Фима Яковлевна доела последний чипс с привкусом дихлофоса, выбросила в осоку пустой пластиковый пакетик с наледью оставшейся соли и расположилась поудобнее у овального отверстия, прорезанного в свежих, еще пахнущих лесоповалом досках. Едва она успела прочесть канканно-игривую надпись, недавно сделанную на стене туалета кем-то из праздно шатающихся: "Без женщин жить нельзя на свете, нет! Кто лучше женщин сделает минет?", как ощутила, что вокруг резко стало темно. Разом, словно в пропасть провалилось!
Сердце неумолимо екнуло.
"Неужто солнечное затмение?" – была первая мысль, посетившая молодящуюся пенсионерку. Не то чтобы она боялась, как мышей или – скажем – пауков-крестовиков, солнечных затмений. Бывшей дантистке-надомнице, прошедшей школу выживания при социалистической экономике, вообще мало что, кроме фининспектора, могло внушить страх. Просто она, как вынужденная историческая материалистка, не любила вещей непредвиденных и неожиданных, а ни о каком затмении ее никто не предупреждал. Впрочем, это немудрено. Как и девяносто девять процентов российского населения, газет и журналов Фима Яковлевна по причине дороговизны прессы и отсутствия почтовой службы давным-давно не выписывала. Ее радиоприемник марки "Угадай мелодию" много лет уже не работал. За новостями она следила только в телевизоре, но в том-то и беда, что ее преданный, когда-то самый новомодный и приобретенный в горкомовском распределителе по великому блату советский "Рубин" уже неделю показывал только убегающие за горизонт веселые синусоиды.
Гражданка Вагина попыталась заглянуть в щель между боковыми досками, но ничего не узрела, кроме антрацитовой, южной ночи. Причем – без единой звездочки на небосклоне. Подвела глаз к найденной указательным пальцем дырочке от выпавшего сучка – и там кромешная тьма! На ощупь Фима Яковлевна нашла дверь, толкнула ее, но та не поддалась. Пенсионерка нажала на дверь посильнее, но бесполезно: дверь держалась, как приколоченная. Стояла, словно вкопанная… Хоть грызи ее!
– Что за чертовщина такая! – подивилась Фима Яковлевна. – Бред кобылячий и только!
Она на всякий случай постучала по двери и заискивающе спросила:
– Есть там кто? – Потом зачем-то старательно добавила: – Алло! Алло!.. Ответьте!
Оскорбленная абсурдностью ситуации, энергичная пенсионерка принялась лихорадочно биться о дверь, как ночная бабочка в освещенное окно. Тщетно. Это было настолько реально удивительно и фантастически безнадежно, что Фима Яковлевна голос потеряла. А зря! Ибо ей сейчас оставалось лишь одно. Орать. Выть. Рычать. Вопить. Взывать о помощи. Посылать в космос: "СОС!"
Вагина напряглась и, собравшись с силами, попыталась прокричать:
– На помощь! Сюда! Сюда-а-а!
Поняв, что голосит она что-то неправильное и не очень правдоподобное, Фима Яковлевна осеклась и решила сменить репертуар. Тем более что в романе, читаемом ею обычно в электричке – не то у Марининой, не то у самого Акунина, – давался дельный совет: если хотите, чтобы вам помогли, кричите не "На помощь! Грабят!", а "Пожар! Горим!" Для привлечения прохожих и зевак это психологически надежнее и во много крат эффективнее.
Так она и поступила:
– Пожар! Гори-и-им!
Молчание.
– Пожар! Горим! – повторила скороговоркой Вагина, на этот раз – как будто более уверенно и убедительно.
Ответом была только тишина.
Нет, не то чтобы абсолютная. Совсем рядом – зубной техник явственно слышала – люди уходили гуртом с вытоптанного, лысого пляжа, глотали с отвращением теплое, прогорклое пиво, впопыхах занимались в кустах тоской-любовью, с восторгом шлепали противных, вездесущих детей, признавались в ненависти к требовательным тещам и свекровям… Но жизнь шла параллельно. Мимо текла. Ее же, некогда уважаемую Фиму Яковлевну, умевшую, как никто другой в городе Швидково, – кстати, далеко не самом поганом месте на Земле – устанавливать в прокуренных ртах дорогие мосты и золотые коронки, ни одна живая душа теперь не замечала. Словно бы ее, женщины вполне заметной, в природе и в помине не существовало. Она почувствовала себя такой же бесполезной, как ограда на кладбище. От этого Фиме Яковлевне еще больше сделалось не по себе. Стало пусто и противно до отвращения к самой себе. Старость далеко не всегда приносит мудрость, иногда она приходит с пустыми руками.
