Более осторожно, чем к предложению горцев, отнеслось казачество к пожеланиям своих российских сограждан: поощряя вхождение иногородних в казачье сословие, терцы с большим предубеждением относились к "паритету".
Города, наоборот, стремились всеми средствами эмансипироваться от казачьей власти, признавая компетенцию правительства Юга.
В результате двоевластия трения между Таганрогом и Пятигорском продолжались, в особенности по спорным вопросам управления Минеральноводской группой и грозненским районом. Но никогда эти трения не переходили границ. Атаман был всегда лоялен и никогда не принимал участия в выступлениях против власти Юга.
Терские дивизии и пластунские бригады входили в состав армий Юга и беспрекословно исполняли боевые задачи. Политические недоразумения кончались обыкновенно компромиссом. Этих отношений не могли испортить и кубанские сепаратисты, воздействовавшие всеми способами - в том числе посылкой специальной делегации Рады - на терское правительство и Круг, чтобы склонить Терек к разрыву с главным командованием. И даже к концу, когда нависали уже грозовые тучи и Верховный казачий Круг, кипя страстями, выбирал новые пути казачества, терская фракция его сохраняла лояльные отношения к правительству Юга, исходя прежде всего из побуждений реальных: "Путь сепаратизма с самостоятельным управлением для Терека не пригоден, - говорил председатель терского правительства Абрамов, - ввиду существующих там различных течений. Общую идею должно объединять неказачье лицо…" А депутат Баев прибавил: "…Казачьи территории со всех сторон окружены землями Добровольческой армии. И если вы не пойдете с ней, то мы, терцы, не пойдем на Дон, потому что у нас разыграются события, которые заставят нас у вас же просить помощи…"
Исторический ход событий волей или неволей связал железной цепью государственные образования Юга, и ослабление, а тем более разрыв одного из звеньев ее могли вызвать потрясение и гибель.
Астраханское казачье войско, фигурируя в официальной жизни Юга в лице атамана и правительства, представляло до известной степени фикцию, так как в состав территории ВСЮР входило разновременно лишь несколько казачьих станиц и часть калмыцкой степи.
1 июня 1917 года в силу закона Временного правительства Астраханский край получил новое устройство, будучи подразделен на четыре самостоятельных административных единицы - Астраханская губерния, Астраханское войско, область калмыков и область киргизов Букеевской орды. В том же году состоялось вхождение астраханских калмыков в состав Астраханского казачьего войска на условиях раздельного управления - двумя Кругами, двумя правительствами, объединенными казачьим атаманом с калмыцким помощником. Большевистский переворот нарушил нормальное развитие новых учреждений и внес в жизнь края исключительное даже для большевистской практики разрушение и жестокость: советский террор в Астрахани и в калмыцких степях - одна из наиболее кровавых страниц русского лихолетья.
Атаман, генерал Бирюков, был посажен в тюрьму, где и умер. Другие деятели, в том числе помощник атамана ротмистр (именовавшийся полковником) князь Тундутов, председатель казачьего Круга Ляхов, председатель калмыцкого Круга и правительства "полковник" Криштофович нашли приют на Дону; несколько тысяч калмыков с семьями и скарбом потянулись также на освобожденную от большевиков территорию.
Князь Тундутов - определенный авантюрист, хотя и обладавший весьма посредственным умственным развитием, объявил себя, как известно, астраханским атаманом и стал формировать армию, не без успеха мистифицируя Берлин и Новочеркасск. С падением атамана Краснова и упразднением Астраханского корпуса, части которого пошли на пополнение Вооруженных сил Юга, Тундутов временно остался не у дел. В кубанской станице осели самодовлеющие астраханские власти, ведя между собой большие раздоры; с одной стороны - на почве разногласия между казаками и калмыками, с другой - от столкновения в калмыцкой среде представителей двух начал - "феодального" и "демократического". Особым постановлением соединенных "правительств", князь Тундутов был лишен атаманского звания и, получив 20 тысяч рублей "отступного", вначале примирился с фактом своего низложения. Но вскоре передумал и объявил о расторжении договора между астраханским казачеством и калмыками и об образовании из последних особого войска "Волжского", назвавшись его атаманом. Тундутов пробрался затем в Баку, спекулируя калмыцким народом в сношениях с азербайджанским правительством и даже с агентами Кемаль-паши, добывая везде деньги и предаваясь широкому разгулу. В сентябре он вернулся в калмыцкие степи и стал подымать калмыков против вновь избранного "правительствами" атамана Ляхова. Чтобы положить конец всем этим выступлениям, волновавшим степь и вызывавшим дезертирство из калмыцких полков, в октябре 1919 года я приказал выслать Тундутова и двух его сподвижников из пределов Северного Кавказа.
