О чем Сенсэй беседовал битый час с заклятой Сережиной "подругой", ни мне, ни моим современникам ничегошеньки не известно. Почему-то мне кажется, что разговор шел не об очередном повышении уровня жизни среднестатистических российских граждан и не о новой исповеди министра финансов, без устали сетующего по поводу слишком больших денег, поступающих в казну от бурной продажи дорогущих энергоносителей. Без лишних слов и дураку понятно, что в ядерной державе, не пополняющей своего населения даже за счет размножающихся методом клеточного деления азиатских иммигрантов, обывателям существовать становится с каждым днем все лучше и веселее… Очевидно же, как ясный день, что, едва Королев удалился, Фима, разрумянившаяся и похорошевшая, засобиралась в гости к соседу Сереге, пропиаренному неотразимыми Кориными стараниями едва ли не по полной кремлевской программе.
Фима Яковлевна взяла с собой малосольные – как она их называла: "малахольные" – огурчики домашнего приготовления, банку только что собственноручно сваренного земляничного варенья и… горшок с ноготками! Когда же явилась на половину дачи моего друга, беспорядочно шаркала похожей на подставку серванта ножкой в лакированной туфельке, суетливо извинялась за причиненное беспокойство и вообще вела себя как можно более мирно и дамовито мило.
Линия Мажино пала, так и не пригодившись. Стала совершенно никчемной и буйно зацвела жасмином и розами, частично рассыпавшись в прах.
Да, на этот раз Серега вместе с решающим сражением выиграл и всю войну… Двух мнений на сей счет даже у неисправимых скептиков не оставалось. На глазах многочисленных загрязнянских юннатов покрытая жестким волосом прожорливая гусеница по мановению волшебной палочки Природы-чародейки оборачивалась эфирной, райской бабочкой. Фима Яковлевна Вагина-Кацнельсон, магическим образом превратившаяся просто в Фиму, пригоршнями черпала и жадно пила живую воду. Ах, ах, Фима-Фима-фимиам!.. Какое вечное чудо – женщины постбальзаковского возраста!
Властолюбивая Ангела Меркель рядом с ней меркла, как гнилушка под лампой дневного света, несгибаемая Юлия Тимошенко в первый раз в жизни тушевалась и в знак полной капитуляции перед пассионарностью российской товарки отстегивала культовую соломенную косу, "железная леди" Маргарет Тэтчер добровольно отправлялась в пункт приема вторсырья… Бабье лето далеко еще не бабья осень! В эти пронзительные мгновения женщины всех континентов дружно завидовали Фиме Яковлевне. Ибо она в очередной раз порывалась начать новую жизнь.
Прочно установившееся в ее душе пугливо-восторженное настроение не испортило даже запоздалое открытие того, что, оказывается, любезнейший инопланетянин Жора-Гога принес ей в полдень в подарок георгины, срезанные ранним утром на ее же собственном участке.
Панегирик осечке, или "Тульский боржом"
"Ресторан "Сейджи": императорская рыба самолетом Токио – Москва".
Из перетяжки под окном
Когда брат жены – бизнесмен из "новых русских" – позвонил мне и позвал на охоту, он застал меня за серьезным занятием: я выпивал на кухне с давним товарищем.
Сережка, друг по жизни, а значит – почти брат, приехал ко мне совершенно неожиданно. Он сразу попросил с морозца выпить и очень обрадовался, когда нашел у меня в привезенном из Франции, купленном в "Юзин сантр" за Парижем сундуке, заменяющем бар, бутылку "запарижской" – из Запорожья – перцовки с аппетитной хохлушкой на этикетке. Честно говоря, я в тот вечер сачковал: был с похмелья. Опять трескать водку мне не хотелось, поэтому практически всю бутылку опрокинул в себя Серега. С закусью у меня в доме дело обстояло туго. Короче, на голодный желудок, только под сладкие "берлинские печенья" из подмосковного "Ашана", мой друг загрузился под самую завязку. Тут-то и приспел звонок братана Толяна:
– Брателло, а не поехать ли нам на охоту?
