Со временем генерал Канробер стал вызывать у Раглана такие же эмоции, как в своё время Сент-Арно. Этот небольшого роста, внушительный человек с большой куполообразной головой, ухоженными усами и проницательным взглядом, несмотря на свои сорок пять лет, по личному указанию французского императора был назначен преемником Сент-Арно. Он верно служил своей стране в Алжире; во время декабрьского восстания без всяких сожалений выполнял неприятные обязанности палача. Через несколько недель после государственного переворота Канробер был назначен адъютантом президента. Несмотря на некоторую театральность поведения, Канробер был храбрым военным, пользовался популярностью в офицерском корпусе, всегда помнил о долге и воинской дисциплине. В его представлении на чин генерала было написано, что "военные способности данного офицера выше среднего". Тем не менее, как Канробер сам считал, он не подходил на должность командующего. Позже он написал: "Командующий на поле боя должен забывать о своих чувствах. В повседневной жизни он может позволить себе быть мягкосердечным, однако в бою должен быть твёрд и безразличен к потерям". Этого качества Канроберу так и не удалось достичь.
Он объявил Раглану, что мысль о немедленном штурме приводит его в ужас. Он не мог требовать от своих солдат, дисциплина и послушание которых, по сравнению с англичанами, оставляли желать лучшего, наступления на открытой местности под огнём артиллерии севастопольских бастионов и русских кораблей, расположенных в бухте. Кроме того, постоянно нужно было опасаться удара во фланг. Ведь князь Меншиков наверняка вывел свою армию из Севастополя для того, чтобы иметь возможность атаковать осаждавших город союзников с гористой местности на их правом фланге. Канробер считал, что наступление без поддержки тяжёлой артиллерии равноценно преступлению.
И снова генерал Бэргойн согласился с точкой зрения французов. В отличие от Канробера предпочитая избегать громких фраз, Бэргойн заявил, что штурм без поддержки огнём осадных орудий сделает ответный огонь противника "недопустимо плотным".
Увидев, что остался в одиночестве, Раглан предпочёл уступить. Хороший политик, он сразу же отмел предложение о том, что англичане могли бы штурмовать город без французов. Щепетильный во всём, что касалось единства рядов союзников, он не только принял решение французов без серьёзных возражений, но даже никак не упомянул о возникших разногласиях в своих депешах в Лондон. Были отданы распоряжения о подготовке штурмовых орудий.
Генерал Кэткарт, 4-я дивизия которого расположилась на возвышении прямо напротив центра русской обороны, пришёл от такого решения командования в ужас. После битвы на Альме он был уверен, что с русскими больше не будет проблем. Генерал был настолько уверен в необходимости немедленного штурма, что счёл необходимым отправить Раглану ещё одно донесение, в котором настаивал: "Мы находимся в очень выгодной позиции, здесь даже 20 тысяч русских не смогут помешать нам. У них здесь два или три редута, однако прикрытием им служит низкая полуразрушенная стена парка. Уверен, что мы могли бы без всяких потерь прорваться туда ночью или за час до рассвета". Он настаивал на том, чтобы Раглан принял во внимание мнение генерала, которому правительство доверяло настолько, что назначило его возможным преемником командующего. Поэтому, когда вечером 28 сентября Раглан приехал в расположение его войск, чтобы лично проинформировать о принятом решении, Кэткарт взорвался от негодования:
- Ставить на платформы осадные орудия! Но, мой дорогой лорд Раглан, какого чёрта они должны будут здесь разрушить?
На тот момент у русских действительно было мало укреплений, однако с каждым часом их становилось всё больше и больше. Глядя через оптику на растущие на глазах по периметру города земляные насыпи, английские офицеры не могли не восхищаться решимостью мужчин, женщин и детей, которые работали весь день, а затем и всю ночь при свете фонарей и костров, стараясь во что бы то ни стало спасти свои дома от захватчиков.
Глава 8
Севастополь
Если я прикажу вам отступить, можете заколоть меня штыками.
Вице-адмирал Корнилов
Население Севастополя вдохновляли на решительное сопротивление вторжению два выдающихся человека.
Начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал Корнилов был глубоко религиозным человеком и настоящим патриотом. Внешне он походил на Наполеона в молодости. Вездесущий и энергичный, он в самый неожиданный и опасный момент появлялся верхом на горячем жеребце перед подчинёнными, обращаясь к ним со словами, которые впоследствии становились историческими.
