О национальных особенностях смены власти
Историю России без обсуждения этой проблемы написать просто невозможно; по словам Ключевского, "у нас с легкой руки первого Лжедмитрия самозванство стало хронической болезнью государства: с тех пор чуть не до конца XVIII в. редкое царствование проходило без самозванца". С начала XVII и до середины XIX века едва можно обнаружить два-три десятилетия, не отмеченные появлением нового самозванца на Руси; в некоторые периоды самозванцы насчитываются десятками.
Не будем врать, что это чисто русское изобретение. На Западе появлялись Лже-Нероны и даже ложные Орлеанские девы, но нигде явление не приобретало такого размаха, как в России.
Почему же у каждого авантюриста находились последователи, какую бы нелепую ложь он ни плел? Да потому что самозванство связано с утопической легендой о возвращающемся царе-избавителе. А миф всегда сильнее здравого смысла.
Б. А. Успенский в своей работе "Царь и самозванец" сообщает, что наряду с самозванцами, принимавшими имя того или иного царя, в России существовали хитрецы, принимавшие имя того или иного святого или же претендовавшие на какие-то специальные полномочия, полученные свыше. Так, например, в первой половине XVIII века в Сибири появляется самозванный Илья-пророк.
Но случалось и ровно наоборот: настоящего царя считали самозванцем. Петр I, поведение которого представляло собой, с точки зрения современников, не что иное, как антиповедение, воспринимается в сущности как самозванец: народная молва еще при жизни Петра объявила его не подлинным ("природным"), а подмененным царем, не имеющим прав на царский престол.
Психология самозванчества основывается в той или иной степени на мифологическом отождествлении. Характерно в этом смысле, что Пугачев, называя самого себя царем Петром Федоровичем, именует своего ближайшего сподвижника И. Н. Зарубина-Чику графом Чернышевым. Другая самозваная царица называла свою подругу графиней Дашковой.
Ничего удивительного нет в том, что в нашей литературе появляется самозванство поневоле. В знаменитой гоголевской комедии незначительного чиновника Хлестакова принимают за грозного ревизора, хотя он сам и не думал никого вводить в заблуждение.
Русский народ "обманываться рад", и обмануть его можно даже нечаянно. А нарочно – тем более. И кто только не пользовался нашей доверчивостью!
Иноземцам иногда удается удивительно точно уловить суть происходящих процессов. Анна-Лена Лаурен, финская журналистка, уверена: "В российской политической игре проигравший уже не сможет вернуться во власть. В старые времена его лишали жизни, изгоняли из страны или ссылали в монастырь. У того, кому посчастливилось захватить власть, только одна задача: любым способом удержать ее".
Развивает мысль писатель Дмитрий Быков: "Вот так и вертелось у нас колесо последних веков десяти: начальники могут практически все, однако не могут уйти. Диктатор, пока он во власти сидел (гарантии тут не спасут), наделал таких сверхъестественных дел, что если уйдет, то под суд; на троне сменивший его либерал, которому жизнь дорога, такого наделал и столько набрал, что если уйти – то в бега; вояка, пришедший на смену ему, являлся таким смельчаком, что если уйдет – то уже не в тюрьму, а просто в петлю прямиком".
Дело еще и в том, что уход руководителя с поста дискредитировал идею вечной, незыблемой и непогрешимой власти. После снятия руководителя с поста его полагалось забыть. Из библиотек исчезали его произведения, из галерей – портреты, даже из кинохроники он как-то испарялся. Словно и не было человека. "Снятие кого-либо из высших руководителей с поста разрушало мифологическую модель, поэтому об этом факте следовало забыть", – пишет И. Яковенко. Ведь власть должна быть вечной!
В этом-то и состоит одна из главных особенностей русской власти. Ее также подметил зоркий маркиз де Кюстин: "В России в день падения какого-либо министра его друзья должны стать немыми и слепыми. Человек считается погребенным тотчас же, как только он кажется попавшим в немилость. Я говорю "кажется", потому что никто не решается говорить о том, кто уже подвергся этой печальной участи".
