Мир смутен, огромен, непостижим, невменяем. Все тонет в месиве утверждений, опровержений, достоверностей, мнимостей, фактов и антифактов, истинных и ложных сведений. Сверить варианты рукописи невозможно, приходится верить "пожелтевшим листам бумаги", понимая, что написанное там давно потеряло с реальностью внешнюю связь, а связь внутренняя все равно до конца непостижима. Того общества, которое породило эти сказания, давно нет. Мгновенная аллюзия: а есть ли теперь то, что мы привычно называем обществом? Или это такой же мираж, как ставшая легендой древность? Да и что такое "древность" на тонущей в небытии шкале времени? Вы можете знать, кто древнее: Гомер или какой-нибудь безвестный певец Огузов? Полифем или Тепегез? Одиссей или Бейрек? Агамемнон или Салур Газзан?
Какая, собственно, разница, подлинна ли рукопись деда Горгуда или поддельна? Все равно мираж. Может, пропуски в тексте случайны, а может, это намеренная путаница, чтобы спрятать концы. Ведь не может же быть так, чтобы огромное сказание без искажений передавалось из уст в уста, от певца певцу: никакая человеческая память этого не выдержит. Значит, один певец прячется в другом. Сквозь одну тайну проглядывает другая. Мусульманские письмена опасливо прячутся за христианскими, словно ожидая своего часа.
Так что пропуски в рукописи и "дыры" в сюжете могут не только обеспечить необходимые в повествовании "петли" и "стоп-кадры", они могут иметь и мистический смысл, который необязательно соотносить с исторической истиной. Ибо ее нет. Ни тогда, ни теперь. Есть лишь танец канатоходцев на натянутых струнах Божьего инструмента.
- Если Творец знал, чего Он хочет, и независимо от внешних форм этого знания переслал это в мой мозг, то мое дело.
Кто это говорит? Дед Горгуд? Или современный романист, воскрешающий деда при помощи монтажа фрагментов его рукописи? Или любой из героев потусторонней уже старины, пропущенной сначала через святую наивность деда, а потом через скептическое отчаяние современного человека, довольствующегося "полнотой неполного"?
Ну, а раз все это так, то оба они: и средневековый книжник, и современный романист - могут с полным правом сказать:
- Мое дело маленькое.
И отдаться пению.
- Горгуд, где твой гопуз? - И руки тянутся к перу, перо к бумаге, минута, и стихи свободно потекут.
А что такое гопуз? - успеваете вы спросить.
Автор охотно задерживается для объяснения в сноске:
"Гопуз (тюркск.) - двухструнный смычковый инструмент, высоко натянутые струны которого при нажатии на них не достают грифа и издают звук свистящего оттенка".
Хорошо сказано. Там, где не удается зафиксировать вольные струны на ладах внешней достоверности, - возникает в мелодии оттенок свиста, в который с тревогой вслушивается закрученный в путанице шифров и кодов человек XXI века.
А может, это свисток локомотива, готового рвануться в светлое будущее?
Грива и шкура
Черчилль счел необходимым заметить, что интересы Британии и России "нигде не пересекаются".
Из записей посла И. Майского, 1939 г.
Если не считать цирка и зоопарка (где хищники разных широт тоже тщательно ограждены друг от друга), есть ли в природе точка, в которой лев "пересекается" с медведем?
Иными словами: можете ли вы объяснить многовековую историческую взаимотягу англичан и русских?
Оставим мифологию. Что мы - медведи, понятно всем, кто побывал в наших "углах", но каким образом царь зверей из южных пустынь ухитрился сигануть на пустынные брега северного острова, - это пусть объясняют специалисты по геральдике. А мы примем данность: два народа, раздвинутые на края континента и разделенные толщей других народов, никогда друг с другом напрямую не сталкивавшиеся (исключение - Крым, куда британцы явились в числе других демонстрировать воинскую доблесть, а мы от тех и других отбиваясь, других глухо ненавидели, а британцев предпочли бы иметь союзниками), так при всей пестроте ситуаций, при всем том, что история иногда, как дрессировщик, стравливала нас, делая врагами, - почему лев и медведь веками так увлеченно общаются?
Насчет "врагов" - феерический эпизод из общения "нашего" Ивана Грозного и "ихней" Елизаветы. Наш считает, что если уж дружить, то так: кто нам недруг, тот и вам недруг. "Ихняя" отвечает: дайте нам список ваших врагов, мы их сделаем друзьями. Можно ли представить себе более рельефный контраст подходов?