- Если я прикажу вам отступить, можете заколоть меня штыками, - заявил он как-то солдатам.
И те не сомневались в искренности адмирала.
- Сначала донесите до солдат слово Божье, - говорил он священникам, - а затем я сам доведу до них слова царя.
И военные священники заражались энергией и оптимизмом Корнилова. Когда севастопольцы, мужчины и женщины, взяли на себя тяжкую работу по укреплению обороны города, монахи окропляли их святой водой и благословляли. Священники освятили и благословили все бастионы и оружие их защитников. Днём и ночью они переходили от одного окопа к другому, от орудия к орудию с иконами и крестами, молитвами и песнопениями вдохновляя воинов на защиту святой Руси.
Гарнизону был нужен такой военачальник. Князь Меншиков после поражения на реке Альме привёл армию в Севастополь, однако сразу же снова увёл её из города. По мнению генерала Бэргойна, князь принял единственно верное решение. Таким образом он добился, что его армия не была отрезана от баз снабжения в Керчи и Одессе. Он сумел расположить армию так, что она, подобно коршуну, нависала над флангами союзников, меняя местами осаждённых и осаждавших. Нащупав слабое место в боевых порядках союзных армий, Меншиков в любое время мог атаковать противника на самом неожиданном участке. Но, приняв правильное решение, он не смог воспользоваться своим преимуществом. В районе дачи Маккензи он упустил возможность навязать рассеявшимся в лесу войскам англичан бой в самых невыгодных для них условиях, предпочтя продолжить отход и открыть неприятелю дорогу на Балаклаву. Сейчас, находясь в нескольких милях от Севастополя, князь не только не атаковал союзников, но и не предпринял никаких шагов для того, чтобы определить местонахождение противника. Как отметил один из офицеров, Меншиков "казался растерявшимся" и поэтому ничем не мог помочь гарнизону осаждённого города.
26 сентября вице-адмирал Корнилов записал в дневнике: "От князя нет никаких новостей". Прошёл ещё один день, и снова ничего нового. Ночь, по словам адмирала, "прошла в мрачных раздумьях о будущем России". Меншиков оставил Севастополь с гарнизоном 16 тысяч человек, три четверти из которых составляли матросы, зачастую вооружённые только абордажными пиками. Под началом генерала Моллера, командовавшего сухопутными войсками, был всего один сапёрный батальон; остальные солдаты были плохо обученными ополченцами. Он, как и командовавший эскадрой вице-адмирал Нахимов, был подавлен и не уверен в своих возможностях. Поэтому оба с удовольствием предоставили энергичному Корнилову все полномочия старшего командира. Но, кроме Корнилова, в Севастополе был ещё один офицер, в отличие от адмирала вовсе не склонный полагаться только на красивые речи, личную храбрость и веру в счастливую звезду.
Подполковник Эдуард (Франц) Иванович Тотлебен, человек, чьи способности военного инженера были близки к гениальным, родился и вырос в одной из прибалтийских провинций России и имел внешность и темперамент типичного пруссака. Это был высокий широкоплечий человек с властными манерами и пронизывающим взглядом. Эдуарду Ивановичу к тому времени было только тридцать семь лет, но он уже пользовался репутацией новатора в области военного дела. Он отвергал взгляды, согласно которым оборона крепостей должна быть статичной. Согласно его теории, оборона системы инженерных укреплений вокруг крепости должна быть эластичной и мобильной, меняясь в зависимости от обстановки. Эту идею Тотлебен решительно отстаивал при обороне Севастополя.
Было уже почти слишком поздно, когда подполковнику позволили применить свои идеи на практике. Горчаков представил его Меншикову как офицера, который отличился при Силистрии и конечно же будет полезен в Севастополе. По прибытии в Крым Тотлебен получил разрешение князя Меншикова ознакомиться с оборонительными сооружениями в Севастополе. Однако выводы военного инженера настолько не понравились князю, что тот приказал ему немедленно покинуть город. Но Тотлебен не спешил выполнять этот приказ, а уже через несколько дней союзники высадились в Крыму, и угроза, которую Меншиков не принимал всерьёз, стала печальной реальностью. Молодому подполковнику предстояло за несколько дней сделать то, на что обычно требовались месяцы кропотливого труда.
