость и способ прожить с моим семейством в Петербурге, где труды мои, благодаря государя, имеют цель более важную и полезную.
Кроме жалования, определенного мне щедростию Его величества, нет у меня постоянного дохода; между тем жизнь в столице дорога и с умножением моего семейства умножаются и расходы.
Может быть, государю угодно знать, какую именно книгу хочу я дописать в деревне: это роман, коего большая часть действия происходит и Оренбурге и Казани, и вот почему хотелось бы мне посетить обе сии губернии".
августа он получил сообщение от Мордвинова:
"Г. генерал-адъютант граф Бенкендорф поручил мне Вас, милостивый государь, уведомить, что Его императорское величество дозволяет Вам, согласно изъявленному Вами желанию, ехать в Оренбург и Казань на четыре месяца".
В письме Мордвинову важно ясное утверждение Пушкина, что прокормить его могут только занятия чисто литературные. Это очень важно. И еще – он не хотел сообщать императору о действительных своих занятиях. О Пугачеве.
Получив разрешение, Пушкин через две недели выехал из Петербурга. Не в Дерпт, а в Москву, чтобы оттуда отправиться в места пугачевщины.
2 сентября 1833 года Пушкин подъезжал к Нижнему Новгороду.
"Пушкин мне рассказывал, что под Нижним он встретил этапных. С ними шла девушка не в оковах, у нас женщин не заковывают. Она была чудной красоты и укрывалась от солнца широким листом капусты. "А ты, красавица, за что?" – Она весело отвечала: "Убила незаконнорожденную дочь, пяти лет, и мать за то, что постоянно журила". Пушкин оцепенел от ужаса".
Это из записок Смирновой-Россет.
Поездка заняла меньше месяца. Но успел он много.
8 сентября, жене:
"Здесь я возился со стариками, современниками моего героя, объездил окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону".
Речь идет о Казани.
Но это были последние штрихи. Основное было ему ясно. Собранные в Петербурге материалы были у него с собой. Он спешил в Болдино.