Ряды противников настолько скучились, что никто не смог бы продемонстрировать своё искусство фехтования. Кавалеристы махали оружием, как топорами. Это вполне устраивало Скарлетта, который не мог похвастать мастерством владения саблей. Его шлем был помят, а сам генерал пять раз ранен. Тем не менее, он продолжал размахивать саблей; его лошадь, как и лошади других кавалеристов, низко пригнула голову, пытаясь уклониться от свистящих взмахов острых клинков. Эллиоту повезло меньше. Многие хотели помериться силами с всадником в таком заметном головном уборе. Лошадь, резко рванувшись вперёд, спасла его от нападения сзади, но лейтенант успел получить четырнадцать сабельных ударов, прежде чем потерял сознание и откинулся в седле. Однако шлем с шелковым платком внутри сохранил ему жизнь, не позволив противнику нанести лейтенанту ни одного ранения в голову.
Бой вокруг продолжался. Кавалеристы с криками и стонами поднимали сабли, которые отскакивали от тяжёлых шинелей русских, сделанных будто из каучука. Правда, у некоторых были острые клинки Уилкинсона, которые в руках умелого солдата не только пробивали шинель, но и были способны разрубить пополам вражеский череп.
- Как ты умудрился получить такой удар? - спросил как-то сержант одного из своих подчинённых, у которого на голове красовалась глубокая рана.
- Я успел нанести этому проклятому дурню пять уколов в корпус, а он совсем не защищался, а потом ударил меня сверху по голове, - неохотно ответил солдат.
Русские сквозь сжатые зубы издавали какие-то жужжащие звуки. Наблюдателям сверху казалось, что они слышат непрекращающийся шум морского прибоя. Они видели в оптику, как британцы прокладывают себе путь через русский строй, затем поворачиваются и прорубают дорогу обратно. Прошло не более пяти минут с момента начала боя, когда ряды русских дрогнули. К массе атакующих англичан присоединились другие эскадроны тяжёлой бригады. Затем в ряды русских врубились несколько подразделений лёгкой бригады. Эти конники смогли втихомолку покинуть свои полки и вступить в бой подобно тому, как случайно оказавшийся рядом мальчишка присоединяется к драке подушками. Теперь бой походил на сражение двух мясников, размахивающих топорами.
Вскоре русских удалось заметно потеснить, затем их ряды расстроились, и, наконец, они стали отступать. Спустя восемь минут после того, как Скарлетт приказал подать сигнал к наступлению, русские галопом отходили по Воронцовской дороге в сторону Верхнего прохода. При виде отступающего неприятеля зрители на холмах стали бросать в воздух шапки и криками приветствовать победителей. Солдаты, чьё решительное наступление и беззаветная отвага обеспечили эту победу, наблюдали за тем, как их враги скрываются за вершинами холмов. Их натруженные руки бессильно свешивались вдоль тела, мундиры были в крови, по щекам текли слёзы.
После того как убитых и раненых отнесли в палатки, адъютант Раглана привёз послание командующего генералу Скарлетту. Оно было коротким: "Хорошая работа, Скарлетт". Генерал быстро отвернулся, пытаясь скрыть свои чувства, и аккуратно положил лист бумаги в карман.
Кардиган был менее вежлив, чем Раглан.
- Чёртовы Тяжёлые, - заявил он, - сегодня они сыграли с нами злую шутку.
Конечно, он мог бы нанести удар русским во фланг, воспользовавшись тем, что с фронта их теснили эскадроны тяжёлой бригады. Он мог бы преследовать отступавшего противника, чего уже не смогла сделать потерявшая строй тяжёлая бригада. Но в течение всего короткого боя и теперь, когда противник отступал, лёгкая бригада неподвижно просидела на холмах, всего в 500 ярдах от места события.
