Не только простая публика, но и ученые историки XIX века пользовались ею как источником и как авторитетным сочинением.
Едва ли не самая ранняя критика ее предпринята была в 1870 году харьковским профессором Г. Карповым , назвавшим "Историю русов" "памфлетом" и решительно предостерегавшим доверять хотя бы одному приведенному в ней факту. Костомаров, всю жизнь занимавшийся историей Украины, только на склоне лет пришел к ясному заключению, что в "Истории русов" "много неверностей и потому она, в оное время переписываясь много раз и переходя из рук в руки по разным спискам… производила вредное в научном отношении влияние, потому что распространяла ложные воззрения на прошлое Малороссии" . В свои ранние годы Костомаров принимал "Историю русов" за полноценный источник.
Автор памфлета явно строил свой успех на читательской неосведомленности и нисколько не заботился о приведении повествования хотя бы в некоторое соответствие с такими важными источниками, как русские и польские летописи, или с общеизвестными и бесспорными фактами, как завоевание Юго-Западной Руси литовскими князьями. Он это завоевание попросту отрицает. Можно пройти мимо его рассуждений о скифах, сарматах, печенегах, хазарах, половцах, которые все зачисляются в славяне; можно доставить себе веселую минуту, читая производство имени печенегов от "печеной пищи", которой они питались, а имен полян и половцев от "степей безлесных", хазар и казаков - "по легкости их коней, уподобляющихся козьему скоку",- но анекдотичность метода сразу же зарождает подозрение, как только дело доходит до "мосхов". Тут за филологической наивностью обнаруживается скрытая политика. Оказывается, народ этот, в отличие от других |109: перечисленных, произошел не от князя Руса, внука Афетова, а от другого потомка Афета - от князя Мосоха, "кочевавшего при реке Москве и давшего ей сие название". Московиты, или мосхи, ничего не имеют общего с русами, и история их государства, получившего название Московского, совершенно отлична от истории государства русов. Умысел, скрытый под доморощенной лингвистикой, выступает здесь вполне очевидно.
"История русов" не только не признает единого общерусского государства X-XIII веков, но и населявшего его единого русского народа. Те, что назывались русами, хоть и объединялись вокруг Киева как своего центра, но власть этого центра не распространялась, вопреки русской начальной летописи и нашим теперешним научным представлениям, на необъятную равнину от Черного до Белого морей и от Прибалтики до Поволожья, а охватывала гораздо более скромную территорию. В нее входили, кроме Киевского княжества,- Галицкое, Переяславское, Черниговское, Северское, Древлянское. Только эти земли и назывались Русью. Впоследствии, при Иване Грозном, когда Московское царство стало именоваться Великой Россиею, обозначенным выше землям пришлось называться Малой Россией.
Напрасно приписывают М. С. Грушевскому авторство самостийнической схемы украинской истории: главные ее положения - изначальная обособленность украинцев от великороссов, раздельность их государств - предвосхищены чуть не за сто лет до Грушевского. Киевская Русь объявлена Русью исключительно малороссийской.
Удивляет только полнейшее равнодушие к этому периоду. Когда пишется общая история страны, то акцент падает, естественно, на самые блестящие и славные времена. У Малороссии же нет более яркой эпохи, чем эпоха Киевского государства. Казалось бы, великие дела, знаменитые герои, национальная гордость,- все оттуда. Но история Киевского государства, хотя бы в самом сжатом изложении, отсутствует в "Истории русов". Всему, что как-нибудь относится к тем временам, отведено не более 5-6 страниц, тогда как чуть не 300 страниц посвящено казачеству и казачьему |110: периоду. Не Киев, а Запорожье, не Олег, Святослав, Владимир, а Кошка, Подкова, Наливайко определяют дух и колорит "Истории русов".
Экскурс в древние времена понадобился единственно ради генеалогии казачества; оно, по словам автора, существовало уже тогда, только называлось "казарами". Казары - не племя, а воинское сословие; так называли "всех таковых, которые езживали верхом на конях и верблюдах и чинили набеги; а сие название получили, наконец, и все воины славянские, избранные из их же пород для войны и обороны отечества, коему служили в собственном вооружении, комплектуясь и переменяясь так же своими семействами. Но когда во время военное выходили они вне своих пределов, то другие гражданского состояния жители делали им подмогу, и для сего положена у них складка общественная или подать, прозвавшаяся наконец с негодованием "дань казарам". Воины сии, вспомоществуя часто союзникам своим, а паче грекам, в войнах с их неприятелями переименованы от царя греческого Константина Мономаха из казар казаками, и таковое название навсегда уже у них осталось" .
