Но здесь, в великосветском Монте-Карло, где каждый уголок, каждое здание, каждый автомобиль кричат о свободе европейской цивилизации, меня выгнали, даже не сочтя нужным объяснять что-либо. "Мы не хотим видеть вас в нашей стране". И ни слова больше! Никаких объяснений! И это называется на Западе словом "демократия"? Если они позволяют себе без объяснений защелкивать на запястьях людей наручники, то о каких правах человека может идти речь? Спорить о справедливости там не имеет смысла, потому что спорить можно лишь в тех случаях, когда обе стороны готовы слушать. Но Запад, оказывается, не желает слушать. Он любит решать за всех сам. Решать все. Решать бесповоротно. Пинком под зад, кулаком в ухо, дубинкой по голове - вот их ответ на любой непонравившийся им вопрос о вашем попранном достоинстве, о ваших нарушенных правах. "Вы, сударь, еще вопросы осмеливаетесь задавать? Не желаете уезжать по-хорошему? Тогда будете сидеть за решеткой".
О, что такое суровость советских законов по сравнению с законами Европы? В Советском Союзе за мной охотились, потому что я был картежник. Государству редко удавалось наказать кого-либо за азартные игры, поэтому меня пытались подловить хотя бы на чем-нибудь. Я понимал это и в каком-то смысле принимал правила этой острой игры. Европа же просто не желала пускать меня на свою территорию, гнала прочь, не давая себе труда хотя бы объясниться. Она просто не считала нужным снизойти до разговора. Равноправие всех обернулось на деле абсолютным бесправием…
Я вернулся в отель и попросил у портье ключ от номера.
- Извините, месье, - вежливо отказал он мне и пояснил, что в номер меня не пустят.
- А мои вещи? Мой смокинг? Моя сумка?
Портье позвал кого-то из служащих и пригласил меня следовать за ним. Оказывается, мои вещи уже сложены и вынесены, приготовлены к моему отъезду. Служащих отеля успели предупредить, что уезжаю немедленно.
- Вот, значит, какие дела, - усмехнулся я. - Благодарю за вашу любезность, господа…
Не скажу, что меня огорчала перспектива вечного отлучения от Монте-Карло. Мир огромен, всюду есть красивые места. Однако никто не любит, когда его выгоняют коленом под зад. Ладно был бы я бродягой или нищим побирушкой. Но нет, они готовы вышвырнуть любого, пусть у него хоть чемоданы с золотом при себе. Их ничто не интересует. Они без сожаления унизят каждого, если будет такой приказ…
Шагая туда-сюда перед стойкой портье, я размышлял, куда мне поехать.
Заказал у него билеты до Канн.
В те дни там проводился кинофестиваль, на который мне очень хотелось попасть, ведь столько знаменитостей стекаются ежегодно на французский Лазурный Берег, чтобы пройтись неторопливо по прославленной красной дорожке и попозировать там перед ненасытными объективами фотокамер. Кинофестиваль в Каннах считается самым престижным в мире. Открытие первого фестиваля в Каннах планировалось на сентябрь 1939 года, однако началась Вторая мировая война, и праздник кино пришлось отложить на десять лет. С тех пор там ежегодно показывают себя перед возбужденной толпой кинозвезды мировой величины, сияют улыбки самых красивых женщин, церемонно раскланиваются самые успешные продюсеры.
Я ожидал очень многого, но фестиваль разочаровал меня. Во-первых, устроиться в гостинице оказалось задачей почти невозможной. Все занято, переполнено, номеров свободных нет. Во-вторых, мое представление о кинофестивале оказалось глубоко ошибочным. Мне думалось, что фестиваль в Каннах - огромный праздник, где все открыто встречаются, общаются, радуются успехам друзей, принимают у себя гостей, обсуждают творчество и т. д. На самом деле это было похоже на ярмарку.