Один французский майор простодушно решил, что солдат Кардигана удерживало нечто вроде правил бокса. Сами же британские офицеры были полны негодования. Один из них, молодой капитан, вследствие смерти старших офицеров исполнявший обязанности командира 17-го уланского полка, подошёл к Кардигану и спросил:
- Милорд, вы не собираетесь атаковать отступающую конницу противника?
- Нет. У нас приказ оставаться здесь.
- Но, милорд, наш долг - развить достигнутый успех.
- Нет. Мы должны оставаться здесь.
- В таком случае прошу разрешить мне преследовать их силами 17-го полка. Посмотрите, сэр, они отступают в полном беспорядке.
- Нет и ещё раз нет, - резко бросил Кардиган, и его слова слышали многие из стоявших рядом офицеров.
Кардиган был как никогда зол за то, что лёгкую бригаду оставили позади. В этом он, конечно, обвинил генерала Лекэна, чьи приказы якобы не позволили ему идти вперёд. Лекэн же впоследствии заявлял, что ясно дал понять Кардигану, что лёгкая бригада может и должна наступать. Если же кто и виноват в том, что бригада осталась на месте, так это не он, а сам Раглан. "По приказу Раглана они оставались на месте, - написал он позже. - Теперь они были вне моего подчинения, и я ничего не мог поделать".
Сам Раглан был встревожен тем, что кавалерия невольно вступила в бой. Он понимал, что должен был развить успех тяжёлой бригады, но у него в распоряжении было очень мало войск. Герцог Кембриджский всё ещё не подошёл. Джордж Кэткарт уже успел подойти, но выполнял приказ "немедленно наступать и вновь занять редуты" с явной неохотой и медлительностью. Его дивизия прошла место кавалерийского боя, заняла два ближайших редута, оказавшихся пустыми, и внезапно остановилась. Раглан наблюдал, как передовые полки развернулись на равнине и затем вперёд медленно выдвинулись несколько подразделений стрелков. Кэткарт приказал артиллерии открыть огонь по редутам, которые заняла русская пехота. Но до них было слишком далеко. Как сердито отметил один из артиллерийских офицеров, Кэткарт, как и многие другие генералы, был свято уверен в том, что "артиллерия хороша на любой дистанции". Было видно, что на таком расстоянии от огня 9-фунтовых пушек было не много толку. Но никому не пришло в голову выдвинуть пушки под прикрытием пехоты поближе к противнику.
Время шло. А Кэткарт, казалось, никуда не спешил. Герцог Кембриджский всё ещё был слишком далеко. Полк горцев нельзя было снимать с позиций и заставлять идти в наступление без всякой поддержки. И тогда Раглан решил снова использовать кавалерию.
Он отправил приказ Лекэну: "Кавалерии наступать и использовать любую возможность для прикрытия горского полка".
Лекэн получил приказ, но почти час не трогался с места. Позже он говорил, что неправильно понял приказ и решил, что должен наступать только после того, как подойдёт пехота для поддержки. А поблизости не было видно пехотных частей, готовых идти в наступление.
Раглан с растущим раздражением наблюдал за тем, как кавалерия маневрирует, не делая никаких попыток атаковать. На некоторое время его лицо утратило характерную для лорда невозмутимость. Корреспондент "Таймс" заметил, как он поднял подзорную трубу и снова опустил её. Реглан выглядел недовольным. Он понимал, что не может больше медлить. Подсознательно он чувствовал, что вторая кавалерийская атака должна быть успешной. Он не претендовал на роль великого полководца, однако в способности улавливать настроения своих солдат не уступал им. Он умел чувствовать атмосферу боя. И сейчас чувствовал, что кавалеристы готовы атаковать, а враг уже морально сломлен. Когда кавалеристы вместе с шотландцами выступят против них, они просто разбегутся из редутов.