По простоте душевной я поначалу решил, что мой "сродственник" зачитался шпионскими романами и маскирует таким образом зернистую идею оторваться по бабам. Дескать, ей охота и мне охота, вот и вся охота! Однако Толян был принципиален:
– Махнем в Тульскую область! Егеря обещают кабанчика… На крайняк – лося!
Сперва я от такой смелой идеи опешил: раньше я никогда в жизни не охотился, да и оружия у меня в доме сроду не водилось. Но Анатолию, уроженцу Урала, потомственному следопыту и стрелку танка в запасе, подобные доводы показались несерьезными.
– Брателло, что ты из себя хлюпика строишь! – пристыдил меня он. – Только представь: ты приходишь домой и, как первобытный добытчик, сгружаешь перед женой гору дикого мяса… Ты сразу истинным мужиком себя почуешь! Ферштейн?
Мне же достоинства "первобытной охоты" не показались столь очевидными:
– А что если никакой дичи у нас не получится? Что тогда?.. Кроме того, у меня и одежки подходящей нет. Тут нужны теплые, непромокаемые сапоги, свитер толстый…
Братан собрался обидеться:
– Ты меня позоришь! Чтоб я да остался без добычи?!.. Такого в жизни не бывало. Поверь, или кабанчика, или лося мы завалим – к бабке не ходить! Я дам тебе мой немецкий карабин… В крайнем разе заскочим на обратном пути на рынок и там мясом отоваримся! Скажем, что сами набили… А насчет одежды не беспокойся: у меня все, как на подлодке, в двойном комплекте, экипируем тебя не хуже Рэмбо.
Более возражать я не мог, да и – честно говоря – было ужасно любопытно, как я превращусь в Сталлоне, а братан станет "заваливать" настоящего кабана.
– Согласен, – дал отмашку я и тут же в лучших традициях фонда Брижит Бордо пошел на компромисс с непомерно интеллигентской совестью: – Чур только я стрелять не буду. Ружья мне не надо.
Братан был великодушен:
– Ну и отлично. Просто так посмотришь, а я – ясный перец! – за двоих отличусь…
Я принялся рассказывать об Анатолии и его лихой охоте Сереге, надеясь, что тот почувствует себя третьим лишним, быстренько хлопнет последнюю рюмку с хохлушкой и отправится, довольный, домой, но мой кореш был уже "под газом" и завелся не на шутку:
– Решать, конечно, тебе… Но я не ожидал, что ты меня вот так грубо выставишь! А я, может, тоже хочу на охоту! Или ты стесняешься меня с Толяном познакомить?
Последняя Серегина фраза была явным ударом ниже пояса, и мне не оставалось ничего иного, как перезвонить Толяну и попросить его прихватить вместе со мной на встречу с дикой природой еще и Сережу.
– Ладно, бери его, если парень стоящий, – был великодушен братан, судя по невнятному выговору успевший уже где-то стремительно наклюкаться. – Только учти: тебя обмундирую, но одежды теплой у меня больше нет. И вообще: обеспечить амуницией целый батальон я при всем желании не смогу.
Однако Серегу это никак не смутило.
– Я – человек сельский, – глубокомысленно произнес он, намекая на свою дачу в подмосковной Загрязнянке. – Морозов и снега не боюсь! Да и зима в этом году какая-то нерусская, теплая… Кроме того, у нас с собой будет, разве не так?
При этом Сережка подмигнул и звонко ударил себя двумя пальцами правой руки по горлу. У постсовков этот знак похож на пароль скрещенных антенн у муравьев: все ясно на уровне рефлексов! Значит, из теплых вещей у Сереги будет бутылка водки.
