Как отмечает Ингерфлом, сомнения Плеханова связаны с проблемой естественной эволюции самодержавия, иными словами, - у него возникает сомнение в том, может ли в России стихийный ход истории привести к политической европеизации. Однако - следует подчеркнуть - эти сомнения ни в малейшей степени не отразились на постулате о необходимости периода буржуазного развития России.
Другой исследователь данной проблематики, Б.В. Богданов, обратил внимание на противоречивость теоретических построений Плеханова: "Марксову аргументацию из "Манифеста" и "Капитала" об исторической прогрессивности капитализма Плеханов попытался усилить ссылкой на необходимость уничтожения "восточного деспотизма" в России, чтобы убедить всех в том, что "дальше так жить нельзя". Иными словами, без свержения самодержавия европеизация России просто невозможна, но свергнуть самодержавие в состоянии только рабочий класс. Однако эта революция по характеру должна быть буржуазной, а потому пролетариат должен объединиться с буржуазией. Для обоснования этого тезиса Плеханов создает концепцию двустадийности революционного процесса в России. В изложении Б.В. Богданова эта концепция выглядит следующим образом: "России еще предстоит длительный процесс "европеизации" и она еще не готова для социализма ни в экономическом, ни в социально-политическом, ни в культурном отношении". Поэтому предстоящая революция будет лишь политической (завоевание демократии и свержение "восточной деспотии"), а не социальной (т. е. социалистической по тогдашней терминологии). Эти две революции должны быть разделены временным промежутком. Размеры этого предполагаемого временного промежутка между двумя революциями Плеханов то укорачивал, то удлинял… Непоследовательность Плеханова не случайна. Он близко подошел к выводу о том, что революция, в которой главной движущей силой выступит пролетариат, не вместится в рамки буржуазной революции старого типа. Вполне логично было предположить, что пролетариат сделает нечто гораздо большее, чем просто создаст условия для расцвета капитализма. Он не удовлетворится тем, что вместо царя посадит на трон своего классового противника - буржуазию. Чувствуя парадоксальность положения пролетариата, обязанного делать не свою, а буржуазную революцию… Плеханов выдвинул… идею, заключенную в формуле "гегемония пролетариата в буржуазной революции"… Но если перевести эту формулу в практическую плоскость, то организационные формы такой гегемонии, как и формы сотрудничества с буржуазией оставались для Плеханова весьма туманными…"
Плеханов находит выход из противоречия, встраивая в свою концепцию категорию "классовое самосознание пролетариата". "Именно самосознание, - пишет Б.В. Богданов, - должно во всяком конкретном случае взвешенно определять те дозы "союза" и "борьбы" с буржуазией, которые не грозят пролетариату конфликтом с "необходимостью".
Таким образом, принцип гегемонии пролетариата не только не противоречит идее исторической необходимости (которая воспринималась Плехановым как нечто фатальное), но и как бы становится составной частью этой идеи. Ибо, как верно подметил Б.В. Богданов, "статусом пролетарского классового самосознания Плеханов наделял не всякое, а лишь то содержание сознания, которое порождено этой "необходимостью", которое ее адекватно отражает и ей соответствует". Плеханов, добавим мы, вольно или невольно наделил пролетариат (который сам по себе представлял гипотетическую величину) даром провиденциализма. "Практически же, - делает вывод Б.В. Богданов, - это означало не что иное, как требование признать "самосознанием" его собственную плехановскую интерпретацию "необходимости", включая выводы о неодолимости и необходимости капитализма в России, о неготовности ее для социализма, требование разделения двух революций длительным промежутком времени, призыв "не пугать" буржуазию, а вступить с нею в "союз" ради завоевания политической свободы и т. п. Иначе говоря, создавалась лишь видимость решения проблемы синтеза борьбы за демократию и борьбы за социализм. Плеханов попросту ушел от ответа на вопрос о том, что делать пролетариату практически в буржуазной революции и каков социалистический эквивалент его действий, коль скоро признавалась его ведущая роль в революции".