Ляхов и члены его правительства привлечены были к разработке положения об управлении Астраханским краем и к организации управления освобожденными калмыцкими округами.
Глава VIII. Взаимоотношения Юга с Кубанью
Взаимоотношения, сложившиеся между властью Юга и Кубанью, вернее - правившей ею группой, я считаю одной из наиболее серьезных "внешних" причин неудачи движения.
Ближайшими поводами для междоусобной борьбы, поднятой кубанской "революционной демократией", совмещавшей "казачий" социализм с самостийностью, служили вопросы о полной эмансипации Кубани от правительства Юга, о создании собственной армии, о пресловутой "экономической блокаде", вызванной кубанскими рогатками, и некоторые другие, тесно связанные с интересами противобольшевистской борьбы. В область внутренних отношений и местного законодательства мы по-прежнему не вмешивались вовсе.
Внешне эта борьба преподносилась общественному мнению как противоположение "казачьего демократизма" "монархической реакции"; на самом деле она представляла поход кубанской самостийности против национальной России вообще. При этом кубанские самостийники вкладывали в свои отношения к нам столько нетерпимости и злобы, что чувства эти исключали объективную возможность соглашения и совершенно заслоняли собою стимулы борьбы с другим врагом - советской властью. Можно сказать, что со времени полного освобождения Кубанского края самостийные круги, преобладавшие в составе Законодательной Рады и третьего правительства (Курганского), все свои силы, всю свою энергию и кипучую деятельность направили исключительно в сторону "внутреннего врага", каким в глазах их была Добровольческая армия.
14 июня в Ростове произошло прискорбное событие, вызвавшее обострение - еще большее - в наших отношениях. В этот день был убит председатель Краевой Рады Рябовол. Следствие донских властей не обнаружило лиц, совершивших убийство. Так как покойный являлся одним из наиболее непримиримых противников власти Юга, то в смерти его Кубанская Рада обвинила добровольцев. Событие это послужило поводом для больших политических демонстраций, организованных кубанским правительством и Радой. В изложении официозов, в воззваниях и речах преступление приписывалось "врагам народа, слугам реакции, монархистам", на которых обрушился гнев кубанских республиканцев. Некоторые речи и статьи расшифровывали, впрочем, эти "общие понятия", указывая прямо на "Особое совещание", как на "силу, стремящуюся отдать демократию в рабство"; на "Осваг", "длинными реакционными щупальцами охвативший Кубань"; на Добровольческую армию, "поющую Боже, Царя храни". Про армию кубанский официоз позволил себе сказать: "…И только в демократических кругах с истинным негодованием относятся к свершившемуся факту и ждут возможных последствий. Говорят о возможности ухода кубанцев с фронта. Говорят и сами пугаются… Так как все отлично сознают, что на фронте - там, далеко, - кубанцы, терцы, донцы, а добровольцы ютятся в штабах, театрах и интендантствах…"
Даже представитель Грузии, с которой по существу мы находились в состоянии войны, счел возможным в Екатеринодаре - Ставке главнокомандующего воюющей стороны, с кафедры Рады грозить "неведомому" противнику: "Грузия хочет видеть рядом с собой доблестную соседку - Кубань… Она не может разговаривать с теми, кто идет завоевывать и подчинять, а не освобождать… Я уверен, что когда на Кубани настанет момент опасности для демократии и свободы, то демократия Грузии не платонически, а кровью своей докажет стремление защищать общность демократических интересов…"
Грузия в качестве защитницы Кубани!
Это официальное лицемерие встречено было бурными аплодисментами собрания, ослепленного навеянным чувством в ущерб логике и действительности.