Немилость постигает внезапно. Живут себе в стране нехорошие начальники. Все знают, что они нехорошие, и никто не беспокоится. Так и надо. И вдруг обрушиваются на страну некие беды: жуткие морозы, тропические ливни или, наоборот, засуха. И всем понятно: небеса прогневались, и одного из нехороших начальников надо принести в искупительную жертву, предварительно оглушив дубиной народного гнева.
Все хорошо, прекрасная маркиза
Некоторые русские обычаи вызывали у замечательного писателя Александра Дюма искреннее удивление, особенно неприкрытое воровство чиновников: "Сами русские рассказывают о неслыханном воровстве, совершенном администрацией. Особенно военной.
Все знают об этом воровстве. Знают и воров, а все-таки воры продолжают воровать, и воровство становится все более явным.
Единственный человек, который ничего не знает ни о воровстве, ни о ворах, – это император".
Рассказывая о случаях чудовищных злоупотреблений в России, Дюма всякий раз заключает: "И все это скрывают от императора, чтобы не огорчать Его Величество".
Далее следует обобщение: "Не огорчать хозяина – это главная забота каждого русского. От крепостного до премьер-министра". Дюма рассказывает историю, известную у нас по песне "Все хорошо, прекрасная маркиза".
" – Что у вас нового? – спрашивает помещик у мужика, прибывшего из деревни.
– Ничего, батюшка, – отвечает крестьянин, – только вот кучер сломал ваш нож.
– А как этот дурак мог сломать мой нож?
– Да когда он сдирал шкуру с вашей белой кобылы.
– Так, значит, белая кобыла подохла?
– Да, когда везла вашу матушку на кладбище, она сломала ногу, и ее пришлось прикончить.
– Да отчего же умерла матушка?
– От разрыва сердца, когда увидела, что горит ваша деревня.
Вот как хозяин узнал о постигших его несчастьях".
А еще власть очень не любит огорчать своих подданных. И если происходит какое-то несчастье, власть пытается скрыть его истинные масштабы. Таковы привычки власти еще с советских времен.
В советское время власть любила держать в секрете любые сообщения о каких-то неудачах, крупных авариях на предприятиях. Это понятно, так как в подобных событиях, как правило, виноваты начальники. Интересно, что от народа скрывали и стихийные бедствия – землетрясения, наводнения. Их старались вообще не освещать. Ведь власть, как мы помним, – это сила, предстоящая перед божественными и космическими стихиями. А если случается голод, разруха – значит, власть свою магическую силу утратила. Голод во время правления Годунова в массовом сознании был свидетельством того, что он не настоящий царь, ибо не смог уберечь народ от несчастий. В общем, о бедствиях нельзя сообщать, и советские владыки хорошо это понимали. А то получается, что власть невсесильна. Ересь какая...
Сегодня утаить что-либо гораздо сложнее – появился Интернет. По телевидению нас успокаивают, веселят, развлекают, а откроешь Интернет – и узнаешь всю неприглядную правду.
Вот собрали один раз в Новосибирске гуманитарную помощь погорельцам. Через всю Россию везли. А чиновники взяли эти вещи да и выбросили, чтобы не возиться с такими неинтересными делами. Так и лежали на громадной свалке новые вещи. И никто бы об этом и не узнал, кроме жителей близлежащих деревень. Да один парень сфотографировал всю эту свалку – и в Интернет. Об этом заговорила вся Россия, и чиновников уволили. Бывает и так.
Еще власть по сей день очень любит редактировать историю. Замечательно, что всегда находятся чуткие умы, готовые переписать ее заново, в соответствии с пожеланиями сегодняшних правителей. Один остроумец уже называл Россию страной с непредсказуемым прошлым. Зато историкам всегда есть работа. К примеру, писать новые учебники, ибо старые решительно непригодны. Кроме того, в новых книжках непременно будут опубликованы смелые идеи и оригинальные выражения – так, в учебнике истории Сталина сегодня называют "успешным менеджером". Утешает лишь мысль, что тиран-генералиссимус, прочтя это, пришел бы в ярость. Так ему и надо, еще и не так обзовем.
