А весной мы многих недосчитаемся. Многие уже уехали, не дожидаясь зимы, и многие в процессе отъезда. Такого бегства из страны и массовой эвакуации детей в зарубежные школы и вузы я не помню. Но если раньше я осуждал отъезжающих, то теперь не нахожу причин и слов оспорить их решение. Ну не хотят люди своими силами, годами своей неповторимой жизни и заработанными деньгами помогать и оплачивать многополярность мира и дикую некомпетентность власти со всеми её хотелками и амбициями.
Недосчитаемся мы весной наиболее рьяных и горластых. Это те, что рвут на себе одежду и волосы, поливая грязью тех и восхваляя того. Уж больно они рьяны. Надоедят они нам за зиму.
Забудем и не вспомним к весне тех, кто на эту зиму решил залечь в спячку и отлежаться. Зима будет долгая. А память о тех, кто спрятался в берлогу, – короткая.
Эта зима проявит тех, кто из-за своей жадности утратил не только гражданскую, профессиональную, но и человеческую позицию. В такую зиму жадность и подлость не прощают.
Хотя будут те, кто на зиме заработает так, что и представить сложно. То есть сложно представить нормальному человеку такой уровень цинизма и алчности…
Благо много тех, кто без радости и фальшивой, напускной удали, без тостов "За Родину" спокойно встретил эту зиму. Встретил холода и честно признался себе, что в том, как и что происходит сейчас, есть и его вина. Вина в том, что ради спокойствия и комфорта поступился он чем-то важным, тем, чем поступаться нельзя. Виновен в том, что в какой-то момент не удержался и пожелал, чтобы кому-то было хуже, чем нам. Виноват тем, что, когда было тепло, не сделал того, что нужно было сделать… Поленился или понадеялся на авось, поверил уверениям, что всё хорошо.
Я знаю много таких, кто внутренне был готов к зиме – вот только такой лютой зимы никто не ожидал. Никто!
Но она наступила. И признать, что она будет долгая и тяжёлая, – не нытьё и не слабость. Нытьё и слабость – это отказаться верить, что весна настанет. Ещё большая слабость и глупость – это сразу, с первых дней зимы, начать ждать весну. Зима будет столько, сколько будет, нравится это кому-то или нет. Ждать весну бессмысленно – зиму нужно пережить. ПереЖить!
Пережить друг с другом. Здесь. У нас. Пережить достойно. По-человечески. Не пытаясь греться тем, что кому-то, возможно, холоднее. Не надо надеяться, что кому-то холоднее. У нас самая холодная в мире зима. Мы своей зимой знамениты на весь мир. Мне это не нравится, но что делать? Я остаюсь зимовать. И не нужно быть пророком, чтобы понимать, что зима будет долгой. У меня же есть серьёзные жизненные планы на эту зиму.
P. S. Напоследок хочу привести ещё одну маленькую цитату из Карла Крауса. Не бесспорно это высказывание и язвительно оно… Хотел бы я, чтобы услышали его и у нас, и у них, понравится оно или не понравится: "Вполне естественно умереть за отечество, в котором жить невозможно". Карл Краус (1874–1936).
28 декабря
Рабочий 2014 год для меня закончился: 23 декабря сыграл в Таллине последний спектакль.
Декабрьские гастроли прошли в постоянной непогоде. Куда бы ни ехал, куда бы ни летел – везде была непогода.
Белгород не принимал самолёты, потому что был непроглядный туман, пришлось ехать жутким поездом "Москва – Симферополь". Попался 13-й вагон, 13-е место. Единственной привилегией в этом вагоне было то, что стоп-кран находился рядом с моим купе. В Воронеже был ледяной дождь, в Тамбове – снегопад, какой, случись он в Бельгии или Франции, привёл бы к транспортному коллапсу и был бы во всех новостях. В Череповце мой спектакль совпал с хоккейным матчем местной команды "Северсталь". Для Череповца хоккей – всё равно что непогода. У меня был заранее забронирован номер в гостинице, но хоккей – гораздо более важная тема для Череповца, чем театр. Так что на моё место поселили приезжего хоккеиста. Приятно, что "Северсталь" проиграла… Вологду в день моего спектакля накрыло таким снегопадом, что было решено не рисковать с самолётом, к тому же из Вологды улететь было невозможно, надо было ехать в Череповец. Сразу после спектакля пришлось сесть в поезд "Воркута – Москва" и добираться до столицы под стук колёс.