– Пожар! Горим! – упрямо прокричала пенсионерка, предварительно прокашлявшись, и вдруг увидела себя со стороны. Как в зеркале, на котором написано: "Другие – не лучше".
Но какой кретин тебе, скажи на милость, поверит?! На берегу реки, прямо у воды, без единого намека на малейший дымок, стоит сортир. В нем застряла на толчке старая, выжившая из ума, одинокая тетка и орет благим матом про огонь. О каком таком пожаре в подобном, мягко сказать, деликатном, положении вообще можно говорить? Если хочешь на что-то надеяться и потом не разочароваться в этом, уповай на худшее. Нет, геморрой явно не стоил свеч! Тем более что невероятный катаклизм стал еще более невообразимым. Чего-чего, а такого позволить себе не могли даже генерал Шаманов и Дима Колдун!
Фима Яковлевна почувствовала, как ретирада плавно оторвалась от земли, распростилась жар-птицей с выгребной ямой и… двинулась ковром-самолетом в неизвестном направлении! Фима Яковлевна обреченно планировала, как червяк, падающий в полную неизвестность с дерева вместе с яблоком.
Вагина вспомнила черно-белый американский фильм, который она смотрела лет тридцать назад, еще с живым мужем-проктологом. Жестокие и хитроумные инопланетяне, которые прилетали на космических кораблях, больше похожих на скороварки, прикидывались простаками-землянами и нагло похищали в техасской глубинке красивых женщин. А потом ставили над ними сомнительные – ясное дело! – завуалированно половые эксперименты. Причем предпочитали, маньяки членистоногие, голенастых блондинок с высокой грудью… Хотя ей тут бояться нечего: во-первых – она не блондинка, во-вторых – никакая не длинноногая, о высоком же, крепком бюсте и говорить нечего. Его как не было, так никогда – увы! – уже и не будет: груди висят, как уши у спаниеля… Впрочем, женщина она, безусловно, пышных форм, но только в нижней части. И вообще, начнем с того, что она уже лет тридцать, как совсем не молода. Тотальный пролет! Хоть бы один завалящийся инопланетянин нашелся, чтобы обратить на нее внимание… Ну, почему у нее нет пышного бюста?! Пышная грудь может сделать привлекательной даже самую умную женщину…
Фиме Яковлевне сделалось беспробудно грустно. Ей стало жалко самой себя. Вот, скажем, в Японии все романтично и красиво: гейши, саке, харакири!.. А что в наших палестинах? Шлюхи, водка и поножовщина… Как представительница условно слабого пола она обычно придерживалась в жизни трех линий поведения: сдаться сразу, сдаться чуть позже и бороться от начала до конца. Но ситуация была настолько нестандартной, что гражданка Вагина не представляла, как вести себя. Она только остро поняла справедливость слов давно усопшего супруга: интуиция это не что иное, как способность головы чувствовать задницу.
Надо сказать, Фима Яковлевна никогда не любила своего мужа-проктолога. Прежде всего из-за того, что он пил. Правда, не всегда. А только по дням, которые начинались на "с": среда, суббота и сегодня. При этом философски оправдывал пьянку тем, что водка, дескать, удивительно полезна: миллионы российских мужчин не могут грубо ошибаться. Он был циничен в своей алкогольной неуемности, Осип Вагин, ненавидевший водку и уничтожавший ее путем поглощения… Однажды в последний день декабря явился домой в таком состоянии, что вместо: "С Новым годом!" сказал жене: "Говно с дымом!" Правда, на следующий день, засосав натощак полтора литра капустного рассола и несколько протрезвев, супруг принялся извиняться, объясняя вчерашний лингвистический казус обострением незалеченной с детства потомственной болезни под экзотическим названием "дислексия". Дурак! Начитался всякой мути от агентства "Интерфарс"… Впрочем, если бы Фима Яковлевна не была медиком, она бы этому козлу поверила.