Русские, политика, демократия по-нашему
Сегодня мы, русские, аполитичны. Мы заранее уверены, что ничего не можем изменить в жизни страны, потому что там, наверху, все куплено. Все без нас решено богатыми-вороватыми, и рыпаться бесполезно.
Поэтому очень большая часть нас, русских, не ходит на выборы. Гражданские чувства подавлены уверенностью в несправедливости происходящего.
При этом русские (большей частью мужчины) обожают поговорить о политике, особенно с иноплеменниками. И уж тем более с приезжими из других стран. Одна из главных тем бесед – "Как тут у нас и как там у вас". И еще: "Как нам обустроить Россию". В этих беседах множество замечательных идей высказывается с чувством горечи, что все равно этим идеям не суждено стать действительностью. Просто таков русский способ мечтать.
Каждый русский знает, что делать и кто виноват. Нет, он чаще всего понятия не имеет, что делать со своей жизнью, но зато очень хорошо представляет, чем в первую очередь должны заняться президент, премьер-министр и депутаты. У них всегда наготове программа выхода из кризиса. Но только не из своего личного кризиса, а государственного или, на худой конец, экономического.
Иностранцы изумляются, видя такую озабоченность русского человека делами государственными. Они считают, что русские впали в непростительную ошибку, имя которой – подмена своих интересов (этнических и даже личных) интересами государства. Винят советское образование, давшее людям слишком обширные отвлеченные познания.
Просто иностранцы слишком практичны. Им кажется, что слова обязательно должны иметь некое отношение к делу. А у нас в России слова существуют отдельно. Сами по себе. Для эстетического и морального удовлетворения.
Любого гражданина России судьба собственного вклада в сберегательном банке интересует куда больше, чем самые обстоятельные рассуждения специалистов о макро-и микроэкономике. Русский человек никогда не слышал от отечественных экономистов и политиков добротных рекомендаций, что сделать, чтобы сбережения не обесценились. В ответ на просьбу объяснить, как накопить, к примеру, на старость, звучат пышные разглагольствования о ВВП государства, о мировом кризисе и прочая масштабная дребедень, не имеющая к гражданину ни малейшего отношения. "Презрение к политикам безмерно", – считает финка Лаурен. И тем не менее взрослые русские мужчины обожают играть в политиков.
Беседуя со случайными попутчиками, водителями такси и прочими рядовыми гражданами России, каждый может убедиться, что русских больше всего волнуют государственные проблемы. Ораторы-любители "всякий раз обнаруживали такой уровень познаний и понимания государственных проблем, что оставалось только даваться диву: будь они министрами, дела в стране шли бы куда лучше теперешнего". Только вот беда: они не министры.
Постигая противоречивую русскую душу, всякий иноземец может с изумлением понять, что наши соотечественники испытывают своеобразное извращенное удовольствие от сознания того, что они лучше всех знают, как жить, и что все равно все будет по-прежнему.
Чтобы удовлетворить страсть русских к игре в политику и идеологию, второй канал даже провел такой конкурс: "Имя Россия". Кто является самой выдающейся личностью в русской истории? Каждый телезритель мог голосовать. Это ж приятно – выбирать между, скажем, Пушкиным и Андреем Рублевым, а не между невразумительными современными чиновниками. Приятно и ни к чему не обязывает.
Складывается впечатление, что в России всегда существовало две действительности – пропагандистская и настоящая. Одна Россия, где все хорошо, прилично и благородно – сегодня, вчера и всегда, – где власть и народ любят друг друга и всегда объединяются против всяких супостатов. И другая Россия – где мы с вами живем. Здесь политика и администрация вторгаются в повседневную жизнь, осложняют ее, а мы ругаемся потихоньку и преодолеваем проблемы своим чувством юмора или пофигизмом.