После Вологды был Норильск. Я восемь лет не летал в Норильск, боялся: тогда мне пришлось просидеть в Норильске в ожидании вылета двое с половиной суток. Мне помнилось, как местные говорили, мол, ещё повезло, можно было и неделю просидеть. В этот раз Норильск встретил чудесной погодой. Когда я прилетел было –8°, шёл дивный снег, на улицах Норильска было много людей, которые с удовольствием прогуливались. Мамаши катали малышей в колясках и санках, а город был украшен новогодними огнями.
Улетал я из Норильска больше суток. Вылетел не с первой попытки. Первая была неудачной. Точнее, сначала она казалась удачной, потому что нас зарегистрировали, вовремя посадили в самолёт, за двадцать минут до нас вылетел предыдущий рейс, мы вырулили на взлётную, прослушали все инструкции и посмотрели демонстрацию спасательного оборудования, пилот пожелал нам приятного полёта. Но…
Как в триллерах, как в дешёвых детективах – в самый последний момент сменился ветер. Мы просидели в ожидании улучшения погоды три часа в самолёте, хотя было ясно, что никуда мы уже не полетим, потому что ветер только усиливался. Усиливался до такой степени, что наш стоящий на взлётной полосе самолёт трясло и раскачивало сильнее, чем в любой зоне турбулентности. В итоге улетел я только на следующий день.
За неимением других развлечений сходил в кино, в маленький, старый и очень уютный кинотеатр "Родина". Посмотрел отечественный, широко разрекламированный фантастический опус под названием "Вычислитель" с Евгением Мироновым в главной роли. Это кино многократно хуже, чем самая ужасная непогода, – потому что кино рукотворно…
В удивительные времена мы живём. Ещё совсем недавно мне казалось, что ничего глупее, бессмысленнее и хуже, чем фильм "Обитаемый остров", быть не может. Однако по сравнению с "Вычислителем" "Обитаемый остров" почти шедевр.
Иногда завораживает степень идиотизма. Порой невозможно оторваться от наблюдения за безумием. Смотришь, видишь, что глупо и безумно, но ждёшь, что вот-вот наступит предел глупости. Однако предел не наступает, и именно это и не даёт оторваться. (Надеюсь, то, что я написал, не станет ни для кого рекомендацией посмотреть это, с позволения сказать, кино. Не смотрите ни в коем случае. Особенно если вам нравится творчество актёра Евгения Миронова.)
Последние два спектакля уходящего года были в Риге и Таллине. В Риге я не играл шесть лет, мешали трудности с доставкой декораций в столицу страны Евросоюза. За эти шесть лет были сделаны спектакли "+1" и "Прощание с бумагой". Прежние спектакли я в Риге исполнял и не хотел их везти, вот и затянулось ожидание встречи. Я даже в какой-то момент стал опасаться, что латыши меня забыли, однако в Риге был аншлаг. Я впервые играл здесь в таком большом зале. И что особенно приятно – сугубо латышской публики и русских рижан было приблизительно поровну. Встреча получилась, что называется, долгожданной. Кстати, погода в Риге была отвратительная. С утра, в день, когда я прилетел, шёл тяжёлый мокрый снег, в городе были чудовищные пробки, а к вечеру снег растаял, и пошёл дождь.
Из Риги в Таллин я уехал ночью после спектакля. Ехать было триста километров. Как только мы оказались в Эстонии, повалил такой снегопад, что, когда подъезжали к Таллину, припаркованные машины выглядели просто снежными кучками.