Тотлебен сразу понял, что за этот срок невозможно превратить город в неприступную крепость. Оборона берега с запада была надёжной. Построенные батареи артиллерийских орудий позволяли надёжно контролировать вход в бухту. Кроме того, входу вражеских кораблей в Севастополь препятствовали затопленные по приказу Меншикова корабли Черноморского флота. Этот шаг вызвал на глазах адмирала Корнилова слёзы ярости и унижения, поскольку оставшийся флот оказался запертым в городе. Но в свою очередь, союзники тоже не могли войти в город. Наступление с востока тоже имело бы мало шансов на успех, поскольку вход в бухту с этой стороны представлял собой узкое длинное ущелье, ограниченное высокими скалами. Расположенные там артиллерийские батареи при поддержке кораблей Черноморского флота с лёгкостью отразили бы попытку вражеских кораблей прорваться в гавань. Тотлебен считал, что после победы на Альме противник попытается атаковать город с севера. И без того огромный, форт Звезда был значительно усилен. Кроме того, на этом направлении были построены дополнительные оборонительные укрепления. И всё же Тотлебен, как и Раглан, знал, что даже теперь удержать город на этом направлении практически невозможно.
Но, к счастью, союзники направились вокруг города, чтобы осуществить штурм с другой стороны. Теперь Тотлебен мог приложить весь свой талант и энергию для укрепления южного участка обороны. Учитывая упорное нежелание князя Меншикова тратить значительные средства на оборонительные сооружения под тем предлогом, что союзники никогда не смогут подойти к Севастополю, сделать предстояло очень много. И Тотлебен лично контролировал проведение работ, день и ночь разъезжая на огромном чёрном жеребце вдоль линии артиллерийских позиций от одного участка к другому. Оставив в общем с вице-адмиралом Корниловым кабинете массу нераспечатанных писем, приказов и директив, он сам устанавливал орудия, определял для них секторы обстрела, налаживал взаимодействие между артиллерийскими батареями, добиваясь, чтобы незаконченная система обороны смогла выстоять ещё один день, ещё несколько часов, которые будут использованы для её дальнейшего усовершенствования.
25 сентября адмирал Корнилов наблюдал за передвижением союзных армий в долине реки Чёрной из окон высокого здания морской библиотеки. Он понял, что вскоре союзники нанесут удар на южном участке обороны, где инженерные сооружения представляли собой всего лишь беспорядочно расположенные среди многочисленных проёмов в стене насыпи из песка и гальки. Но шаг за шагом то, что генерал Кэткарт презрительно назвал "парковой оградой", превращалось в хорошо организованную систему укреплений на участке в 4 мили. 7 артиллерийских бастионов были построены полукругом, что давало возможность огнём расположенных ближе к городу фланговых батарей поддерживать орудия в центре, находившиеся на большем отдалении. В западной части, почти около моря, располагался Карантинный бастион; затем - Центральный бастион. В центре нацелились в сторону противника, подобно острию стрелы, Флагманский бастион и Большой редан. Сзади и к востоку от редана находился Малахов бастион, ещё восточнее - Малый редан. Из города были вывезены и установлены в бастионах тяжёлые орудия. Орудия меньшего калибра расположили между ними. Матросы снимали с кораблей морские орудия. Женщины тащили чаны и корзины с ядрами и гранатами. Из тюрем освободили заключённых; вооружённые кирками и лопатами, они теперь трудились на строительных работах. Кричащие от восторга дети помогали родителям строить песочные крепости. Днём работали при солнечном свете, ночью - при свете многочисленных костров и факелов.
Дни и ночи сменяли друг друга, а штурма, которого напряжённо ждали каждый день, всё не было. 28 сентября из ставки князя Меншикова в город прибыл лейтенант Стеценко, который интересовался "положением дел в Севастополе". Посланцу князя объяснили необходимость усилить гарнизон города. Через два дня прибыл сам князь, которому снова повторили просьбу увеличить численность оборонявшихся войск. Однако Меншиков, в армию которого из Одессы прибыло 10 тысяч солдат, колебался, ведь он потерял очень много офицеров в сражении на Альме. Армии союзников были очень сильны. Он как раз собирался совершить манёвр, в результате которого создавалась угроза правому флангу неприятеля. Вице-адмирал Корнилов вышел из себя и написал князю письмо протеста, копию которого намеревался отправить царю. Наконец Меншикова удалось убедить, что больше медлить нельзя. 1 октября в город вошли 14 батальонов русской пехоты. К 9 октября гарнизон Севастополя увеличился на 28 тысяч солдат и офицеров.