Но Лекэн всё ещё колебался. И пока армия выжидала, на виду у всех появились русские артиллерийские повозки, которые волочили за собой по земле буксирные приспособления. "Они собираются забирать свою артиллерию", - догадался один из штабных офицеров. В отчаянии Раглан попросил Эйри написать Лекэну категорический приказ. Пользуясь ножнами сабли вместо стола, Эйри нацарапал несколько слов на клочке бумаги. Он прочитал их Раглану, который добавил от себя ещё несколько слов. Окончательный вариант приказа звучал так: "Лорд Раглан приказывает кавалерии немедленно наступать, нанести противнику фронтальный удар и предотвратить эвакуацию его пушек. Полевой артиллерии - поддержать атаку. Французская кавалерия будет наступать на левом фланге. Вперёд немедленно. Эйри".
Прежде чем адъютант Эйри выехал с приказом к кавалеристам, Раглан выкрикнул ему вслед: "Скажите Лекэну, что кавалерия должна атаковать немедленно!"
III
Адъютант генерала Эйри капитан Льюис Эдвард Нолэн был неординарной личностью. Его отец-ирландец состоял на британской консульской службе, мать была итальянкой. Перу этого привлекательного и необыкновенно умного человека принадлежали несколько книг по тактике кавалерии. Среди офицеров Нолэн пользовался репутацией всезнайки и педанта.
- Он пишет книги, - с долей неудовольствия высказывался о Нолэне полковник Пейджет, - и слишком задирает нос. К тому же он позволяет себе высказывания против кавалерии.
Нолэн презирал как Лекэна, так и Кардигана, но Лекэна, пожалуй, больше, нисколько не скрывая такого отношения к генералам. Все эти качества не мешали Нолэну быть прекрасным наездником. Именно поэтому Раглан решил поручить ему срочно доставить приказ Лекэну. И не ошибся в выборе: там, где другие офицеры ехали на лошади медленно и осторожно, Нолэн скакал на полной скорости. К тому же он выбрал кратчайший спуск с холма на равнину.
Подскакав к Лекэну, Нолэн вручил ему приказ командующего, который генерал тут же начал изучать с той изматывающей тщательностью, которая вывела бы из себя кого угодно, но не Нолэна. И действительно, как позже признал сам Лекэн, он "изучал приказ очень дотошно, с некоторой долей испуга, поскольку не видел ни малейшей практической пользы от его выполнения". Лекэн заговорил с Нолэном о том, что такая атака была бы не только бесполезной, но и опасной.
- Лорд Раглан приказывает, - повторил вышедший из себя Нолэн, - немедленно начать кавалерийскую атаку.
- Атаковать, сэр? Кого атаковать? О каких пушках здесь говорится? Куда мы должны наступать?
- Сюда, милорд! - Нолэн поднял руку в жесте, которым не столько указывал направление наступления, сколько давал выход своему гневу. - Вот противник! А вот наши пушки, о которых вы спрашиваете!
И, оставив Лекэна, который всё ещё пребывал в сомнении, Нолэн направился к командиру 17-го уланского полка капитану Моррису и спросил его, может ли его полк атаковать немедленно.
Проблема была в том, что Лекэн действительно не мог понять, чего же от него хотят. Находясь в низине, он, в отличие от Раглана, не мог видеть того, что творилось за ближайшими холмами. Ему не были видны редуты. И конечно, он не мог наблюдать, как русские артиллеристы забирали с позиций трофейные пушки. Со времени начала боя он не предпринял никаких мер для выяснения обстановки за холмами, которые закрывали участок земли, захваченный русскими. Единственные орудия, которые находились в поле его зрения, были пушки поддержки русской кавалерии, сосредоточенной в Северной долине. Наверное, решил Лекэн, Раглан как раз их и имел в виду. И конечно, этот наглец Нолэн указывал именно на них. Теперь, когда всё вроде бы стало ясно, Лекэн тронул своего коня и направился к Кардигану для того, чтобы передать ему приказ командующего. Тот в ответ с холодной вежливостью отсалютовал саблей.
- Слушаюсь, сэр, - выкрикнул он громким хриплым голосом, - но позвольте мне обратить ваше внимание на то, что, кроме батареи в долине впереди, перед нами, русские держат на наших флангах ещё орудия и своих стрелков!