В Таллине я играл впервые. Так случилось, что этот маленький, тихий, аккуратный город не попадал на карту моих передвижений. Я был там пару раз проездом и пролётом. Но так, чтобы пройтись, прогуляться и уж тем более поработать, не удавалось долгих двадцать пять лет: впервые я побывал в Таллине в феврале 1990-го. Это очень яркое воспоминание и поэтому так, как помню тот Таллин я, его не помнят даже коренные таллинцы…
Это был город на грани, а точнее – за гранью… Везде висели флаги эстонского конгресса, большинство связей были разорваны, последние швартовые канаты отпущены… Но для того чтобы в ресторане выпить пива или в кафе – глинтвейна, нужно было взять сосиски, салат или пирожное. Просто так, без "нагрузки" выпивку не давали. Везде были очереди и суета. Зато было чертовски весело. Даже в баптистской церкви Олевисте ночью проходил развесёлый концерт молодых, буквально сорвавшихся с цепи баптистов. В заведениях было полно народу, приехавшего со всего готового исчезнуть Советского Союза. С выпивкой были серьёзные проблемы, но веселье било через край. Видимо, таково удивительное свойство веселья напоследок.
Та поездка в Таллин для меня была очень важной. Многое было в тот раз прочувствовано, хоть и совершенно не понято. К тому же завершилась она тяжёлым отравлением и доставкой меня из уходящего в Ленинград поезда в инфекционное отделение городской больницы, что рядом с русским кладбищем. Там я провёл ещё пару суток, во время которых смог осмыслить прочувствованное. Из больницы я даже ходил гулять на русское кладбище и посетил скромную могилу Игоря Северянина.
Спектакль в Таллине прошёл замечательно! Огромный зал, аншлаг… Я играл с большим удовольствием. Играл на выдохе, понимая, что после спектакля – каникулы. Я чувствовал, как люди рады происходящему, понимал, что теперь дорожка в Таллин пробита и я смогу, не пройдёт и года, привезти в столицу Эстонии какой-то ещё спектакль.
Улетел из Таллина и попал в жуткий московский снегопад. Москва, конечно, ждала снега, ей хотелось снежного убранства к Новому году. Но, к сожалению, Москва и чувство меры – понятия несовместимые. В Москве сверх меры всё. Если жара – то с горящими торфяниками, если снег – то как из мешка…
Три часа в диких, глухих пробках, три часа опасений, что опоздаю на самолёт, потом – тревоги, что рейс в Калининград задержат (свежая память о Норильске не давала покоя). Но я успел на самолёт, и самолёт вылетел по расписанию… И вот я дома, а дома всякая погода – благодать. Каникулы!
29 декабря
Сегодня наконец предъявляю всем желающим новую видеоверсию спектакля "Как я съел собаку". Она записана в этом году в Москве на сцене Театрального центра на Страстном. Это тот вариант спектакля, который я ощущаю актуальным и живым для сегодняшнего времени и для моего сегодняшнего возраста. От предыдущей видеоверсии его отделяют одиннадцать лет. Если кому-то любопытно, можете сравнить. Разница огромна. Спектакль изменился так же, как изменился я. Спектакль стал определённо проще, яснее, точнее, трагичнее и старше. Изменилась интонация, огрубел голос – охрип. Жесты и движения стали более скупыми и строгими. Смеха в зале меньше не стало, но и смех стал другим. Если будет интересно, попробуйте сравнить две видеоверсии.
Очень хочу, чтобы вы в первых числах нового года нашли пару часов в тишине этих особо спокойных послепраздничных дней и посмотрели обновлённую и повзрослевшую, но ещё не постаревшую "Собаку". Думаю, что спектакль сможет порадовать. А после старого Нового года выложу совсем свежую видеоверсию спектакля "ОдноврЕмЕнно" – больше мне вам на Новый год подарить нечего…
Интересно, ещё через десять лет будут у меня силы сделать новую редакцию этих спектаклей? Будет ли в этом какой-то смысл? И найдётся ли у вас желание снова это посмотреть?
Поглядим.
Вчера в Калининграде выпал первый снег. Как же его ждали дети! Ждали каждое утро, первым делом выглядывали в окно и разочарованно видели зелёную траву на газонах и тёмную дорогу. А вчера с самого утра повалило, именно повалило, потом вышло солнце и приморозило.
