Глава VII. Взаимоотношения Юга с казачьими войсками: Донским, Терским, Астраханским
Взаимоотношения Южной власти с казачьими областями до конца сохраняли те характерные особенности, которые мною неоднократно отмечались уже в "Очерках".
Эти отношения не были одинаковыми. Самый состав правивших и влиятельных в политическом отношении кругов казачества предопределял их до известной степени: либералы на Дону, либералы и консерваторы на Тереке, социалисты на Кубани; автономисты на Дону, автономисты и централисты на Тереке и самостийники на Кубани.
Поэтому-то после ухода генерала Краснова трения с Доном потеряли прежнюю свою остроту; так же удовлетворительны, хотя и достаточно неопределенны, были, в конце концов, отношения с Тереком; только кубанское правительство и Рада находились в постоянной оппозиции, вернее, непрекращающейся борьбе с командованием и правительством Юга. Можно было бы думать, что слишком тесное сожительство в екатеринодарский период и переплет власти являлись главным источником такого отношения… Но еще более сложный переплет существовал на Тереке, и, с другой стороны, перенесение всех наших штабных и правительственных учреждений на территорию Дона не ухудшило отношений с последним и не улучшило их с Кубанью. Наоборот, освободившись от непосредственного воздействия командования, кубанские правители бросились очертя голову в роковую игру, в которой ставка была поставлена на "Вольную Кубань", а верный проигрыш ложился на "Белый Юг".
Могло ли быть иначе!
Эти отношения не были и постоянными… Периоды острой опасности, нависавшей временами над Доном и Тереком, территории которых почти все время были театром войны или находились в прифронтовой полосе, побуждали эти области к большей сговорчивости и укрепляли в них чувства благоразумия и осторожности.
Кубань же вся с 29 октября 1918 года была освобождена от большевиков и представляла глубокий тыл, не испытывавший непосредственно в течение более года ни ужасов войны, ни гнетущего страха за свое существование. Стратеги из Законодательной и Краевой Рад переоценивали безопасность края и прочность положения Вооруженных сил Юга на линии Царицын - Курск - Киев, когда вели к окончательному разрыву с командованием.
Эти отношения, наконец, создавались и поддерживались, главным образом, верхами. Рядовое казачество оставалось более или менее безучастным к политической борьбе двух властей, и только к концу 1919 года кубанским верхам удалось вывести свое казачество из равновесия. Маятник кубанских настроений сильно качнулся тогда влево и, не пристав к борту черноморских самостийников, остановился вовсе в роковом бессилии.
Все эти обстоятельства приводят к убеждению, что не только или вернее не столько непреодолимые антагонизмы между диктатурой и народовластием, между централизмом и казачьей вольностью препятствовали органическому объединению действенных сил Юга, сколько люди и страсти.
Донской Круг, избравший атаманом генерала Богаевского, заседал очень долго - целых четыре месяца. По-видимому, на длительность сессии влияло то обстоятельство, что северные округа были заняты большевиками и депутатам этих районов некуда было деваться. Обязавшись в дни борьбы с Красновым перед Кругом, правящая партия вынуждена была мириться с его все усиливавшимся давлением: непрестанное вмешательство в дела управления, постоянные комиссии, бравшие на себя не только ревизию и контроль, но и руководство отдельными действиями донских министерств, парализовывали зачастую их деятельность. Это обстоятельство становилось тем более тягостным, что состав Круга был довольно случайным и интеллектуально малопригодным для разрешения государственных вопросов, вытекавших из суверенного бытия Дона. Председателю Круга - Харламову, опытному парламентарию, не раз стоило больших усилий, чтобы удержать Круг от превращения в заурядный митинг. На сером фоне Круга боролись и сводили счеты правые - "красновцы", кадеты и левые, представленные соответственно своими лидерами - Яновым, Харламовым и Агеевым. Специальные казачьи интересы густо окрашивали политическую идеологию всех групп. Кадеты были у руля, прочие группы в оппозиции. Непримиримые во всех других отношениях, оба фланга донской общественности сходились, однако, во враждебном отношении к главному командованию и правительству Юга, прибегая по отношению к нам к приемам чисто демагогическим. Весною, впрочем, когда судьба Дона зависела от помощи Добровольческой армии, их голоса притихли вовсе. Но летом - в апогее успехов донского фронта - они сильно мутили Круг, причем Агеев вел кампанию против "Особого совещания" и в печати, в формах необыкновенно резких. На этой же почве в угоду Кругу скользил иногда осторожно и командующий Донской армией генерал Сидорин, объясняя, например, недочеты снабжения тем обстоятельством, что "ввиду реакционных выступлений "Особого совещания" корабли с английским вооружением и снаряжением задерживаются в Константинополе…". Конечно, ничего подобного не было. Такие выступления командующего армией случались, впрочем, редко и благодаря сдерживающему влиянию Харламова и умиротворяющему - атамана Богаевского Круг не выходил из рамок лояльной оппозиции.