- Я знаю об этом, - ответил Лекэн, - но и Раглан тоже знает и, очевидно, учёл это. Боюсь, у нас нет другого выхода, кроме как выполнять приказ.
Кардиган вновь отсалютовал и, повернув коня, отправился к полковнику Пейджету, что-то выкрикивая себе под нос. По дороге ему встретились несколько солдат 8-го гусарского полка, которые сидели и курили трубки. Их командир полковник Шивелл сердито выговаривал им, что "курение в присутствии врага позорит полк". Это замечание привело в раздражение полковника Пейджета, который сам в этот момент курил сигару. Потом масла в огонь подлил Кардиган, который, приказав полковнику принять командование второй линией, несколько раз, словно ребёнку, повторил, что надеется, что Пейджет и его люди проявят себя с самой лучшей стороны.
- Конечно, милорд, - ответил Пейджет, - мы сделаем всё, что сможем.
Сигару он решил не бросать.
Кардиган галопом вернулся в расположение бригады и построил её полки в две линии. На правом фланге первой линии построился 13-й лёгкий драгунский полк, в центре - 17-й уланский полк, слева и чуть сзади - 11-й гусарский полк. Во второй линии расположились 4-й лёгкий драгунский и 8-й гусарский полки. В последний момент генерал Лекэн, не поставив об этом в известность Кардигана, приказал полковнику Дугласу отвести 11-й гусарский полк из первой во вторую линию.
Кардиган лично возглавил атаку. С характерной для него посадкой с лёгким наклоном вправо, он спокойно сидел в седле не только впереди строя, но и впереди всех офицеров своего штаба. Наблюдатели расположились на склонах холмов, чтобы видеть то, что француз Камилль Руссе впоследствии метко назвал "кровавым стипль-чезом". Им была видна картина во всех деталях, вплоть до белых бабок гнедого жеребца Кардигана.
Вид был воистину великолепный. Сами наблюдатели находились на Сапун-горе, которая склонами постеленно спускается в долину с запада. На её пологих склонах и расположились с комфортом все, кто не был в тот момент занят другими обязанностями. Внизу расстилалась длинная и узкая Северная долина; справа - Верхний проход; слева - Федюхины высоты. Вдалеке, там, где кончалась Северная долина, построились эскадроны русской кавалерии, отступившие после боя с тяжёлой бригадой. Их поддерживали 12 орудий. На флангах расположились 3 свежих уланских эскадрона. Вдоль Федюхиных высот стояли ещё 4 кавалерийских эскадрона, 8 пехотных батальонов и 14 орудий. А напротив через долину, у Верхнего прохода, находились ещё 11 батальонов, которые ранее штурмовали турецкие позиции на редутах, а теперь медленно вытеснялись оттуда дивизией Кэткарта. Там русская артиллерия насчитывала 32 орудия. Только сумасшедший, как позже заявлял Лекэн, мог решиться идти в наступление в таких клещах.
- Бригаде идти вперёд, - буднично-спокойным тоном скомандовал Кардиган.
IV
Раглан и его штаб не сразу поняли, что происходит. Направление наступления слегка сместилось левее, но не настолько, чтобы это могло вызвать тревогу. Однако по мере увеличения темпа атаки становилось ясно, что лёгкая бригада намерена вклиниться в позиции русских в районе Верхнего прохода. Русские, несомненно, ожидали этого, так как в ходе медленной, но решительной кавалерийской атаки вывели свою пехоту из всех редутов, кроме одного, и построили её в каре у вершины холма. Это была редкая удача для генерала Кэткарта, и офицеры его штаба напряженно ждали, когда же он ею воспользуется. Его дивизия всё ещё стояла на позиции, занятой более часа назад. Но Кэткарт не спешил продолжать наступление даже теперь, когда ясно видел, что неприятель оставил почти все захваченные ранее редуты. Штабные офицеры стали уговаривать генерала продолжить наступление. Однако тот заявил, что должен прежде посоветоваться с Рагланом.