А во-вторых, если муж не пил, то был невероятно, чрезвычайно, патологически скуп. Настолько был жаден, что в туалет по-большому ходил принципиально только на работе. Мужу нравилось, что ему за сидение в сортире – непременно с газетой или книгой! – еще и платили. Кроме того, таким образом он экономил на туалетной бумаге. Пределов у скупости, как известно, не бывает. Но Осип Вагин и тут преуспел: однажды сломал большой палец правой руки, выжимая из тюбика последние капли едкой зубной пасты "Поморин"…
Все женщины одинаковые, только некоторые из них это скрывают. В мозгах Фимы Яковлевны, сколько бы она ни шарила по их сусекам, не оставалось ни одной умной и радостной мысли – только голая правда. Точнее, сперва мыслей было у нее так много, что она даже не могла их выстроить по росту и прочесть, а потом, как всегда с ней случалось в критические моменты, в голову полезли неразрешимые, извечные вопросы бытия.
Каким образом ежихи выдерживают роды? Что случится, если в лифте застрянет капелла мальчиков-клаустрофобов? Каким образом "карла Бруни", о которой она услышала по радио, стала манекенщицей, если она – карла? Как блохи бегут с тонущей собаки? Что надо сделать, чтобы население Китая перестало увеличиваться? Почему руки моют каждый день, а ноги – раз в месяц? Кто раньше заболел птичьим гриппом: яйцо или курица? Почему калифонийская вилла Бреда Питта стоит целых три миллиона долларов, когда она расположена в восьми тысячах километров от Рублевки? Что такое "расстегай": рыба, мясо или команда? И главное: на какой бок упадет кошка – на левый или на правый, – если ее бросить с третьего этажа, предварительно привязав к спине бутерброд с маслом?.. В конце концов, вся жизненная философия сводится только к одному: оптимист видит свет в конце туннеля, пессимист – только темень, а реалист – поезд, готовый превратить тебя в коровью лепешку.
Какой же отвратительной бывает у женщин память: они помнят все! Как истинная россиянка, Фима Яковлевна вынужденно доверилась судьбе, сулящей возрожденной России только славное будущее, и настроилась на философский лад. Почему женщины могут все, только некоторые из них стесняются? Почему женщины любят все, только некоторые из них боятся?..
И тут Фима Яковлевна услышала легкое шипение и почувствовала, как запахло не то эфиром, не то каким-то другим, вполне возможно, очень опасным и даже веселящим газом. Может, на ней новое медицинское средство испытывают: "Виагра-газ"?
– Неужели станут, гады коридорные, усыплять! – Некогда сильные руки поточного зубного техника, испокон веков не уважавшего педантов-анестезиологов, похолодели. Как в парнике с помидорами, ладони стали отвратительно мокрыми.
И тут она сообразила, что ночь, окружавшая ее, вовсе и не так темна. В дырке под собой она четко видела то помятую траву, то горку надкусанных окурков, то сдутый презерватив… И вдруг заметила в этом мелькании слегка затянутую тиной воду с пиявками и головастиками.
– Остановитесь! – заверещала Фима Яковлевна. – Слышите, прекратите сейчас же!
К головастикам боевитая пенсионерка относилась не то чтобы индифферентно, но вполне экологически лояльно, а вот конских пиявок с детства панически боялась.
– Кто вы? Что вам надо от меня? – спросила на живом нерве Фима Яковлевна, стараясь быть максимально убедительной. – Да говорите же, черт побери!
Ответ был настолько интимно абсурдным, что Вагина разом вернулась в исходное положение – опустилась на прицел очка.
– Здравствуйте, дорогие россияне, – произнес ельцинский голос.
Фима Яковлевна приготовилась потерять сознание…
Маразм крепчал, и танки наши быстры! Туалетный домик опустился на воду, едва покачался от ленивого течения и поплыл вниз по Речке, в сторону Краснознаменного кладбища. Если бы Фима Яковлевна знала хотя бы одну, пусть самую завалящуюся, молитву, она бы наверняка сейчас истово взывала к Богу. А так ей оставалось только бормотать неумело: "Свят, свят, свят!" и уповать на светлое будущее, обещанное Зюгановым и Анпиловым.
Сплав загрязнянской ретирады к Каспийскому морю длился не долго. Сортир застрял буйком на первой же мели. Продолжения фильма "Трое в лодке, не стесняясь собаки" не состоялось.
На домик посреди реки, истошно кричащий женским голосом, обратил внимание кто-то из прогуливающихся. Позвали на помощь. Спасатели – веселая компания, заседавшая в кустах на склоне, – сперва принялись истошно хохотать. Вероятно, вспомнили анекдот про грузина и избушку на курьих ножках, (Забредя в непроходимую чашу, кавказский человек вышел на жилище Бабы Яги и говорит: "Избушка, избушка, встань к лесу передом, а ко мне задом! Теперь, пожалуйста, немножечко присядь и наклонись…") Без спешки, сплевывая в ил прожилки от шашлыка, мужики закатали штаны и спустились в воду.