Во времена перестройки мы были восхищены открывшимися возможностями и очень хотели жить по западному образцу. Появилось много новых книжек, газет, а также возможность ездить за границу. И все же "дикий" капитализм нас разочаровал, лишив уверенности в том самом пресловутом завтрашнем дне. Так что мы вернулись к прежней традиции: сильной авторитарной власти. Многие из нас больше всего мечтают о порядке и возвращении стране доминирующей позиции в мире. Недурно бы предварительно научиться праву и свободе.
Русские не верят в демократию. Да и как верить? Мы обожглись на молоке и теперь дуем на воду. Никто не объяснит нам, что демократии у нас еще не было, мы ее просто не видели, поэтому ругать ее нет смысла. Одновременно с частым произнесением слова "демократия" в стране произошел развал, так что слово абсолютно и бесповоротно дискредитировано.
Кроме того, мы вообще не верим, что власть может по доброй воле вот так взять и дать простым людям какие бы то ни было гражданские свободы. Мы к другому привыкли, и власть не желает нас разуверять.
Верховную власть, начиная от президента и заканчивая губернатором, сегодня можно ругать сколь угодно сурово и жестко. Однако это не приводит ни к каким результатам, ибо критика глубоко безразлична носителям властных функций.
И все же... Что-то меняется. Каждый может высказаться в Интернете. Нет железного занавеса. Это два главных демократических фактора. Они гарантируют нам какой-то минимум свободы. Власть еще цепляется за великодержавную символику, пытается харизму наращивать. Однако она перестала быть сакральной, да и просто таинственной. И что бы она ни пыталась делать, по выражению Анны-Лены Лаурен, "сегодня у русского общества гораздо больше пространства, чем за всю русскую историю".
И все же... Надо радоваться тому, что есть. Книжки любые можем читать. По Интернету ходить. По миру ездить. Не так уж мало.
И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...
О СОЦИАЛЬНОМ ИМПЕРАТИВЕ
А сейчас необходимо подать очень печальную реплику. Подадим ее: "Очень печально".
Человек живет-живет, и постепенно им овладевает очевидная безнадежность. Где-то там над ним смеются Адамов, Ионеско или Беккет.
Почему же мы такие совсем не храбрые?! Храбрыми могут быть только те люди, у кого есть выбор. Поэтому мы такие. Подумаем про себя: "В Японии с неподходящим человеком обращаются как с торчащим гвоздем. Забивают молотком в доску. Я не позволю, чтобы со мной так поступали. Да это не со мной, а с земным притяжением, таблицей умножения. А мне, собственно, какое дело?.."
Душевная травма каждого из нас стекает с социального тела как с гуся вода. В больном мире наше стремление не видеть абсурд прямо пропорционально сваливающейся на нас трагедии.
И шествуем мы из века в век по спирали отрицательной морали, преследуемые угрызениями совести.
Мы заставляем себя отключаться, трудимся на приусадебном участке, покупаем какую-нибудь дрянь, делаемся дергаными и лабильными, как лабораторные инфузории, о чем-то мечтаем, и нам снится, что нам не больно.
Встречаясь взглядом со своим отражением, мы испытываем неловкость. Мы слишком поглощены ощущением собственной вины и собственной недостаточности, и когда мы пытаемся вести гражданский диалог, эта беседа обыкновенно вырождается в упреки, упреки – в гнев, гнев – в молчание, молчание – в разобщение.
Моральный императив – это немцы придумали, а вот социальный императив – русское изобретение. Это когда чиновник над головой и суетливый постыдный страх внутри.
Стратегическое искусство жизни в России – это понимание, что наши судьбы вершатся тайным и неправедным судом, судом феодальным. Тактика жизни – понять, кому целовать задницу и как мастерски ее целовать.