Первые 50 ярдов лёгкая бригада уверенно двигалась вперёд, не встречая ни малейшего сопротивления. Пушки противника молчали. Сам Кардиган выглядел очень эффектно в сине-вишнёвом мундире и меховой накидке с золотым шитьём. По выражению Раглана, он держался смело и гордо, как лев. Кардиган не оглядывался; он смотрел на вражеские орудия впереди.
Внезапно безукоризненная симметрия строя наступающей английской кавалерии была нарушена. Нещадно нахлестывая коня, наперерез строю к Кардигану мчался галопом "этот наглый чёрт" Нолэн. Он размахивал саблей над головой и что-то выкрикивал во всю мощь лёгких. Поворачиваясь в седле то в одну, то в другую сторону, Нолэн пытался предупредить разъярённого Кардигана и его штаб, что они наступают в неверном направлении. Но никто не расслышал его слов, потому что русские открыли огонь и все звуки тонули в грохоте их пушек. После первых же выстрелов осколок снаряда попал Нолэну прямо в сердце. Рука, которая только что так неистово размахивала саблей, так и осталась занесённой над головой, а колени опытного кавалериста продолжали сжимать бока лошади. Лошадь развернулась, и сабля выпала из рук Нолэна. В то время как верный конь понёсся назад со своей страшной ношей, умирающий капитан неожиданно издал крик настолько нечеловеческий и пронизывающий, что один из очевидцев назвал его "воплем мертвеца".
Темп наступления продолжал расти, и ни у кого теперь не было сомнений в том, что все эти 700 всадников несутся навстречу гибели. С трёх сторон по ним били вражеские пушки, вырывая из строя целые ряды кавалеристов, места которых тут же спокойно и неторопливо занимали их товарищи. Зрелище было настолько ужасным, что наблюдавшие за ним с безопасного расстояния мужчины и женщины не могли сдержать слёз. Генерал Боске, наблюдая эту бойню, пробормотал, протестуя против такой храбрости: "Это великолепно, но это не война". Адъютант генерала Буллера писал: "Я не мог сдержать слёз. В ушах стоял грохот пушек и визг пуль, которыми поливали этих храбрых ребят". Стоявший рядом старый французский генерал пытался успокоить его: "Бедные ребята. Но такова война".
Кардиган всё ещё был впереди строя. К нему приблизился офицер 17-го уланского полка, и Кардиган, вытянув по направлению к нему свою саблю, прокричал сквозь грохот пушек:
- Плотнее! Держитесь плотнее, 17-й полк!
Сзади были слышны обрывки команд командиров эскадронов:
- Сомкнуть ряды! Ближе к центру! Выровняться слева! Джонсон, осади назад!
Но чаще всего подавалась команда сомкнуть ряды к центру. Люди и лошади падали и падали, а ряды с каждым шагом становились всё уже и изломанней. Раненые брели назад, перешагивая через лежащих в крови людей и лошадей. Перепуганные лошади без седоков метались в клубах дыма.
Увидев, что лёгкая бригада почти полностью уничтожена, Лекэн повернулся к полковнику Палету и сказал: "Они пожертвовали лёгкой бригадой, но я не позволю так же поступить с тяжёлой!" И он приказал играть сигнал к прекращению наступления. Затем тяжёлую бригаду отвели на позиции, позволяющие при необходимости отразить попытку противника преследовать разгромленную лёгкую бригаду. Выказав полное равнодушие к полученному ранению в ногу, Лекэн заслужил невольное восхищение одного из своих самых непримиримых критиков, который воскликнул:
- Да он храбр, чёрт возьми!
Совсем иного сорта храбрость потребовалась от Лекэна для того, чтобы в такое время отвести назад тяжёлую бригаду, заставив противника недоумённо догадываться о причинах отхода англичан.