Моментально в городе случилось предновогоднее убранство и настроение: никакие гирлянды, лампочки и украшения не сравнятся со свежим долгожданным снегом.
Я понимаю, что жители Сахалина, Хабаровска, Воронежа, Мурманска и так далее уже устали от снега, не радуются новым снегопадам и ворчат по утрам, откапывая автомобили. Но в Калининграде дети ждали – и дождались, в аккурат перед Новым годом.
Маша вчера бегала по небольшой целине снежного двора, всю её истоптала, восемь раз забегала домой, восемь раз переодевалась и спешила обратно. Румяная, запыхавшаяся, взмокшая на загривке, счастливая.
В какой-то момент она просто упала на снег и отрешённо стала смотреть в бледное голубое небо. Лежала неподвижно. Куда улетели её мысли? Что проплывало перед её глазами? О чём мечталось и что чувствовала она в этот момент?
А сегодня мои дети пытались лепить снеговика. Однако снег не липнет: морозец. Но желание слепить снеговика сильнее любых погодных условий. К тому же всё для него, кроме снега, давно подготовлено. И ведро, и глаза, и нос, и даже шарфик. Вот и слепили они то, что смогли. Получился снеговик профессора Доуэля. Но, по-моему, шикарный. Во всяком случае, он из снега, и он улыбается.
31 декабря
Что там говорить, многие из нас, конечно же, чувствуют тревогу и опасения… Мы побаиваемся, а кто-то, может, и боится наступающего года. Да, уходящий был очень трудным, для кого-то – страшным… Но я всё время надеюсь и верю, что жизнь мудрее нас, а мудрость не бывает жестокой и злой. Ум бывает злым и жестоким, а мудрость всегда добра.
Желаю всем нам, встревоженным, уставшим и опасающимся, житейской и жизненной мудрости, стойкости, достоинства и сил… Чтобы находились жизненные силы для радости!
И самое-самое главное и короткое пожелание: желаю, чтобы наши дети не почувствовали, не узнали и даже не догадались о том, что у нас, у взрослых, есть трудности и что они живут в непростые времена.
С Новым годом!
2015
13 января
Я не "Шарли"!
Год начался плохо. Страшно начался год. Никто из здравомыслящих от него ничего хорошего и не ожидал, но всё же было ощущение и надежда, что будет перевёрнута страница уходящего трудного года и что новый начнётся с чистого листа… Надежда, что утро вечера мудренее.
Не вышло! Кровавые чернила, которыми писались предыдущие годы, просочились сквозь страницы и залили новую.
Я в тяжёлом унынии и почти в отчаянии от того, что стряслось во Франции. Я в ужасе от кровопролитных и хладнокровных терактов в Париже, в унынии и почти в отчаянии от того, что было после. В новостях всего мира про парижские теракты раз за разом показывали и показывали лежащего на тротуаре раненого человека, который, на беду, поворачивается и смотрит на приближающегося к нему террориста с автоматом. Всё происходило очень быстро. Лежащий беспомощно поднимает руку, прикрываясь ею от надвигающейся смерти, звучит выстрел, рука падает, и человек замирает так, что не остаётся никаких сомнений в том, что произошло. Через мгновение террорист перешагивает через убитого им человека.
Мои дети видели эти кадры. Они затихли от ужаса и простоты того, как выглядит смерть на экране телевизора, снятая на обычной улице средь бела дня. А дочь с заполненными слезами глазами сказала: "Папа, он руку поднял, прикрываясь… Так беспомощно, так естественно. Наверное, любой человек так бы сделал. Как жалко! Как страшно! Невозможно смотреть. Зачем они это показывают и показывают?"
В том беззащитном и столь человеческом жесте, в той попытке закрыться ладонью от автомата и смерти – весь кошмар и беспощадный смысл произошедшего в Париже. Страшный символ встречи человека с нечеловеческим.