Теперь вице-адмирал Корнилов мог чувствовать себя в безопасности. "Не важно, сколько солдат противник сосредоточит на южном участке бухты, - писал он, - теперь мы не боимся, что не сможем отразить штурм. Разве что Бог отвернётся от нас. Ведь на всё его воля, и, что бы он ни делал, люди должны смиренно повиноваться ему, ибо он всегда прав".
Тотлебен тоже мог позволить себе вздохнуть с облегчением. С каждым днём оборона становилась всё прочнее. Когда стало ясно, что союзники намерены перейти к осаде города, войска гарнизона восприняли это известие так, будто выиграли великую битву. Как писал Тотлебен, "каждый радовался этому счастливому известию".
Три недели союзники не предпринимали на юге города никаких действий. Их орудия молчали. Корабли флота спокойно стояли на якоре. Только колыхание на ветру тысяч палаток напоминало о присутствии огромных армий, а недавно отстроенные укрепления свидетельствовали об их намерениях.
Глава 9
Бомбардировка
Оборона была полностью парализована.
Подполковник Франц Иванович Тотлебен
I
"Лично я считаю, - написал в начале октября генерал Эйри лорду Хардинджу в Уайтхолл, - что нам придётся остаться здесь на зиму". К тому времени это мнение разделяла большая часть офицеров армии.
Вначале все были приятно удивлены неожиданной красотой местности к югу от Севастополя. "Это прекрасная страна, - писал родителям корнет Фишер, - она очень похожа на Англию. Дома великолепно, просто роскошно обставлены". Здешние жители ему тоже очень понравились: "Они выглядят очень доброжелательными и приятными, всегда вежливы с нами, носят длинные белые блузы, брюки и шляпы и очень похожи на нас, англичан". Последнее утверждение в устах англичанина звучало настоящим комплиментом. И на самом деле после Болгарии Крым всем казался благословенным местом. Иногда здесь шли дожди, но погода всё ещё была довольно тёплой и почти всегда солнечной. Здоровье солдат заметно улучшилось; к 9 октября каждый имел своё место в палатке. Всюду росли фрукты, которые все легко могли собирать. Офицеры покупали, а солдаты просто воровали домашнюю птицу. Вода, солома и дрова были в изобилии. Гардемарины с весёлыми криками охотились в море на гусей и уток. "В день мы получаем 1 фунт галет, ¾ фунта свинины или 1 фунт свежего мяса и ¼ бутылки рома, - писал своей родственнице лейтенант Ричардс, - не много для того, чтобы прожить, может быть, скажете Вы. Но мы добавляем к этому капусту, турнепс, домашнюю птицу, тыкву, арбузы и прекрасный виноград. Здоровье солдат значительно улучшилось. Иногда удаётся даже полакомиться мёдом из ульев". Корабли смогли наладить отличное снабжение, и, несмотря на то что цены были довольно высокими, поскольку деньги больше некуда было тратить, никто не жалел их на покупку товаров. Офицеры охотно платили по 2 фунта 17 шиллингов за ветчину, по 3 шиллинга за фунт соли, 5 шиллингов за фунт мыла, по 1 шиллингу 3 пенса за свечи, 1 шиллинг за хлеб, 10 шиллингов за бутылку шерри и 1 шиллинг за унцию табака.
Со стороны моря ветер доносил звуки приятных мелодий из французского лагеря. Из турецкого лагеря долетали громкие звуки труб, далёкие от гармонии, которые можно было назвать музыкой лишь при наличии достаточного воображения. Землю покрывала зелёная трава и голубые крокусы. Этот рай можно было сравнить с теми местами, откуда пришли армии союзников.
Британский штаб расположился на одной из загородных дач, окружённой надворными постройками. Белое одноэтажное здание штаба, покрытое красной черепицей, выходило во двор, где расположился палаточный городок офицеров штаба. По обе стороны двора, обнесённого низким забором, находились каменные и глиняные хозяйственные постройки и навесы, которые использовались как служебные помещения и стойла для лошадей. Дачу окружало примерно 6 акров виноградников. Раглан и его соратники находили свою новую резиденцию весьма приятной.