Автор с негодованием отвергает версию, по которой казачество, как сословие, учреждено польскими королями. Малороссия - казачья страна от колыбели; но казаки не простые гультяи, а люди благородного дворянско-рыцарского сословия. Их государство, Малая Русь, никогда никем не было покорено, только добровольно соединялось с другим, как "равное с равными". Никакого захвата Литвой и Польшей не было. Уния 1386 года - ни позорна, ни обидна. Именно тогда будто бы учреждено "три… гетмана с правом наместников королевских и верховных военачальников и с названием одного коронным Польским, другого Литовским, а третьего Русским" . Здесь "русские", т. е. казачьи гетманы, объявлены, как и само казачество, очень древним институтом, а главное, им приписано не то значение предводителей казачьих скопищ, какими они были в XVI-XVII вв., до Богдана Хмельницкого, но правителей края, представителей верховной власти. Их приближают к образу и подобию монархов. "По соединении Малой |111: России с державою польскою, первыми в ней гетманами оставлены потомки природных князей русских Светольдов, Ольговичей или Олельковичей и Острожских, кои по праву наследства… правительствовали своим народом уже в качестве гетманов и воевод…" В списке этих выдуманных гетманов-аристократов встречается, впрочем, один, в самом деле имевший отношение к казачеству,- кн. Дмитрий Вишневецкий.
Источники сохранили нам кое-что об этом человеке. Он действительно принадлежал к старой русской княжеской фамилии и сделался казачьим предводителем под именем Байды. Ему приписывается создание знаменитой Запорожской Сечи на острове Хортице в 1557 г. Это был типичный атаман понизовой вольницы, вся деятельность которого связана была с Запорожьем. Его даже гетманом никогда не называли. Но "Истории русов" угодно было расписать его как правителя всей Малороссии. По ее словам, он "наблюдал за правосудием и правлением земских и городских урядников, возбуждал народ к трудолюбию, торговле и хозяйственным заведениям и всякими образами помогал ему оправиться после разорительных войн, и за то все почтен отцем народа" .
Расписав польско-литовский период как идиллическое сожительство с соседними народами и как времена полной национальной свободы, автор совсем иными красками изображает присоединение Малороссии к Москве. Это - черный день в ее истории, а Богдан Хмельницкий - изменник. Сказано это, правда, не от собственного лица, а посредством цитат из поддельных документов, где описывается ропот казаков в дни Переяславской Рады и нарекания на гетмана, которого называют "зрадцею", предателем, подкупленным московскими послами, и попрекают "пожертвованием премногих тысяч братии, положившей живот свой за вольность отечества" , и которые "опять продаются в неволю самоизвольно" . "Лучше нам,- говорят казаки,- быть во всегдашних бранях за вольность, чем налагать на себя новые оковы рабства и неволи" .
Но чувствуя, что объяснить факт присоединения одной изменой Хмельницкого невозможно, автор измышляет какой-то |112: "ультиматум" Польши, Турции и Крыма, потребовавший от Хмельницкого войны с Москвой для отнятия Астрахани и побудивший гетмана к переговорам с Россией. "По обстоятельствам настоящим, надобно быть нам на чьей ни на есть стороне, когда неутралитет не приемлется" .
* * *
Объявив казачество и гетманов солью земли, приписав им рыцарское и княжеское достоинство, утвердив за ними право на угодья и на труд крестьян "по правам и рангам", автор видит в них главных деятелей малороссийской истории. Нет таких добродетелей и высоких качеств, которыми они не были бы украшены. Любовь их к отчизне и готовность жертвовать за нее своею кровью может сравниться с образцами древнеримского патриотизма, по доблести же и воинскому искусству они не имеют себе равных в мире. Победы их неисчислимы. Даже находясь в составе чужих войск, казаки играют всегда первенствующую роль, а их предводители затмевают своим гением союзнических полководцев. Михайло Вишневецкий, явившийся якобы на помощь москвичам при взятии Астрахани, оттесняет на второй план царских воевод и берет в свои руки командование. Только благодаря ему Астрахань оказывается завоеванной. Успехи русских под Смоленском в 1654 г. объясняются не чем иным, как участием на их стороне полковника Золотаренко. Документальные источники свидетельствуют, что Золотаренко явился под Смоленск во главе не более чем тысячи казаков и, пробыв под осажденным городом пять дней, ушел, ничем себя не проявив. Это не помешало автору "Истории русов" сделать его героем смоленского взятия, приписать ему план и выполнение осады и даже вложить в уста длинные наставления по части военного искусства, которые он читал царю Алексею Михайловичу. Любопытно также описание битвы при Лесном, где, как известно, Петром Великим разбит был корпус генерала Левенгаупта, шедший на соединение с Карлом XII. Оказывается, в этой битве трусливые москали, как всегда, |113: не выдержали шведского натиска и побежали. Битва была бы неминуемо проиграна, если бы Петр но догадался прибегнуть к помощи малороссийских казаков, бывших при нем. Он употребил их, как заградительный отряд, приказав беспощадно рубить и колоть бегущих. Казаки повернули москалей снова против неприятеля, и тем закончили бой полной победой. Исход сражения под Полтавой, точно так же, решен не москалями, а казаками под начальством Палея. Чтобы не бросить тени на воинскую честь тех, что находились с Мазепой в шведском стане, автор отрицает их участие в Полтавском сражении. По его словам, Мазепа, перейдя к Карлу, держался… "строгого нейтралитета". Он все время околачивался в обозе и всеми мерами уклонялся от пролития православной крови.