В числе прочих мер Законодательная Рада постановила: 1) закрыть все газеты, поносившие Раду и покойного Рябовола, а редакторов их выслать из пределов края; 2) закрыть все отделения "Освага" на кубанской территории, а агентов его выслать; 3) екатеринодарский гарнизон передать в надежные руки и составить его из "верных частей"; 4) все гарнизоны в крае должны состоять исключительно из кубанских и горских частей; 5) разработать мероприятия против лиц, ведущих борьбу с кубанскими краевыми установлениями…
Эти последние мероприятия были особенно сложны ввиду отрицательного отношения к местной власти не только Добровольческой армии, но и всей русской общественности, всей российской печати, кубанской "линейной" группы и большинства иногородних. Последние были настроены оппозиционно, преимущественно в области социальных и экономических взаимоотношений; в станицах - в особенности, где неискренние демократические лозунги центра претворялись в "казачью диктатуру" и самосуд, где все натуральные повинности отбывались исключительно иногородним населением принудительно и бесплатно. Только городской пролетариат, ведя борьбу с кубанской властью, в ее распре с командованием выражал обыкновенно свое сочувствие кубанцам. Но приемами довольно безобидными: резкими постановлениями профессиональных союзов, красными бантами, украшавшими их делегатов, и тому подобным.
Начавшаяся на Кубани задолго до июня кампания против Южной власти приняла размеры угрожающие. Она не ограничилась отстаиванием областных интересов; в программу кубанской "революционной демократии" в соответствии с практикой российских социалистов входила "энергичная борьба со стремлением слуг царского режима, помещиков и капиталистов установить диктаторскую власть в освобожденных от большевиков местностях России, ибо эта власть есть первый твердый и верный шаг к установлению самодержавно-полицейского строя".
Нахождение аппарата власти (отдел внутренних дел) и краевых органов пропаганды ("Коп"), поглощавших ежемесячно 4 миллиона рублей, в руках самостийной группы давало ей реальную силу и широкие возможности. Способы борьбы были разнообразны: скрытая работа по свержению атамана и явная - по удалению лиц высшего управления, приверженных к Добровольческой армии; специальный подбор администрации, административное давление, перлюстрация корреспонденции; подкупы - деньгами, спиртом, назначениями, производством в первый офицерский чин и так далее, и так далее. Так же разнообразна была пропаганда. Каждое заседание Рады являлось поношением Южной власти и возбуждением против нее казаков. Официальная печать распространяла эти речи и проводила эти идеи прямыми выпадами и тенденциозным подбором материала, зачастую грубо вымышленного.
"Коп" разносил агитационную литературу в тысячах экземпляров по станицам, а в витрине этого учреждения, в Екатеринодаре, изо дня в день вывешивались кубанские газеты с подчеркнутыми местами, особенно оскорбительными для Добровольческой армии, экземпляры "Известий" и "Красноармейца", описывавшие, например, с большим злорадством развал армии адмирала Колчака или в самых радужных красках торжества "пролетарского праздника 1 мая" в советской России…
Лидеры самостийников - Омельченко, Гатагоу, Воропинов, Макаренко, Белоусов и многие другие - по поручению Рады разъезжали по Кубани и на станичных сборах выясняли наши взаимоотношения в духе демагогии, затрагивавшей наиболее чувствительные места народной психики. Нет шпагата, дорога мануфактура - виновата "блокада Кубани…". Дорог хлеб - потому что весь урожай 1919 года будет отдан главным командованием Англии (?) в уплату за снабжение… Кубанцы босы и голы (!), тогда как добровольцы, даже пленные большевики, ходят в отличном английском обмундировании (!)… "Особое совещание" - это "тот коршун, который ждет лишь того времени, когда можно будет выклевать глаза Кубанскому краю и отнять у него землю и волю…" (Макаренко). На фронте не хватает сил, ибо кубанцев заставляют проливать кровь в борьбе с "дружественными кубанцам горцами Дагестана и Чечни, с родственными им украинцами Петлюры…". Иные агитаторы в своем толковании событий шли гораздо дальше, требуя от правительства снять с фронта кубанские части и поставить их сильными гарнизонами по Кубани, чтобы "заставить силою не желающих исполнять распоряжения кубанской власти"… (Воропинов). Или побуждали кубанских казаков оставить ряды Добровольческой армии, которая "является виновницей гражданской войны". Ибо, не преследуй она "целей насаждения монархизма, давно можно было бы окончить войну и примириться с большевиками, устроив в России народную республику…" (Омельченко).