Туманность теоретических посылок предопределила путаность и неопределенность дальнейшей политической позиции Плеханова, который с 1903 года метался между большевиками и меньшевиками, поддерживая то первых, то вторых и заключая временные союзы. Но это будет позже. А в 1895 году Плеханов - признанный лидер российских марксистов, стоящий почти на равных с теоретиками Второго Интернационала. Ульянов едет в Швейцарию, чтобы убедиться в правильности и обоснованности своей позиции. Беседы с Плехановым и Аксельродом во многом предопределили генезис ленинских взглядов на рабочее движение, роль марксистской партии и революцию в России.
Надо отметить, что с самого начала плехановская интерпретация марксизма вызвала в молодом Ульянове определенные сомнения. Многие произведения Маркса (особенно раннего периода) тогда вообще не были известны. Об учении Маркса судили по таким работам, как "Капитал", "Манифест Коммунистической партии", "Гражданская война во Франции", "18-е брюмера Луи Бонапарта", "Критика Готской программы" и некоторым другим. Вульгарно усвоенное материалистическое истолкование истории несло в себе метафизическое начало, критически воспринятое Ульяновым. Об этом он напомнил в 1899 году в письме А.Н. Потресову: "Помните, как один наш общий знакомый в "прекрасном далеке" зло высмеивал и разносил в пух и прах меня за то, что я назвал материалистическое понимание истории - "методом"?"
Это важное свидетельство того, что уже в 1895 году Ульянов был далек от телеологического истолкования марксистских взглядов на историю в духе плехановской фатальной "исторической необходимости". Однако в СССР именно эти плехановские постулаты (перекликающиеся с концепцией раннего К. Каутского) были переработаны в т. н. "исторический материализм", а затем (во многом благодаря Н.И. Бухарину) канонизированы и превращены в абсолютную истину.
Что касается молодого Ульянова, то он уже тогда, пользуясь категориями "революционное сознание", "организация революционных сил" и т. п., прекрасно отдавал себе отчет в преходящем характере этих категорий. У Плеханова же материалистическое понимание истории сводится к линейности исторического процесса, развитие которого идет согласно незыблемым законам, не зависимым от человеческой воли. Отсюда - известный тезис Плеханова о том, что стремления социалистов "не что иное, как сознательное выражение бессознательного хода общественного развития".
Второй (и основной в то время!) пункт несовпадения взглядов молодого Ульянова и Плеханова - отношение к либералам. Вот как подходит к этому вопросу Ингерфлом: "Презрение Ульянова к либералам связано с тем, что качество общественной "ткани" не составляет для него отдельной проблемы. Если общество является синонимом экономической системы и если в России эта система заключает в себе борьбу между пролетариатом и буржуазией, то создание общества принадлежит прошлому, ибо классы уже политически сложились, и с этой точки зрения всякая социальная сила, за исключением рабочего класса, обречена на исчезновение; следовательно, бесполезно о ней заботиться, а любой экономический или политический вопрос должен оцениваться в зависимости от его соответствия интересам рабочего класса".
Думается, однако, что столь резко негативное отношение Ульянова к либералам связано более с тем обстоятельством, что либерализм, выражаясь его словами, пытается "учитывать" в свою пользу результаты борьбы рабочих против царизма, а это для Ульянова неприемлемо вдвойне.
Молодому Ульянову было присуще упрощение российской социально-политической структуры и социально-экономической проблематики. Социальное он сводит к экономическому, а последнее трактует в духе "Манифеста". Что касается крепостнических пережитков, то они, с точки зрения Ульянова, замедляют процессы капитализации и классового расслоения, но не более. Для Ульянова, справедливо замечает Ингерфлом, "устранение докапиталистических пережитков необходимо лишь в той степени, в какой это нужно рабочему классу для его борьбы с буржуазией. Демократия - не самоцель… она лишь предварительная стадия для конечной победы пролетариата".