Казачьи подвиги спасали не одну Россию, но всю Европу. Принцу Евгению Савойскому не взять бы было Белграда, если бы Мазепа не отвлек крымские силы созданием военной базы на Самаре (о которой мы, кстати, ничего не знаем), а Салониками завладели цесарские войска, единственно благодаря Палею, запершему татар в Бессарабии .
Намеренное выпячивание воинских доблестей казачества объясняется, по-видимому, не простым сословным или национальным чванством. Если правы исследователи, относящие время написания "Истории русов" к первой четверти XIX века, то в ней надлежит искать отражение толков в среде малороссийского дворянства, вызванных проектом восстановления украинского казачества. Малороссийский генерал-губернатор кн. Н. Репнин, утвержденный в этой должности с 1816 г., представлял, как известно, Александру I и Николаю I меморандумы на этот предмет. Самым серьезным возражением против такого проекта могло быть укоренившееся со времен Петра Великого убеждение в военной несостоятельности казаков. Они не умели вести регулярных войн с европейски обученными войсками. "И понеже можете знать,- писал Петр Мазепе,- что войско малороссийское не регулярное и в поле против неприятеля стать не может" . Казацкий способ сражаться служил для Петра образцом того, как не следует воевать. Всякое отступление |114: от регулярного боя он именовал "казачеством". После неудачной Головчинской битвы он сердился: "а которые и бились, и те казацким, а не солдатским боем, и про сие злое поведение генералу князю Меншикову накрепко разыскать" . Известно было неумение казаков осаждать города. Вообще, там, где нельзя было взять неприятеля врасплох лихим налетом или обманом, там казаки долго не трудились; тяготы и жертвы войны были не в их вкусе. Шведы за полугодовое сотрудничество с ними прекрасно разгадали эти качества. До нас дошел разговор короля Карла XII со своим генерал-квартирмейстером Гилленкроком под Полтавой во время ее осады.
"…Я думаю,- заявил Гилленкрок,- что русские будут защищаться до последней крайности, и пехоте вашего величества сильно достанется от… осадных работ".
Карл: "Я вовсе не намерен употреблять на это мою пехоту; а запорожцы Мазепины на что?"
Гилленкрок: "Но разве можно употреблять на осадные работы людей, которые не имеют о них никакого понятия, с которыми надобно объясняться через толмачей и которые разбегутся, как скоро работа покажется им тяжелой и товарищи их начнут падать от русских пуль?"
Степной половецкий характер военного искусства обрекал казаков на мелкую служебную роль во всех армиях, в составе которых им приходилось участвовать - в польской, русской, турецкой, крымской, шведской. Везде они фигурировали в качестве легкого вспомогательного войска.
Составители "Истории русов" это знали и всеми силами старались представить военную историю своих предков в ином виде. Это было важно и с точки зрения восстановления казачества.
Но как объяснить слишком общеизвестные факты поражений? В этих случаях непременно на помощь приходят всевозможные "измены" и "предательства". Молниеносное взятие Меншиковым Батурина, базы мазепинцев, пришлось объяснить именно такой изменой. Приступ Меншикова, оказывается, был отбит, и сердюки наполнили ров трупами россиян; русские бежали и покрыли бы себя |115: вечным позором, если бы не прилуцкий полковник Нос. Он убедил Меншикова через старшину своего Сельмаху остановиться, вернуться и войти в город через тот участок укреплений, который находился под защитой самого Носа. Меншиков послушался, вошел на рассвете тихонько в город, когда сердюки, отпраздновав вчерашнюю победу, крепко спали, и напал на них, сонных.
Канадская газета "Наш вік" в сто сороковую годовщину Полтавской битвы писала: "Коли Батурин героично, по-конотопському, змагався з москалями, знайшовся сотник Іван Ніс, раніше підкуплений московськими воєводами, який передав ворогові плян оборони міста, вказавши на таємний вхід" . Таких образцов распространенности и живучести в самостийнической среде легенд "Истории русов" можно найти немало.
Эпизод со взятием Батурина, где Меншиков велел будто бы перебить всех поголовно, вплоть до младенцев, заслуживает особого внимания. Жестокости, тут описанные, встречаются только в историях ассирийских царей или в походах Тамерлана. Перевязанных "сердюцких старшин и гражданских урядников" он колесовал, четвертовал, сажал на кол, "а дальше выдуманы новые роды мучения, самое воображение в ужас приводящие" . Тела казненных Меншиков бросал на съедение зверям и птицам и, покинув сожженный Батурин, жег и разорял по пути все малороссийские селения, "обращая жилища народные в пустыню" . Меншиковский погром, в совокупности с бесчинствами остальных русских войск, якобы грабивших Украину, превращается под пером автора "Истории русов" в картину грандиозного бедствия, вроде татарского нашествия. "Малороссия долго тогда еще курилась после пожиравшего ее пламени" .