Я встретил предложение друга с пониманием и в ближайшем продуктовом киоске, торгующем всякой плохо перевариваемой желудком дребеденью двадцать четыре часа в сутки, купил литровую бутылку самарской водки с непорочным названием "Родник". Пусть будет на всякий случай. Так сказать, неприкосновенный запас – как средство от непредвиденного недомогания… На всякий случай еще прихватил пачку бумажных носовых платков и щетку с зубной пастой. Вот и вся экипировка! Правда, Серега было потянулся к пачке презервативов, но я его осадил:
– Без баловства! Мы же на настоящую охоту едем!
Теперь оставалось только встретиться с Толей.
– Мы готовы, – с задором ветерана скаутского движения отрапортовал я ему по телефону. – Ты где?
– В п. де! – Мой братан был поэтически настроен, и это, как я знал по богатому опыту общения с ним, не предвещало ничего хорошего.
– И все-таки, где встретимся? – настаивал я. – Или ты передумал с ней… с той самой… ну, с охотой?
Такой наглости Анатолий от меня не ждал:
– Как передумал?! Коллектив к разврату готов! Едем-едем! Вот только дай мне полчаса, я тут поздравляю с Новым годом руководство одного из наших смежных предприятий. И помчимся с ветерком!
Я отчаянно прозрел: Анатолий успел хорошенько надраться и с минуты на минуту перейдет на автопилот. Это означало, как говаривал мой сосед-лингвист, умерший от чрезмерной дозы денатурата, "тотальный фулл-стоп". Тогда с Толяном можно будет общаться с таким же успехом, как с тенью отца Гамлета.
– Толя, держи себя в руках! – с обреченностью супруги завзятого алкаша взвизгнул я. – Умоляю, больше сегодня не пей!
Но мой отчаянный призыв понимания не встретил.
– Я не пьянствую, а общаюсь с трудовым коллективом. Так сказать, выполняю свой долг как руководитель демократического типа, – неожиданно серьезно заявил братан, владеющий предприятием по производству металлической арматуры. И добавил в классическом советском фольклорном стиле: – Вот всю водку до конца допьем и больше сегодня уже не будем.
Под звон бокалов и далекие крики "Ура!" в трубке мобильного телефона мне удалось условиться с Анатолием о встрече у станции метро "Динамо". Не помню, кому пришла идея договориться о свидании именно у магазина "Игрушки", но мысль эта оказалась если не трагической, то – по крайней мере – опрометчивой. Снег валил валом, тротуар замесили грязной холодной кашей, пешеходы зверели от сырости и недоперепития. Мы с Сережкой, как кремлевские часовые, простояли полчаса у входа в пластиковый сарай с надписью "Игрушки" и продрогли хуже цуциков. В конце концов я вытащил негнущимися пальцами "мобилу" из кармана и набрал Анатолия:
– Ты где?!..
– В п. де! – продолжал оставаться в поэтическом регистре братан. – Где-где! У "Игрушек" этих гребаных! Уж полчаса тебя, паразита, жду…
Стоп, стоп! Выходит, здесь есть еще одна лавка с игрушками. Я пошел против автомобильного движения вдоль Ленинградского проспекта, с ужасом считая притулившиеся один к другому сараи, в которых почему-то дружно прописались именно магазины игрушек. (Если у российских детей по образу и подобию этих коммерческих уродов сформируется представление о детском мире, то он будет походить на городскую свалку). У четвертого или пятого из них я увидел братана, властно опирающегося на плечо шофера-охранника Юры. Если мы с Сережкой совершенно одурели от мороза, то Толя – наоборот – протрезвел от режущего лицо ветра со снегом, окурки выворачивающего вместе с челюстью.
Мы забились в машину и первым делом моя замерзшая рука потянулась к заветной бутылке. Мы припали к "Роднику" с жадностью бедуинов, вышедших вечером в рамадан к оазису с колодцем. Когда от литра водки осталась только половина, я почувствовал, что мы уже можем говорить с Толяном почти на равных.
– Закусить есть что-нибудь? – выдавил я, наконец оторвавшись от водочного горлышка.