Приверженность к "демократическим лозунгам" составляла слабость казачьих политиков, покрывая иногда далеко не демократическую сущность, создавая легенды и неправильные противоположения иному режиму - "реакции" и диктатуры. Не в суд и не в осуждение донских деятелей, без сомнения, немало потрудившихся для устроения родного края, но для восстановления исторического критерия я коснусь некоторых отрицательных сторон жизни Дона, присущих в той или другой степени и другим демократическим режимам.
По инициативе генерала Сидорина Донской Круг решил "выявить свое демократическое лицо" и "сказать России… с чем и зачем мы идем". Эта мысль осуществлена была оглашением декларации от 1 июня 1919 года.
Декларация, не предрешая государственного устройства России - "единой, свободной, демократической страны", ставила, однако, непременным условием его "государственную автономию… с правом заключения областных политических, экономических и национальных союзов…". Вручая судьбу России Учредительному собранию, созванному по четырехчленной формуле, Дон у себя лишал права участия в управлении большую половину неказачьего населения… "Неотложной задачей строительства" России декларация ставила восстановление органов земского и городского управления, а в самой области почти за два года ее самостоятельного существования не было введено самоуправление, и такой, например, крупный центр, как Ростов, - по существу столица Юга, испытывал перманентный кризис назначенного городского правления, хозяйственную разруху и гнет часто сменявшихся "генерал-губернаторов", среди которых были персонажи анекдотического и криминального типа…
Декларация требовала для России "политических свобод" и либерального рабочего законодательства, а практика донской власти применяла неутверждение уставов социалистических партий, вынужденных уйти в подполье, и борьбу как с ними, так и с профессиональным движением, имея рабочую массу всегда в числе своих недругов.
Декларация считала "недопустимым решение земельного вопроса за пределами Войска в форме возвращения дореволюционных земельных отношений…". А донской аграрный закон, проведя отчуждение частновладельческих земель - и казачьих и "русских" - в земельный фонд Войска и оставляя за последним право собственности, обязался помочь малоземелью коренных крестьян (23 процента населения) и ничего не обещал другой четверти населения (24 процента) - "пришлому" крестьянству, на долю которого приходилось лишь 1.3 десятины надельной и купленной земли в среднем на хозяйство… Отчуждение или взимание солидной арендной платы стало реальным фактом с осени 1919 года, а наделение являлось вопросом более или менее отдаленного будущего, вызывая недоверие и возбуждение… Круг в октябрьской сессии торопился изъять из частного владения и недра, но в пользу Войска, не оговаривая несомненных общегосударственных прерогатив в этом вопросе…
Декларация "не допускала мысли о мести в отношении к широким массам, хотя бы и брошенным в братоубийственную бойню", а практика донских полков, наступавших на север, изобиловала эпизодами грабежа, насилия и раздевания пленных, в то же время на донской территории, в районах преимущественного расселения иногородних - Ростовском, Таганрогском и Донецком округах - крестьянские села стонали под бременем самоуправства, реквизиций, незаконных повинностей, поборов, чинимых местной администрацией. 18 августа 1919 года задонские волости торжественно праздновали годовщину освобождения от большевиков, и закулисные руководители придали этим празднествам демонстративный характер прославления новой власти и крестьянско-казачьего единения. Тем удивительнее было слышать от делегации этих волостей, прибывшей ко мне в Таганрог, дышавшие страхом и волнением жалобы на горькое их житье.