Британец - мастер компромиссов. Русский - герой бескомпромиссности. Британец практичен, невозмутим, тверд, он относится к русскому как к капризному ребенку, которого можно водить за нос, но не нужно обижать. Русский же - из тех, кого все норовят обидеть, он всегда ждет подвоха и к британцу относится как к хитрецу, тайные замыслы которого приходится все время разгадывать: то ли там коварство и лицемерие, то ли надежность и верность.
Мы их так и воспринимаем - по контрасту с собой.
У них в доме все лежит на своих местах, а у нас? У них все устроено, как тысячу лет назад, а у нас? У них парламент, а у нас?
У нас, впрочем, теперь такая Дума, какой они и придумать бы не могли. Так что их парламенту можем не завидовать. Но в дом к ним эдак запросто не завалишься. Пока не пригласят. Если пригласят, то уж окружат комфортом. Изумительный комфорт - для себя и для своих. А у нас свое и чужое от веку и на века неразличимы. Мы всегда на миру.
Пожалуй, лучше виден британец не там, где он укрыт в доме-крепости, а там, где он устраивает нечто вроде дома на полпути в мир. Это - клуб.
Вы можете ли представить себе русского, который часами сидит в клубе и притворяется, будто читает газету? Или заключает там пари на предмет того, какая из двух дождевых капель первой соскользнет к подоконнику? Ну, положим, наш подвыпивший купчик, из ндравных, может поставить на кон бешеные деньги, побившись об заклад из чистого куражу. Это запросто. Но вот другой эпизод. Вносят в клуб потерявшего сознание прохожего. Джентльмены заключают пари: помрет или не помрет? Тут является "скорая помощь" и начинает откачивать бедолагу. Джентльмены протестуют: это нарушает условия их спора! Вы можете вообразить такое на Руси? Да наши спорщики рубахи бы с себя посрывали на бинты страдальцу!
Что же нас так завораживает в британцах? Все то, чего в нас нет и никогда не будет.
Хотя и мечтается.
Искусство одиночества. Искусство недосказанности. Искусство общения, при котором не переходят границ, не братаются, не сливаются в единодушии, но ни на миг не теряют контакта. И лица не теряют. И правил не меняют. И в дом не пускают без приглашения.
Дом снаружи - крепость, зато внутри - рай! Всю неделю пиджак - на все пуговицы, зато в уик-энд - шлепанцы, старая кофта и полная свобода вымазывать тарелку хлебом и есть руками, если хочешь.
Самообладание. Самоуважание. Самоконтроль.
Но вот все это ставится под вопрос. Что-то неладно в английском государстве. В английский пейзаж плохо вписывается фигура фаната, громящего трибуны. В наш - пожалуйста, у нас и на футболе душа горит, но - на родине футбола?! Неужели неповторимо британский склад жизни исчезает в водомоинах "европейского союза" и разводьях "глобализма"? Леденящая перспектива.
Расскажу случай, внушивший мне на этот счет некоторые надежды. Лет десять назад я попал в Лондон для участия в одной политологической конференции, о которой сейчас уже нет интереса вспоминать, а запомнилось то, что составляет для меня, русского, загадку Англии: быт, дом и кров. Меня поселили недалеко от университета в аспирантском общежитии, на пятом этаже сравнительно нового дома, под крышей, в маленькой комнате-келье, дверь которой выходила в общий коридор и к местам "общего пользования". Меня это вполне устраивало, ибо было привычно.
Но в один прекрасный день хлынул знаменитый лондонский дождь. От него меня сверху отчасти спас зонтик, а снизу ничто не спасло: хотя тротуары в Лондоне искусно покаты, и вода быстро уходит в кюветы, но хлестало так, что мои кроссовки мгновенно промокли. Добравшись до дома, я исхитрился высушить их, повесив на электросушилку в умывальнике, и все это удалось. Потрясло же меня при этом такое непредвиденное обстоятельство: во всю ширь туалетно-умывальной комнаты красовалась огромная, прямо-таки миргородская лужа. Напоминаю, дело происходило на пятом этаже, и причиной наводнения явно была дырка в крыше.
Служитель в форме, застегнутый на все пуговицы, с бакенбардами диккенсовского отлива, появился в тот самый момент, когда я, отключив электросушилку и сняв с нее кроссовки, косолапил к выходу, как медведь, переходящий реку по камням. Служитель спокойно наблюдал. Его невозмутимость показалась мне опасной: мало ли, вдруг я не имел права сушить здесь свою обувь? Я решил нанести упреждающий удар. И спросил ехидным тоном:
- Скажите: почему у вас тут такая лужа?
- Потому что дождь, сэр, - ответил британец.
И пошевелил гривой.