– Ты, братан, или неизлечимо избалован, или уже вдребезги пьян. И то, и другое одинаково плохо и неприлично, – наставительно изрек Анатолий и властным жестом отобрал у меня бутылку. Брезгливо посмотрел на этикетку – "Опять паленую купили, жлобы!" – и отточенным жестом влил себе в горло одним махом граммов двести.
Короче, когда мы выехали за пределы Москвы, от чистого "Родника" оставалась только безнадежно пустая тара. И тут все мы жутко захотели есть. Благо на краю дороги вырос дурацкий теремок с очередной надписью "Русская сказка". Мы заказали в нем шашлыки, оставив в залог сто евро, а сами отправились к братану домой – собирать амуницию. Дом Толяна был скромным. Не то чтобы очень большим, но на его первом этаже вполне можно было бы незаметно разместить аквариум с бегемотами… Через полчаса мы опять заехали в недалекую "Сказку", забрали уже приготовленные для нас мясо с луком и грузинский лаваш и с наслаждением сожрали шашлыки прямо в машине, не останавливаясь.
Водитель-охранник Юра, переманенный Анатолием из какой-то из служб государственной безопасности, осуждающе зыркал на нас в зеркало заднего видения джипа, но вел машину по обледенелой дороге мастерски. Мы останавливались только для того, чтобы справить естественные потребности. Причем демонстративно делали это не у постов дорожных служб милиции, как другие, боявшиеся нападения контролирующих трассу многочисленных бандитских группировок, а с видом на природу – там, где нашим душам хотелось, в любом месте. Ведь мы ощущали себя истинными джентльменами с большой дороги. Мы были вооружены до зубов: у Анатолия был с собой фирменный карабин "Браунинг", плюс еще у Юры – его берданка и табельный пистолет Макарова под мышкой.
Сейчас я понимаю задним умом, что мне в тот вечер удивительно повезло. По какому-то счастливому, таинственному и неподвластному российскому разуму стечению обстоятельств придорожные лабазы и трактиры на протяжении всего пути от Москвы до Тулы, почти до брянской границы, были почему-то наглухо закрыты. Посему друзья-охотники добрались до заветной егерской заимки сравнительно трезвыми и сразу легли спать.
Правда, наутро я понял, что недооценил моих товарищей, Серега с Толькой, быстро нашедшие вокруг бутылки общий язык, каким-то образом опять сошлись ночью и сумели разыскать в закромах охотничьей "базы", видимо, оставшиеся от предыдущей егерской забавы две бутылки тульской водки с игривым названием "Мягонькая". До четырех утра они просидели за столом, одаривая друг друга прерывистыми хмельными воспоминаниями. Заснули оба тут же в одежде, упав лбами на столешницу в окурках.
Впрочем, это было единственным правильным решением: судя по серым простыням в подозрительных разводах и прокушенным наволочкам, постельное белье в охотничьем домике, попутно являющемся и гнездом придорожной любви, не было принято менять. Однако народ не роптал: все, что связано с охотой, предназначено исключительно для настоящих мужчин. И неспроста! Ибо очередное хмурое утро сулило нам немало серьезных испытаний.
Ода российской ретираде (Вместо лирической вставки)
– Друг мой, скажи мне что-нибудь мягкое и теплое!
– Дерьмо…
Народная притча
Я проснулся от громких мужских голосов и лая собак. Выглянул в тусклое окно и увидел могучие силуэты егерей в телогрейках. Я быстро натянул поверх кальсон штаны, накинул на плечи стеганую куртку и неверной рысцой рванул по морозцу к зеленому домику туалета, стоящему в стороне от "базы".
Холодно было так, что яйца приходилось из штанов выковыривать. Я дернул на себя дверь сортира и чуть не провалился в дыру гальюна, поскользнувшись на живописно замерзших экскрементах. Прямо передо мной чернела задумчиво-романтичная надпись, сделанная на занозистой стене фломастером безымянного поэта: "Пускай плывут мои фекалии от Сахалина до Италии!"