Отель "Карлтон" - розоватое помпезное здание, где обычно размещаются знаменитости, приезжающие на фестиваль, - погрузил меня в атмосферу раздраженной суеты. Никакой праздничности. Во всех номерах шла бойкая торговля фильмами: просматривались кассеты, подписывались бумаги, клиенты стояли в очереди. Одни продавали, другие покупали. Покупатели шли нескончаемым потоком.
Мне стало жутковато. Я приехал отдыхать, но здесь отдыхом и не пахло. В Каннах все делали деньги. В Каннах никто ничего не праздновал. Много позже Андрон Кончаловский сказал мне: "Алик, кино - это развлечение только для зрителей, а для всех, кто его делает, - это жесткий производственный процесс и серьезный бизнес. Ты же прекрасно понимаешь, что хорошее шоу всегда требует огромных сил. Любой фестиваль - это шоу. Ты попал за кулисы шоу, заглянул внутрь механизма, а там нет времени для отдыха, там крутятся-вертятся шестеренки". Теперь я понимаю, что такое кинофестиваль, но тогда, столь бесславно покинув Монте-Карло, я жаждал пышного праздника и веселой дружеской компании.
В коридорах отеля я встретил знакомого паренька - теперь уж не припомню его имени, потому что знакомство наше было поверхностным, - и решил воспользоваться его номером.
- Можно у тебя переодеться? - спросил я.
Он смущенно почесал затылок.
- Понимаешь, Алик, у меня нет собственного номера, я у знакомых живу, у киношников. Но переодеться-то, конечно, можно.
- И на том спасибо. А то в этом городе-курорте нет ни одного свободного места.
Зайдя в номер, я представился хозяевам, объяснил ситуацию. Они великодушно позволили мне переодеться и принять душ: я ведь не успел даже помыться, уезжая из Монте-Карло. Обе кровати были разобраны и завалены кассетами, на столе стояли стаканы и бутылка виски, лежали в беспорядке буклеты, в пепельнице дымились недокуренные сигареты. Меня одолевало желание надеть после душа купальный халат и вытянуться в низком кресле с чашечкой кофе в руке, однако обстановка не позволяла. Вымывшись и побрившись, я поблагодарил хозяев и отправился гулять. Меня манил шум моря.
По залитой солнцем набережной нескончаемым потоком шли расслабленные курортники. На пляже вытянулись голые тела, подставляя и без того загорелую кожу под коварные лучи ультрафиолета. Нигде не гремела музыка, не позировали перед публикой звезды. Словом, город выглядел вполне буднично, если не считать висевших всюду рекламных плакатов новых фильмов, на которые, впрочем, никто не обращал внимания. Никакой торжественности в Каннах не ощущалось. Я ждал праздника, но его не было.
Звезды в Каннах не общаются ни с кем, не показывают себя. Главный интерес у них - пройтись по красной дорожке на церемонии открытия, помахать руками толпе, улыбнуться объективам фотоаппаратов, зайти внутрь. Вот и весь праздник. Потом эти звезды уезжают, а на закрытие приезжают уже другие. Вынырнувшая из лимузина знаменитость - максимум, что может увидеть рядовой зритель, да и это через спины и затылки журналистов, плотно обступивших красную дорожку. Конечно, многие ходят в кино, работает жюри, и отдельные страны устраивают свои "дни", иногда продюсеры проводят специальные акции в поддержку нового фильма. Но все это не ежедневно и уж тем более не ежечасно, а где-то, когда-то…
Наверное, мое разочарование фестивалем связано прежде всего с тем, что я не обнаружил в Каннах никого из моих знакомых. Мне было там пусто и одиноко. Мне нужны друзья, общение с чужими людьми не радует меня. Целый день пробродив по улицам и не сумев снять номера, я решил уехать.