Под таким воздействием изо дня в день на сытой и покойной Кубани среди казачества началось смущение. Часть станиц оставалась, впрочем, равнодушной к тому зрелищу, которое народный юмор определял фразой "паны дерутся"; другие под влиянием агитации выносили постановления - хвалебные по адресу печальников народных из Законодательной Рады и враждебные по отношению к Добровольческой армии; третьи, наконец, требовали удаления из состава Рады и правительства "Воропиновых и Макаренок", которые "ведут к пережитому уже нами и напоминают прямо о действиях этих лиц в первой Законодательной Раде перед большевизмом…". Одновременно многие станицы присылали постановления об избрании меня почетным казаком… Съезд уполномоченных Лабинского отдела (конец июня) признал деятельность Законодательной Рады вполне отвечающей чаяниям народным и послал приветствие Раде и… главнокомандующему.
Шел полный разброд в казачьих настроениях. Движение, вызванное кубанскими демагогами, оказалось бессильным поднять казачью массу к активным действиям. Но значение его тем не менее было велико и гибельно: всякий подъем в казачестве мало-помалу угасал и притом безвозвратно, цели борьбы затемнялись совершенно, понятие о долге заслонялось чувством самосохранения, находившим простое и доступное оправдание в речах и призывах "народных избранников", с фронта началось повальное дезертирство, не преследуемое кубанской властью. Дезертиры свободно проживали в станицах, увеличивали собою кадры "зеленых" или, наконец, находили покойный приют в екатеринодарских запасных частях - настоящей опричнине, которую путем соответственной обработки Рада готовила для своей защиты и к вооруженной борьбе против главного командования.
В то же время через головы полков, стоявших на грузинском фронте или дравшихся с войсками Петлюры, кубанская власть заключала договоры и союзы с Грузией (три экономических договора на поставку хлеба) и с Украиной; посылала делегации на Дон и на Терек, чтобы найти там поддержку в борьбе с главным командованием.
На русскую общественность произвело большое впечатление одно темное событие: председатель Кубанского военно-окружного суда Лукин, "первопоходник" и приверженец Добровольческой армии, приезжал в Ростов с докладом по вопросу о росте украинско-сепаратистского движения на Кубани и о прибытии в Екатеринодар тайной петлюровской делегации. Через день по возвращении, 1 октября, Лукин был убит лицами, не обнаруженными кубанскими следственными органами…
Были ли все нападки самостийных кругов на политику и власти Юга голословными и необоснованными? К сожалению, не всегда. Наши нестроения давали им не раз основания, скорее, впрочем, в масштабе общегосударственном, чем краевом. Основания, которые к тому же в азарте политической борьбы и в преломлении сквозь призму социалистическо-самостийной идеологии приобретали не раз преувеличенную и извращенную окраску. Давали ли мы поводы к обострению отношений? Помимо принципиального расхождения, наше не слишком почтительное отношение к людям, попавшим на роли народных избранников, законодателей и министров, вызывало обиды и уязвленное самолюбие. Атаман Филимонов этому обстоятельству приписывал даже исключительное значение в развитии кубанской фронды: "Протестантство Быча, Савицкого и других, - писал он мне 2 декабря 1919 года, - выросло не столько на почве политической и партийной борьбы (какой там Савицкий партийный человек!), сколько под влиянием постоянно уязвляемого самолюбия во время Первого кубанского похода определенно презрительным отношением к ним чинов Добровольческой армии… Я был постоянным свидетелем бешенства их по поводу недостаточно внимательного отношения к "избранникам народа" с Вашей стороны и со стороны штаба армии… Чувство мести, главным образом, толкнуло Быча и его сподвижников на преступную работу за границей".
Российская печать, органы "линейцев", иногда литература "Освага", правда, в порядке необходимой самообороны, отвечали на нападки самостийников тоном столь же резким и страстным. Поношению подвергались и люди, и идеи, я не ошибусь, вероятно, если среди многочисленных южных газет того времени назову лишь одну - "Утро юга" Мякотина, которая в общей бурной газетной кампании, в критике кубанской власти сохраняла поучительный, но сдержанный тон.