Чтобы понять власть, нужен какой-нибудь опыт, самая малость опыта, немного более чем достаточно. Дальше – все то же самое.
А народ, признаться, в России какой-то неподходящий. Все ему чего-то не хватает, все чего-то надо. Ни здравься тебе, ни благодарствуйте, барыня власть.
Власть очень сентиментальна, достаточно народу чуток возроптать, к примеру поинтересоваться "а как жить дальше?", власть заламывает холеные руки и театрально произносит: "Ох уж этот народ, такой душка непутевый. Вот и заботься о нем... неблагодарный. Делаешь ему добро, а он тебе все равно хочет глаз выколоть".
Посматривает она на народец и не может решить, какую часть социального тела ампутировать первой: пенсию, культуру, материнские? Чего мелочиться? Гильотинируй нас, барыня.
Всякое бывает, конечно. Вот терпение народное лопнуло. Где вилы? Топоры подавай! Как возропщет народ! Как засомневается! Как поинтересуется! Как тихонечко прошепчет... как поблагодарит... как поцелует...
В противном случае протестный диалог народа с властью напоминает сцену из голливудского фильма:
– Мне нечего терять. Тем более что гроб уже занят.
– Ха! Всегда найдутся свободные гробы.
Лишь в сердцах народ посетует: "Думаю, России здорово повезло, что Бог прогневался на Содом и Гоморру".
Чтобы собрать машину, нужно не менее 20 000 деталей. Чтобы собрать русскую идею, обычно обходятся тремя. К примеру, "Православие. Самодержавие. Народность".
Если ты голосуешь за монархию, то на повестке дня сразу же объявится крепостное право.
Как утомительно мечтать о царе-батюшке! Как чаемо... приди, приди, воссияй, а мы быстренько сбегаем в местную типографию и отпечатаем визитные карточки с надписью: "Крепостные барина..." Власть, ты только имя барина впиши.
Власть хочет, чтобы народу нравиться побольше, а любить его поменьше. Что и говорить – женщина. Наше восхищение.
Как народ хочет любить власть. Как хочет ее.
В самых эротических снах народу видится изысканный ужин при восковых свечах в ресторане национальной кухни. Стол – загляденье: рушники льняные, бокалы каслинские, вилки-ложки хохломские, тарелки жостовские. Щи наваристые, медовуха пенная. "Хор Персидского" ублажает ухи сладкими напевом: "Голосуй. Твой выбор. Только сегодня".
Власть в мерцании светил в кокошнике сидит от православных кутюрье, в расшитом сарафане с немалым декольте, такая полуголая, такая аппетитная. Такая близкая – только руку протяни. Глядя на красоту такую, народ, в сапоги смазные обутый, в косоворотке, падает на одно колено и тихо спросит: "Гой еси, красна девица, токмо моя?" В ответ прозвучит: "Еси гой, токмо".
Дальше – больше. Будет стоять власть перед зеркалом, пытаясь придумать, что бы такое надеть. Выйдет она из душа в фуфайке с портретом древнего Пскова или в миленькой черной комбинашке с логотипом народной партии. А народ уже ждет ее на полатях широченных с букетом незабудок в зубах. Ненавязчивым фоном звучат "Виртуозы Караганды".
Дверь спальни затворяется...
Просыпается народ в сладчайшей истоме, озирается подслеповато. Предвыборные лозунги сняты. Рекламная шумиха позади.
Протрет народ глаза. К зеркалу: о, ееееееееееееее! Ссадины на подбородке, нос свернут набок, шишка на лбу наливается всеми цветами радуги. Вид такой, будто он поцеловался с поездом. Или с властью.
Даже в эротических снах народу власть не дается.
Придет мысль. Каждодневная мысль: "А не устроить ли мне новогодние каникулы прямо сейчас, не дожидаясь Нового года?.."
Парень, не нужно, потому что сейчас прозвучит настоящая правда.