Как вообще могло относиться казачество к иногородним, которых оно отождествляло с большевиками, можно судить по тому, что делалось в его среде. В конце марта в одном из закрытых заседаний Круга рассматривался вопрос о массовом явлении насилий, творимых в задонских станицах отступившими казаками верхних округов: "иногда идет отряд всадников 300, бывают там и офицеры, тянут часто за собой пушку… обстреляют сначала станицу, потом начинают насилия над женщинами и девушками и грабеж…" По поводу предложения применить репрессивные меры из среды фронтовиков раздался предостерегающий голос: "…Вы хотите создать карательные отряды?.. Смотрите, как бы у нас не было в тылу войны… Часто денег не было за отсутствием аванса, ну и вынуждены были тащить".
Суровое время и жестокие нравы.
Как бы то ни было, факт непреложный: реакционный режим атамана Краснова в расчете на казачью силу игнорировал положение иногородних и в ответ вызвал враждебное с их стороны отношение; либеральный режим атамана Богаевского и демократические декларации правительства и Круга не привлекли неказачий "народ" ни к добровольному "боевому сотрудничеству", ни даже к дружественному расположению с казаками.
Наконец, казачье народоправство далеко не гарантировало от спекуляции, казнокрадства и взяточничества. И не то было самым скверным, что по поводу одной из "панам", раскрытой в отделе продовольствия и интендантства, председатель ревизионной комиссии Мельников поведал Кругу: "И брали, и берут…"
…А отношение общества к этой разъедавшей государственный строй язве: "За все время нашей работы, - жаловался Мельников, - несмотря на все мои печатные призывы, никто не пришел нам (комиссии) на помощь…".
Свидетельствуют ли все эти отрицательные стороны о непригодности демократического режима вообще или отсутствии доброй воли в донских правителях? Отнюдь. Но они поддерживают достаточно ясно ряд бесспорных в моих глазах положений: самым демократическим декларациям - грош цена, самые благие намерения остаются праздными, когда встречают сильное сопротивление среды; самые демократические формы правления не гарантируют от попрания свободы и права в те дни, когда эти ценности временно погасли в сознании народном, в те дни, когда право восстанавливается насилием, а насилие претворяется в право.
История казачьего народоправства являет самобытную черту, особенность "казачьего демократизма" - замкнутость его в сословных рамках и территориальных границах. Демократизм - более как источник прав, нежели обязанностей. И когда донской демагог Агеев требовал отнятия "помещичьих шарабанов", поломанных уже к тому времени революцией, Круг бурно рукоплескал. Но когда тот же Агеев предлагал распространить земельные права на "граждан Всевеликого войска Донского", Круг так же бурно протестовал.
Взаимоотношения Дона с правительством Юга с большим трудом и трениями, но все же мало-помалу приводили к известному объединению. Мы добились восстановления деятельности Правительствующего Сената на территории Дона и Вооруженных сил Юга, объединения денежной единицы, управления железной дорогой и санитарной части. Круг согласился на учреждение центрального банка - мероприятие, которое, впрочем, не было доведено до конца и, главное, не привело к справедливому распределению эмиссии, пределы которой находились в зависимости "от взаимного соглашения государственных образований…". К концу 1919 года уничтожены были "пограничные рогатки"… Донская власть не нарушала сепаратными выступлениями единства в направлении внешней политики, и так далее, и так далее.
Только в военном отношении все оставалось по-старому: Донская армия представляла из себя нечто вроде "иностранной - союзной". Главнокомандующему она подчинялась только в оперативном отношении; на ее организацию, службу, быт не распространялось мое влияние. Я не ведал также назначением лиц старшего командного состава, которое находилось всецело в руках донской власти.