Я попытался запереться, но никакой щеколды, к удивлению своему, не обнаружил. Подумал, что просто не разглядел спросонья маленького шпингалета, пошарил рукой по притолоке и только наколол на гвоздь палец. Стараясь быть совершенно невесомым, я потоптался вокруг очка и, наконец, встал на сотворенных создателями сей незамысловатой ретирады два фанерных возвышения, точно фиксирующих по прицелу позицию ног клиента.
Я поднял глаза и увидел нацарапанное ножом почти философское изречение: "Все течет, все из меня…"
И ниже – неожиданная подпись. Почему-то: "Карл Маркс".
Из фанеры, как известно, слова не выкинешь. Сделав дело, с чувством старательно исполненного долга я собрался было вернуться в сторожку, как дверь вдруг широко распахнулась и впустила – как мне показалось – огромное тело. Все самые жуткие воспоминания разом вспыхнули в закромах моей памяти. Всплыла история, произошедшая еще в допотопную эпоху – в советское время – с моим дворовым другом Юриком Козловым по кличке Козлик. Он как-то дотрюхал из последних сил до знаменитого в ту пору поголовного дефицита общественного туалета у метро "Парк куль туры" (сейчас в этом подвале, естественно, приватизированном, сделали не то цветочный бутик, не то салон красоты) и опустился на замызганное трудящимися очко в как обычно не запирающейся кабинке. Едва Козлик успел расслабиться, как дверь открыл невзрачный мужичонка. Он улыбнулся гунявым ртом:
– Здорово, корешок!
После чего непринужденно снял с Юриковой лобастой башки прекрасную нерповую ушанку, недавно привезенную дядькой-моряком с Севера, и натянул вместо нее – не только по уши, но аж по самый нос! – засаленную, вонючую кепку. На прощание злодей толкнул моего приятеля пятой точкой в зловонный гальюн и был таков! Напрасно объяснять, что, пока Юрик поднялся, нашел штаны и привел себя в относительный порядок. Зорро социалистических сортиров безвозвратно растворился в зимней московской ночи вместе с лохматой добычей…
Я сжался до воробьиных размеров и приготовился к любым превратностям судьбы. Однако таинственный пришелец оказался человеком, берегущим время. Он деловито ринулся к соседней дырке в полу, гордо принял позу орла и блаженно остекленел рядом со мной. Локоть к локтю. В едином порыве наши дыхания слились!.. Вняв в кои веки рекомендации Франсуа Миттерана "дать время времени", я решил не совершать резких движений и положился на волю событий. Незнакомец же достал из кармана китайской "дутой" куртки пустую красную пачку из-под сигарет "Прима", порвал ее на несколько кусочков-лопаточек и с первобытным изяществом завершил свой таежный туалет. После чего подтянул "инкубаторские" – на вате – штаны и деловито ушел, даже не обратив на меня ни малейшего внимания.
Обмена визитными карточками не состоялось.
Я принялся лихорадочно искать хоть какой-нибудь клочок бумажки, но лишь натолкнулся глазами на эпическую надпись на внутренней стороне дверцы сортира:
Если вас поставить раком
И соски зажать в тиски,
И кувалдой дать по сраке -
Сразу выпадут мозги.
Не растерялся и редактор-аноним. Он зачеркнул показавшуюся ему чрезмерно грубой последнюю строчку четверостишия и написал поверх нечто более в духе социалистического реализма:
Вы умрете от тоски.
Я чертыхнулся в сердцах: какая только ахинея не лезет с похмелья в голову! Что поделать, если в башке заработал ассоциативный механизм: стали вспоминаться всевозможные вирши, увиденные мною когда-либо на стенах сортиров! Самой лучшей среди них была, безусловно, надпись в туалете Центрального дома литераторов в Москве:
Однажды, ев тушенку, я вспомнил Евтушенку.
А в годы моей юности, помню, в чеченском ауле Шатой, куда я попал в командировку, местный джигит нацарапал рядом с туалетным "прицелом":
Темной ночью под окном на рукаве своем повешусь.