Вернувшись в "Карлтон", я заказал у портье билет до Парижа и улетел…
На следующий год я вновь приехал в Канны, теперь уже не на фестиваль, а просто отдыхать. Со мной прилетела Лола. Мне хотелось показать дочке все самые известные уголки мира, чтобы она составила о них собственное представление и чтобы не судила о них с чужих слов. Каннский великосветский курорт?.. Пусть Лола прикоснется к нему, пусть вдохнет его воздух, пусть пройдется по его улицам, пусть поймет, что модное слово "Канн" на самом деле - мыльный пузырь. В этом городе даже пойти вечерами некуда. Пляж в нескольких шагах от "Карлтона", хороший уютный отдых, но не больше. Мы загорали, гуляли по набережной, просиживали в ресторанах, спали допоздна.
Эта спокойное, но невыразительное существование прервалось внезапно…
Как-то утром, часов в девять, зазвонил телефон. Я поднял трубку, решив, что меня разыскал кто-нибудь из друзей, но оказалось, что звонил портье.
- Месье Тохтахунов, к вам пришла полиция, - сообщил он бесцветным голосом.
- Полиция? - И тут я обратил внимание, что у меня дергается глаз. Он мешал мне уже пару-тройку дней, но я как-то не придавал этому значения. Услышав о полиции, я заметил, что глаз задергался сильнее. - Ко мне полиция?
- К вам.
- Вы не ошиблись?
Трубку взял переводчик.
- Сейчас к вам поднимутся.
- Зачем? - не понимал я.
- Полиция должна с вами поговорить.
- Но нам не о чем разговаривать, - пытался воспротивиться я, предчувствуя неладное. Опять полиция! Опять на отдыхе! Опять выдумали какую-то глупость! Ничего хорошего ждать от их появления не приходилось.
- О чем нам говорить? - недоумевал я. - И вообще… Послушайте, у меня дочка спит, я не хочу беспокоить ее. Вы сейчас начнете творить всякие глупости, разозлите меня, начнем шуметь… А мы здесь отдыхаем! Почему я должен впускать вас? Почему я вообще должен разговаривать с вами?
- Господин Тохтахунов, если вы не желаете, чтобы мы поднимались к вам, то спуститесь к нам сами.
- Ладно.
Прихватив на всякий случай все документы, я отправился на первый этаж. Весь вестибюль был забит полицейскими. Несмотря на то что все были в штатском, по их лицам сразу можно было сказать, кто они. Когда их много, они сразу становятся видны. Увидев меня, они все сразу оживились, произошло какое-то движение. Когда я только входил в вестибюль, там царило некое напускное равнодушие. Полицейские всеми силами изображали, что они там "просто так", но едва я появился, они стали "не просто так", а при исполнении. Несколько человек, находившихся возле стойки портье, решительно шагнули в мою сторону.
- Добрый день, месье.
- Вряд ли он будет добрым, - проворчал я, разглядывая их.
- У вас есть причины для недовольства?
- А вы полагаете, что ваш визит не может испортить день?
- Мы не собираемся портить вам день, господин Тохтахунов. Мы просто хотим поговорить.
- Хотелось бы знать, с чего вдруг у вас возникло такое желание! - усмехнулся я. - Или вы беседуете со всеми отдыхающими?
- Не со всеми, - согласился полицейский, возглавлявший приехавшую группу, и взглянул на часы.
К нему подошел молодой человек в темных очках и что-то сказал на ухо. Главный кивнул.
- Господин Тохтахунов, администрация "Карлтона" любезно выделила для нашего разговора помещение кафе. В это время там нет посетителей.
- В это время все постояльцы "Карлтона" еще нежатся в постельке, - недовольно ответил я.
- Приносим наши извинения, - сухо улыбнулся старший полицейский. - Но мы осознанно приехали в столь ранний час, чтобы не смущать гостей отеля. Зачем нужны лишние разговоры?
- Мне они не нужны.
- Нам тоже. Вот видите, мы уже нашли точку соприкосновения. Надеюсь, что поймем друг друга - полицейский жестом пригласил меня пройти в кафе.
Там, за дальним столом, уже сидел кто-то перед целой стопкой папок с бумагами.
- Присаживайтесь! - Мне предложили стул.
- Это что? - указал я на бумаги.
- Законы.
- Какие законы?