Такое положение было глубоко ненормальным. Я не могу сказать, чтобы до новороссийской катастрофы донское командование проявляло прямое неповиновение. Но оно оказывало иногда пассивное сопротивление, проводя свои стратегические комбинации и относя к force majeure уклонения от общей задачи. Так, в июне я не мог никак заставить донское командование налечь на Камышин, а в октябре - на воронежское направление, и никогда я не мог быть уверенным, что предельное напряжение сил, средств и внимания обращено в том именно направлении, которое предуказано общей директивой; переброски донских частей в мой резерв и на другие фронты встречали большие затруднения; ослушание частных начальников, как, например, генерала Мамонтова, повлекшее чрезвычайно серьезные последствия, оставалось безнаказанным.
Все это, наряду с понятным тяготением донских войск к преимущественной защите своих пепелищ, вносило в стратегию чуждые ей элементы, нарушавшие планомерный ход операций. "О, ужас! - говорил лидер донской оппозиции Агеев. - За Днепр посылаются войсковые части в то время, когда донцы напрягают до крайности свои силы в борьбе с большевиками, когда почти два округа заняты их бандами…"
С такой психологией, весьма распространенной, стратегия находилась в постоянной и острой коллизии.
Тем не менее Дон, как временное государственное образование, и Донская армия, невзирая на тягчайшие осложнения, проистекавшие от раздельного существования власти и командования, представляли весьма важный и объективно положительный фактор в истории борьбы Юга. Коэффициент духа - элемент переменный и трудно поддающийся исчислению. Но данные, характеризующие тяготу, поднятую войском в борьбе с большевиками, весьма красноречивы: в момент наивысшего напряжения, в октябре 1919 года Войско Донское выставило на фронт 48 тысяч бойцов, что составляло 32 процента всех Вооруженных сил Юга. И донской атаман генерал Богаевский однажды после очередного столкновения "добровольческого централизма" с "донским сепаратизмом" не без основания писал мне:
"…Если бы Дон изменил матери России, я швырнул бы атаманский пернач в лицо своему преемнику, который повел бы мою Родину на самоубийство, а сам ушел бы к Вам хоть рядовым в свой Партизанский полк. Не верьте сплетням и будьте справедливы к Дону: падая и подымаясь, борясь с огромными силами противника, он несет тяжкую службу Родине, и без него едва ли возможны были бы блестящие успехи доблестных добровольцев…".
Главные черты из жизни Терека и наших взаимоотношений… не подверглись существенному изменению до конца. На Тереке более, чем в других казачьих землях, чувствовалась неразрывная и не ослабленная лихолетием связь с общерусской государственностью - в психологии казачества, в речах на Круге и в правительственной деятельности. Терская власть почитала своей первой и важнейшей задачей интересы борьбы, полагая, что "только решительная победа над большевизмом и возрождение России создадут возможность восстановления мощи и родного Войска, обескровленного и ослабленного гражданской борьбой".
Поэтому и в политике, и в области социальных и экономических отношений оно избегало радикальных мероприятий. Даже такой животрепещущий вопрос, как аграрный, в конце 1919 года находился только еще в стадии "изучения земельного фонда… и выяснения площади частновладельческой и другой земли, могущей быть предоставленной окрестному населению для использования угодий и распределения этой земли…".
Терская власть, ввиду непрекращающейся борьбы с чеченцами и ингушами, озабочена была численным увеличением казачества и привлечением в свою орбиту соседей - союзников. Так в Терское войско включен был кара-ногайский народ; после продолжительных переговоров при участии представителей главноначальствующего Терский Круг третьего созыва выразил принципиальное согласие на присоединение к Войску "на равных правах" осетин и кабардинцев. Окончательные переговоры, не законченные благодаря разразившейся вскоре катастрофе, встречали, однако, большие затруднения ввиду требования осетин упразднить войсковой Круг и ввести взамен его "краевую думу". Терцы не могли решиться на такое, по их мнению, обезличение Войска.
Подобные требования предъявляли и иногородние. Съезд их, собравшийся в конце октября 1919 года и состоявший преимущественно из крестьянских представителей, признал конституцию края, отнесся благожелательно к власти, потребовал уравнения в правах, главным образом, земельных, чтобы создать "одну общую семью терских граждан", требовал своего пропорционального участия как в Круге, так и в органах центрального и местного управлений. Съезд выразил готовность разделить с казаками все тяготы военной службы, но при этом высказал пожелание о создании особой терской "территориальной армии"…