Либеральные идеи о самоценности демократии действительно чужды Ульянову, ибо власть в его представлении в любом виде представляет насилие. Буржуазная демократия есть власть буржуазии, прямая демократия (вроде Парижской Коммуны) - власть народа. Это упрощение мешает Ульянову вначале найти взаимопонимание с Плехановым и его окружением. П.Б. Аксельрод впоследствии вспоминал: "…первый вопрос, который мы обсуждали, касался отношения русской социал-демократии к либералам. В конце концов, Ульянов заявил, что признает правильность точки зрения "Группы" на этот вопрос". Плеханов и Аксельрод убеждают прибывшего к ним неофита в необходимости европеизации России, для чего собственно и нужны либералы. Ингерфлом строит предполагаемую логику доводов из контекста опубликованных Аксельродом в этот период брошюр. В них Аксельрод развивал взгляды на своеобразие русской истории. В России, по мнению Аксельрода, "активной исторической силой являлось только государство, общество же играло роль… воска, из которого государственная власть лепила, сообразно социально- политическим нуждам, те или иные формы". Экономическое развитие России есть простой результат усложнения интересов и потребностей государства, а не общества. Самодержавие предполагает отсутствие политически господствующих классов, которые с успехом заменяет царь с чиновниками. Иными словами, в России нет общества в европейском значении этого слова. А, следовательно, нет и классов, способных выступить против господства абсолютизма. Речь идет не только о буржуазии, но и о пролетариате, который все еще есть плоть от плоти погрязшей в рабстве и невежестве народной массы.
Так считал Аксельрод, и, надо полагать, так же считал Плеханов. Для молодого Ульянова, скорее всего, подобные рассуждения звучали откровением. Он не мог не задуматься о том, какие формы может принять участие рабочих в политической борьбе в условиях самодержавной монархии и что может подтолкнуть их к такой борьбе.
В конце сентября 1895 года Ульянов возвращается в Петербург и в течение октября-ноября проводит объединение питерских социал-демократических кружков вокруг т. н. "центральной группы", а затем начинает подготовку издания нелегальной газеты "Рабочее дело", первый номер которой готовился к изданию, но так и не вышел. Единственное, что удалось сделать в этот период питерским социал-демократам - выпустить написанную Ульяновым листовку "К рабочим и работницам фабрики Торнтона". В ночь с 8 на 9 декабря (с 20 на 21 по новому стилю) Ульянов и ряд его сподвижников были арестованы полицией. Мартов оставался на свободе еще месяц, пытаясь вместе с Сильвиным, Радченко и Ляховским наладить работу организации, но 5 января 1896 года был арестован и он вместе с Ляховским и Бабушкиным. Та легкость, с какой полиции удалось разгромить организацию, неприятно удивила Ульянова и заставила о многом задуматься.
Первая половина 1896 года - период так называемого "бабьего царства", когда костяк "Союза борьбы" составили сестры Зинаида и Софья Невзоровы, А.Л. Якубова, Н.К. Крупская и Инна Смидович. Постепенно Центральная группа "Союза" пополнялась выходцами из других питерских кружков. Наряду со "стариками" М. Сильвиным и
С. Радченко в организации работали Б. Горев, Ф. Ленгник, Ф. Дан и Ю. Лурье. Однако в августе 1896 года были арестованы Сильвин, Ленгник, Дан и Лурье, после чего осенью того же года образовалась новая "центральная группа" в составе Потресова, Тахтарева, Горева и Иваньши- на. Чуть позже к ним присоединился В.Н. Катин-Ярцев. Подобная ротация кадров несомненно влияла на качество пропагандистской работы, но главное заключалось не в этом. В большинстве своем это были люди совсем иных, чем Ульянов, взглядов на роль рабочего движения в России. Суть этих взглядов сводилась к известной идеализации самих рабочих, якобы несущих в себе некое здоровое начало. Это был сколок с народнической идеализации крестьянства. В частности, Б.И. Горев впоследствии вспоминал: "Часть нашей центральной группы (Катин-Ярцев и Якубова, а раньше и Тахтарев), недовольные нашим "централизмом" и тем, что они называли "опеканием рабочих", высказывались за большее привлечение рабочих к активной и руководящей работе. При этом они иногда доходили до крайних увлечений, утверждая, например, что лучше плохая (курсив источника. - А.Б.) прокламация, написанная рабочим, чем хорошая, но сочиненная интеллигентом. Они требовали создания особой центральной группы из одних рабочих, без одобрения которой не предпринимался бы ни один ответственный шаг "Союза".