- Наши. Начиная с Кодекса Наполеона и заканчивая последними гражданскими уложениями.
Полицейский устроился на стуле напротив меня и принялся зачитывать какой-то документ. Переводчик быстро переводил на русский. Оказывается, по законам еще наполеоновских времен лицо, изгнанное из Монте-Карло автоматически считается депортированным также из Канн, Ниццы, Сен-Тропез. То есть, раз меня выдворили однажды из Монте-Карло, теперь мне не разрешалось жить в Каннах.
Хотел бы я послушать, какую песню затянули бы во весь голос западные специалисты по правам человека в России, если бы в нашей стране человека, выдворенного по каким-то причинам из Сочи, перестали бы после этого пускать в Адлер, Анапу и Геленджик. То-то поднялся бы шум на весь мир: "Ох уж эти русские! Ох уж эти душители свободы!.." А в Европе это, оказывается, запросто: выдворили без объяснений из Монте-Карло, и теперь на весь Лазурный Берег въезд воспрещен.
- Подождите, но ведь я ничего дурного не сделал! - пытался возражать я. - В чем провинился?
- Ни в чем, но это не имеет значения.
- Как не имеет значения?
- Мы просто следуем букве закона, - деловито ответил офицер. - Вас выгнали из Монте-Карло по каким-то причинам, теперь мы обязаны просить вас покинуть Канны. Таков закон.
- Послушайте, мы с вами цивилизованные люди, - старался урезонить я их. - Давайте рассуждать разумно.
- Тут бесполезно рассуждать. Мы просто выполняем нашу работу. Есть закон, и мы обязаны его выполнять, нравится он нам или нет.
- Но ведь я ни в чем не виноват! Я приехал сюда с дочкой отдыхать! Почему мы должны вдруг уезжать? Разве я кого-то ограбил? Или хотя бы обидел? Мы купаемся и загораем, ничего больше!
- Господин Тохтахунов, я понимаю ваше возмущение, но ничем не могу помочь вам. Повторяю: я лишь слежу за строгим соблюдением закона, а он не позволяет вам находиться в Каннах.
Я понял, что наткнулся на глухую стену непонимания. У них даже не было желания слушать меня. Они выполнили свою миссию - уведомили меня о необходимости покинуть Канны. Больше их ничто не интересовало.
- Что ж это такое… - растерялся я. - А вдруг потом отыщется какой-нибудь закон, из которого будет следовать, что мне нельзя проживать нигде во Франции, а потом и в Италии, а потом еще где-нибудь…
- Все может быть, - с вежливой улыбкой согласился полицейский. - Не имею представления, что вас ждет дальше, потому что мои полномочия распространяются только на Канны.
- Это же беззаконие! - взорвался я, не в силах сдерживать возмущение.
- Нет, месье, это не беззаконие, это - закон. Сожалею, что пришлось испортить вам отдых.
На том мы и расстались. Полицейские, оживленно переговариваясь между собой, пошли из отеля, не удостоив меня больше ни единым взглядом. Всем своим видом они показывали, что я перестал существовать для них. Гнев душил меня, но я понимал, что не могу ничего поделать. Сидя в пустом кафе, я пытался взять себя в руки. Мне предстояло вернуться в номер, где мирно спала моя дочь, и каким-то образом объяснить ей, что надо уезжать. Местный закон обязывал меня покинуть Канны до наступления полуночи, иначе мне грозил арест.
В подавленном состоянии я вышел из отеля и долго смотрел на море. Оно накатывало на ровный песчаный берег, не ведая человеческих забот. Мы, курортники, думали, что оно создано для нас - чтобы ублажать нас, но в действительности оно даже не замечало нашего присутствия, а уж наших забот тем более. Да и кого вообще интересуют чужие заботы? Отдельный человек - песчинка в океане человечества; никто не обратит на тебя внимание, когда ты бредешь по улице чужого города, никто не поприветствует тебя, когда ты идешь в толпе чужаков. Людская масса, называемая человечеством, равнодушна к каждому из нас, взятому в отдельности, но и человечество для каждого из нас - лишь фон, на котором мы живем. Главное - чтобы рядом были твои близкие, твои любимые. Если их нет, то и смысла нет ни в чем.