Мы в глазах соседей
Люди, выбравшиеся из-под обломков советской империи и из советских переименованные обратно в российских, переглядываются с людьми, выбравшимися из-под тех же обломков и переименованных в свои национально-исторические титулы.
Не мы первые и не мы последние переживаем такое. Империи возникают и умирают: возникают в крови и умирают в гное, они приходят под звуки фанфар и уходят под похоронные марши, воцаряются под приветственные клики и рушатся под ядовитые насмешки. То, что русские переживают теперь, пережили англичане при конце Британского Содружества, турки при конце Оттоманской Порты, татары при конце Золотой Орды, немцы при конце Священной Империи. Будут это переживать и те, кто сегодня создает межнациональные цитадели, будь то Атлантический блок, Европейский союз, мировой Халифат или Шанхайская шестерка. Так что наш психологический опыт может пригодиться нашим потомкам, как и потомкам тех, для кого мы за 60 лет из "освободителей" превратились в "оккупантов".
В последнее время этот сюжет реализовался для меня дважды - в романах двух писателей, двух живых классиков, двух всемирно известных авторов, каждый из которых является не только несомненным лидером в своей национальной культуре, но и знаменосцем ее идей.
Это Венгрия, Петер Эстерхази. И это Грузия, Отар Чиладзе.
По неистребимой марксистско-гегельянской закваске я искал третью точку опоры. И она неожиданно реализовалась в последний момент - в сообщениях журналистов о том, что произошло в стране. традиционно считавшейся самой дружественной Советскому Союзу в социалистическом лагере.
В Софии создан гражданский комитет, требующий немедленно убрать из центра города памятник воинам Красной Армии. Потому что "на нынешнем этапе он оскорбляет чувства болгар". Потому что Красная Армия принесла на своих штыках "не освобождение, а коммунистический террор". Потому что нормальное европейское государство не может ассоциировать себя ни с Октябрем 17-го года, ни с лозунгом "Вся власть Советам".
Интересно, а с чем ассоциировало будущее нормальное европейское государство русских людей в пору, когда они погибали под Шипкой? С царским орлом? Так царский орел тоже стал жертвой коммунистического террора. А что русские люди умирали под Шипкой, вовсе не подозревая, что их внуки отдадут всю власть Советам, - так на этот счет нынешние болгарские освободители оговариваются: они "не хотят обидеть тех русских людей, которые умирали в борьбе с фашизмом, ибо тем людям тоже было несладко, а виноваты те, кто посылал их в бой террористическими методами".
А что, миллионы немцев, кричавших "хайль" вождям, посылавшим их в бой, уже микроскопически отделены от них в сознании нынешних историков? Или на расстоянии в три четверти века это неважно? А еще через три века что останется от такой сепарации? Я понимаю, что топорные памятники Советским войскам в европейских столицах не вписываются в изящный стиль этих столиц (в центре Будапешта я помню это приземистое скифское "захоронение", задевающее вкус). Но сталинградские руины, оставленные для памяти в центре Волгограда, еще менее красивы. Я догадываюсь, что фигура солдата на холме под Пловдивом оскорбляет чувства нынешних членов ЕС более всего тем, что солдату присвоено в народе имя "Алеша". Но через пару веков это имя уже не будет пахнуть властью Советов. Или не дает покоя рвение талибов, для которых и тысячелетние изваяния буддизма опасны как подкоп под Коран?
И, наконец, надо поосторожнее с термином "русские люди": в 1941 году с обеих сторон сражались интернациональные армии; из Европы шли под немецким флагом не только немцы, но и венгры, австрийцы, румыны, даже испанцы (в 1812 году такой же европейский интернационал вторгся к нам под французским флагом); только при нынешнем нациобесии все обратно перекрасилось в цвета крови и спермы.
При новом геополитическом повороте истории, при грядущем появлении новых многонациональных сообществ (ритм истории не отменим) нынешние "нормальные европейские государства" начнут либо сливаться в очередные славные империи под звуки фанфар, либо разваливаться под натиском неевропейских межэтнических сообществ (скорее с Юга, чем с Востока). Тогда, может, и Алеша на горе под Пловдивом будет вновь востребован болгарами и мобилизован в союзники, и памятник "русским людям", полегшим в боях с "немецкими людьми" в две мировые войны XX века, раскопают в каким-нибудь провинциальном археологическом отстойнике.