Появление в руководстве "Союза" новых лиц совпало с активизацией забастовочной борьбы питерских рабочих, что казалось этим молодым марксистам подтверждением их взглядов: рабочие самим ходом классовой борьбы обречены возглавить общественный прогресс. Так исподволь, постепенно в российской социал-демократии стало зарождаться новое течение, получившее наименование "экономизма". Суть его сводилась к борьбе за сиюминутные экономические выгоды, за улучшение материального и социального положения рабочих, в то время как политическая борьба рассматривалась как удел либеральной оппозиции.
Какова в этот момент была позиция Ульянова? Б.И. Горев сообщает в своих мемуарах, что когда Ульянов и его соратники были освобождены из ДПЗ, они два вечера подряд собирались на квартире у Цедербаумов, где Горев в качестве одного из руководителей "Союза" отчитывался о деятельности за прошедший без "стариков" период. (Кстати, кроме Б.И. Горева от "молодых" на эту встречу пришла только А.А. Якубова.) Горев вспоминает, что Ульянов по поводу идеи о самостоятельности рабочего движения и создании руководящей "рабочей" группы заявил следующее: "Если у вас есть сознательные и заслуживающие доверия отдельные рабочие, введите их в центральную группу, вот и все. Больше никакой особой "рабочей политики" не нужно". Судя по всему, мысли Аксельрода о несамостоятельности рабочего движения оставили свой след во взглядах молодого Ульянова.
Затем Ульянов и большинство "стариков" отправляются в Сибирь, а в "Союзе" в течение 1897 года взгляды "молодых" оформляются в довольно стройную и не чуждую логике концепцию, получившую наименование "экономизма". Печатным органом питерских "экономистов" стала газета "Рабочая мысль" (№ 1 появился в октябре 1897 года), в редакцию которой вошли А.А. Якубова, К.М. Тахтарев и В.Н. Катин-Ярцев. "Рабочая мысль" пропагандировала борьбу за повышение заработной платы и улучшение условий труда. В редакционной статье первого номера газеты говорилось: "Пусть рабочие ведут борьбу, зная, что борются они не для каких-то будущих поколений, а для себя и своих детей, пусть помнят, что каждая победа, каждая пядь, отбитая у врага, есть пройденная ступень лестницы, ведущей к их собственному благополучию".
Логика "экономизма" на первое место ставила постепенность. В России рабочий класс еще слаб, плохо организован, еще не готов к политической борьбе, поэтому "желательна та борьба, которая возможна, а возможна та, которую ведут рабочие в данную минуту". Исходить из реальных возможностей, а не из доктринальных постулатов - эта мысль многим тогда показалась здравой. Не отрицая в принципе значения политической борьбы, "Рабочая мысль" отождествляла последнюю с борьбой за легальные возможности, в том числе возможности, проистекающие из общественного характера земского самоуправления.
Когда первый номер "Рабочей мысли" попал в руки Ульянова, тот пришел в полное недоумение, но посчитал все это недоразумением. Однако через некоторое время его сестра пересылает в Шушенское текст программного документа (скорее всего, черновика) наиболее умеренной части "экономистов", более известного под именем "Credo". На этот раз Ульянов реагировал бурно. К этому моменту (в течение второй половины 1897 года) он успел написать работу "Задачи русских социал-демократов" и переправить ее в Европу, где она вышла уже в 1898 году отдельной брошюрой с предисловием П.Б. Аксельрода. В этой работе Ульянов прямо указал на главную близлежащую цель социал-демократии в России - завоевание политической свободы и демократизацию политического и общественного строя в России. И что же он вынужден читать в ответ? - "Для русского марксиста исход один: участие, т. е. помощь экономической борьбе пролетариата и участие в либерально-оппозиционной деятельности".