Дальше мы наблюдали, не в силах оторваться от телевизоров, беспомощные действия французской полиции, которой террористы случайно или намеренно оставили в угнанной машине удостоверение личности – как визитную карточку. Мы видели жандармов, полицейские машины, вертолёты, экипированных, как Дарт Вейдер, французских спецназовцев, неуклюже карабкающихся по какому-то склону. Мы слышали про захват заложников в кошерном магазине, слушали подробности того, как убивали несчастных в редакции злополучного сатирического журнала "Шарли Эбдо". Мы узнали, что террористы, прежде чем убить, требовали от жертв назвать свои имена. Фантазии не хватает, чтобы представить, какой ужас пережили перед смертью эти люди. И никакого воображения не хватает, чтобы воспроизвести нечеловеческое хладнокровие и космическую жестокость, с какой действовали те, кто это совершил.
Мы видели, как вскоре после бойни в редакции журнала парижане пошли на улицы, собрались на площади Республики. Люди не могли оставаться дома, ими двигало желание не оставаться одним, им нужно было увидеть других людей и оказаться с ними вместе. Они не могли оставаться наедине с ужасом и страхом…
А потом началось то, что погрузило меня в тоску, уныние и почти отчаяние. Пошли комментарии и выводы, на которые не скупились европейские лидеры, журналисты, да и многие простые европейцы, которым давали микрофон и показывали в новостях… 11 января, в воскресенье, на улицы французских городов вышли миллионы людей, возглавляемые руководителями многих европейских стран и делегатами со всего мира. СМИ сообщили, что столь масштабной акции не было никогда.
Я смотрел. Я слушал. Я читал плакаты в руках людей… И мне становилось душно и страшно одиноко. В какие-то моменты было даже противно. Кто-то нёс транспарант со словами из песни Джона Леннона "Имэджин", и было ясно, что несущие это не понимают, что происходит и в каком времени они живут. Многие несли в руках карандаши и ручки, как бы подчёркивая солидарность с убитыми из журнала "Шарли", несли листочки, на которых было написано "Я Шарли", в руках многих я прочёл слова типа: "Мне не страшно, нас не запугать, не бойтесь"…
Европейские лидеры наперебой говорили о попытке нанести удар по свободе слова, по свободам вообще, по европейским ценностям… Они уверяли, что после этого страшного и кровавого акта свобода слова только окрепнет, европейское общество сплотится и усилится, а европейские ценности станут ценнее. Люди в Париже, собравшиеся в огромные колонны, словно иллюстрируя сказанное, жались друг к другу, плотно заполняя улицы и площади.
Мне довелось видеть в театрах много плохих актёров в плохих спектаклях. Это неприятный, но опыт.
Мне противно было видеть, как бездарный артист Франсуа Олланд с трудом скрывает радость от произошедшего. Он вёл себя 11 января как именинник, как заштатный актёр, которому неожиданно устроили пышный бенефис и у него вдруг появился шанс побыть в центре внимания и возможность сыграть новую роль. Он периодически даже забывал изображать скорбь. А когда изображал, у него плохо получалось. Его обращение к нации было похоже на бессмысленную предвыборную речь, состоящую из лозунгов и призывов, без малейшей попытки осознать случившееся, признать свои ошибки и вину за бездарное руководство, заигрывание с исламистами как внутри страны, так и за её пределами, за слабость и некомпетентность спецслужб, за кашу в мозгах и раздрай во французском обществе, в котором ультраправые набирают силу и "блещут доспехами", а гей-парады проходят масштабнее, чем празднование Дня взятия Бастилии.
Я ждал от лидера Франции в такой день и такой час чего угодно, но только не пафосной глупости. Я ждал от него того, что мы, наивные, так ждём от европейцев. Я хотел услышать хоть что-то разумное, дающее надежду на то, что из произошедшего будут сделаны серьёзные выводы, а главное – пересмотрены устаревшие и глупые взгляды на состояние происходящего в мире кошмара и приняты давно необходимые меры.
Но нет! Ничего подобного я не услышал.
А ведь в Париже террористы одержали страшную и сокрушительную победу. Думаю, что они даже не рассчитывали на такой успех, полученный такими малыми силами.
Как это страшно!