Мне этого не увидеть. Я вообще уцелел "по ошибке". Победи немцы в ту войну, нынешние болгары ругали бы за дурной вкус памятники доблестным германским войскам, спасшим европейскую цивилизацию от азиатских орд. Только меня уж точно не было бы на этом празднике демократии: цивилизованные европейские освободители сожгли бы меня в печи в 1942 году как полуеврея. Но вот остался жить. И 60 лет спустя превратился из "освободителя" в "оккупанта". В каковом качестве и приветствую граждан новой Европы из-под обломков старой.
Евреи же для меня - особая тема.
Мы и наши евреи
Среди гоев
Апокрифический "еврейский царь России" Лев Троцкий крайне негативно относился к евреям и любил русских. Он с восторгом рассказывал, что простые солдаты считали его русским, а Ленина - евреем.
Исраэль Шамир. Еврейские ручьи в русском море.
Простые солдаты не хуже царей соображали, кто есть кто: они считали, что русский - это тот, кто ведет себя как русский, и не копались в анкетах. "Апокрифический" царь России крайне негативно относился не к евреям вообще, а к тем евреям, которые вели себя как евреи - в ущерб революции; при случае он мог рассказывать что угодно, но по убеждениям был твердокаменный интернационалист. И угробили его такие же твердокаменные интернационалисты: не удалось мексиканцу Сикейросу, так добил выдававший себя за француза испанец Меркадер, а травила - сверхнациональная команда, в которой действовали, не определяя себя по национальной шкале, - евреи и русские, верховодил же - неапокрифический "грузинский царь России", который (по тем же апокрифам) куда больше любил русских, чем своих этнических соплеменников.
Много ручьев путается в этом море, если переосмысливать тогдашние дела в теперешних анкетных терминах.
А все-таки эпизод с Троцким весьма эффектен и весьма уместен в нынешнем русско-еврейском диалоге - Исраэль Шамир поминает его вовремя.
Шамир, напомню, известный публицист "правого" (я не ошибаюсь?) толка, вырос в Сибири, эмигрировал из СССР на Запад (в Швецию), потом на Юг (в Израиль), вернулся книгой "Сосна и олива", а затем и лично. Новая его статья опубликована в "левой" (так, кажется?) газете "День литературы" и достойна, я думаю, пристального внимания. В нынешнем очередном (или окончательном?) бурном выяснении русско-еврейских отношений, где сшибаются волны, поднятые книгами Костырченко, Солженицына и Резника , здесь можно уловить, как я думаю, некий проблеск трезвого, то есть здравого, смысла.
Суммируя все, что произошло с евреями в России, Шамир предлагает к обдумыванию следующую модель:
Российская империя случайно наткнулась на спящую еврейскую общину Польши, растормошила, постаралась оживить, а евреи проснулись и рванули завоевывать империю. Когда имперские власти попытались их сдержать, те с помощью своих союзников форсировали революцию, перебили русскую интеллигенцию и заняли все командные посты в стране. В 1937–1938 годах Сталину удалось оттеснить евреев от власти и русифицировать элиты. Евреи разочаровались в коммунизме и стали уезжать - кто в Израиль, а кто и на Запад, хуля Россию и коммунизм.
А ведь зря*сепзогей*ли, - замечает Шамир. В 90-е годы XX века история сделала очередной вираж, и тогда евреи, вместо того, чтобы продолжать бегство из оскверненной и проклинаемой России, тоже сделали очередной вираж:
Они свергли Советскую власть и снова вытеснили русских из элитного эшелона. Так, роскошная квартира на Арбате, в которой до революции жил князь Пожарский, перешла в 1919 году в руки наркома Натанзона, в 1937-м, после расстрела оного, досталась члену ЦК Петрову, а в 1992 году она была куплена олигархом Рабиновичем.
Квартирный вопрос давайте оставим для особого рассмотрения: мало ли еще кто поселится на Арбате, когда олигарх станет жертвой очередного русского бунта. А вот геополитические горизонты, открывающиеся из окон этой квартиры, тема интересная.
И еврейских ручьев, наблюдаемых в бассейне русского моря, Шамир прослеживает два. Один отворачивает к югу - на Ближний Восток, на историческую родину, в Израиль. Другой остается здесь.
Какой путь лучше?
Есть ли объективный критерий, позволяющий нам выбрать?.. Есть. Если олигарх Рабинович женит сына на дочке Пожарского, а дочь выдаст за сына Петрова и сыграет свадьбы в храме Вознесения у Никитских ворот, значит.
Освободитесь от матримониальных чар, уважаемый читатель, там все в порядке, а самое главное будет сказано сейчас: значит, русский народ смог подмять еврейскую волну, как до этого он справился с татарами, варягами и остзейскими немцами, не отразив, но поглотив и использовав их энергию.
А если это не получится?