Я вернулся в "Карлтон" и направился в номер. Пора будить Лолу и уезжать. Без суеты, с достоинством… Что нам Канны?! Что нам Лазурный Берег?! Разве это единственное солнечное место в мире?
Больше я никогда не появлялся в Каннах. Но признаюсь, что проявленное ко мне хамство (пусть оно и прикрывалось вежливым зубоскальством) долго не позволяло мне вспоминать о Каннах и Монте-Карло спокойно. Я нанял адвокатов и велел им заняться моим делом. Правда, им не удалось получить ни единого ответа ни из Монте-Карло, ни из Канн, словно я был не человек, а пустое место.
- Надо просто принять это как должное, - сказали они.
- Но ведь подобное может повториться где угодно! - растерялся я. - Что за гонение? Где же демократия?
- Алимжан, вам придется смириться с тем, что демократия существует не для всех.
- Почему я должен смириться с этим? Разве я хуже других?
- Поймите, вы живете шикарно и при этом не работаете во Франции. Здесь это вызывает протест у властей, особенно у спецслужб. Вам постоянно будут докучать всевозможными претензиями.
- Почему протест? Почему претензии?
- У вас роскошная квартира в лучшем районе Парижа. Вы живете в свое удовольствие.
- Разве во Франции запрещено жить в свое удовольствие? - не понимал я.
- Франция не любит богатых и независимых людей. Франция любит бедных и послушных. Вам просто завидуют.
- Кто?
- Система.
- Бред какой-то! Абсурд! - возмущался я.
- Система не желает, чтобы кто-то жил независимо от нее. Во Франции положено работать и платить налоги с заработанных денег. Вы не делаете этого, но живете на широкую ногу. Это раздражает многих. Система любит, когда люди зависят от нее, поэтому она будет стараться подчинить вас себе. Об этом не следует забывать. Вас обвиняют в "отмывании" денег, вам приписывают связь с криминалом, вас выдворили из Монте-Карло и Канн, об этом беспрестанно пишут газеты. Поймите, Алимжан, когда власть намеревается уничтожить человека, она знает, как взяться за это…
Осознавая, что сам я не справлюсь с ситуацией, я нанял нескольких адвокатов, каждый из которых специализировался в конкретной области: кто-то занимался прессой, кто-то вопросами эмиграции, кто-то уголовной сферой, кто-то искусством. Адвокаты окружали меня со всех сторон, потому что человеку с деньгами в Европе невозможно и шагу ступить без консультации с ними.
Думаю, что именно адвокаты не позволили французам раздавить меня. Конечно, мне чинили всякие препятствия, мешая спокойно жить. Например, не разрешали открыть счет ни в одном из французских банков, что вынуждало меня платить наличными, а здесь очень не любят, когда крупные суммы выплачиваются наличными деньгами. Уже одно это ставило меня в сомнительное положение. Приходилось неоднократно встречаться с налоговой полицией.
- Почему вы всегда расплачиваетесь наличными? - слышал я один и тот же вопрос.
- Потому что вы не даете мне возможности открыть счет в банке. Я вынужден снимать деньги, которые лежат на моем счету в России, и мне привозят их во Францию.
- А почему вы не платите налоги?
- Какие налоги?
- Вы же зарабатываете деньги. У вас есть свой бизнес.
- Это российский бизнес, он не имеет никакого отношения к Франции. Я деньги получаю от бизнеса в России. Да, я живу в Париже, но разве я должен платить налоги с денег, заработанных в другой стране?
- Нет, не должны.
- Тогда в чем проблема? В толк не могу взять, что вам нужно от меня? Разрешите мне открыть счет во французском банке. Я даже вынужден платить за квартиру наличными крупную сумму. Позвольте мне открыть счет во Франции, и у вас отпадут нелепые претензии в мой адрес.