Оказалось, что на дверь туалета какими-то мистическими, наверняка инопланетными, силами был накинут прочный деревянный запор, а по бокам сортира кто-то умело вставил в специально приделанные – не поленились ведь, черти полосатые! – полозья ручки, как для паланкина. Кроме того: на весь домик таинственные злоумышленники накинули мешок из-под минеральных удобрений из плотной черной пленки, На ней крупно и ярко баллончиком с оранжевой нитрокраской было выведено: ВАГИНА.
Все – аккуратными прописными буквами.
Когда два жизнерадостных, хорошо подвыпивших доброхота наконец-то выпустили Фиму Яковлевну из заточения, она плюхнулась в воду с туалетного полигона, растопырившись, как квакушка, сиганувшая в болото с листа кувшинки. Едва собралась прокричать, что есть мочи "Тону!", как обнаружила, что Речка доходит ей ровно до колен. После того как Фиме Яковлевне помогли выбраться на скользкий берег, один из добровольных спасателей, решивший забрать для хозяйственных нужд ценный мешок из черной пленки, развернул его к себе и показал на надпись из шести букв:
– А это что такое? Вагина?
Фима Яковлевна напряглась от резкого ударения на втором слоге последнего слова и неожиданно для самой себя густо – пластом – покраснела. Ей страшно не хотелось ни с кем разговаривать, кому-то что-то объяснять, но обижать своих освободителей – видимо, незамысловатых работяг с одной из швидковских фетровых фабрик – она не решилась.
– Это – я, – тихо сказала пенсионерка, и ей остро захотелось стать совсем маленькой. Захотелось до вяжущей боли в животе вернуться на много-много лет назад. К маме с папой. К няне Капе из белорусской деревни Драчены… Тогда Фима еще носила свою, девичью, прекрасную, звонкую, как высокая субботняя нота в исполнении кантора, фамилию… Кацнельсон…
На следующий день после непонятного воскресного происшествия на ривьере, о котором только и судачили в Загрязнянке, Сенсэй входил в щедро экипированную засовами и шпингалетами калитку Фимы Яковлевны. Бельгийская собачка, возлюбившая Серегиными стараниями пацифистское спокойствие будки, сидела в ней обреченно и тихо, как свидетель Иеговы в военкомате. После пережитого на днях "духового" массажа она была готова безответно и преданно обожать любого человека с ружьем. Жора беспрепятственно дошел до террасы, где в укропно-смородиновом ореоле царственно солила корнишоны хозяйка с полными руками, призывно обнаженными закатанными рукавами китайского халата с драконами.
Она вздрогнула, увидев перед собой еще далеко не старого, подтянутого, высокого мужчину при галстуке на белой рубахе и в элегантном летнем костюме, сработанном явно не на фабрике "Красный ватник". В руках таинственного красавца с невероятно бледной кожей, чья белизна подчеркивалась тонкими дымчатыми очками в золотой оправе, был пышный букет еще покрытых росой георгинов, любимых цветов пенсионерки.
– Здравствуйте, Фима Яковлевна, – произнес сочным баритоном пришелец и улыбнулся тонкими, чуть приплюснутыми губами. – Меня зовут Георгий. Для близких – Гога.
Он снял плавным, величавым жестом заграничные очки, и дантистка заметила, как блеснул на его мизинце толстый перстень, украшенный непонятным, явно марсианским знаком. А может, даже и иероглифом?
– Здравствуйте, – неуверенно ответила Фима Яковлевна и взглянула на продолговатое лицо незнакомца. Взглянула и обмерла: глаза у него были совершенно разными! Дьявол?.. Нет – космический Бог! Почти Джо Дассен!
В принципе, каждую женщину мучат в жизни два глобальных вопроса: сначала – "Как найти мужчину моей мечты?", а затем – "Что с этим подлецом делать?" Но Фима Яковлевна в критические минуты своей зрелой жизни ни о чем подобном и думать не порывалась. Она осознала чисто женским наитием, что вот-вот – и наступит ее заветная минутка. Пусть короткая, но моя!.. Неужто скоро бабье лето? Сладкая истома, черемухи цвет… Усидеть ли дома в пятьдесят семь лет?!..
Пришелец же, весело глядя ей в глаза, протянул букет и сказал с горячим придыханием:
– Это вам. Можно войти? Мне очень хотелось бы с вами познакомиться и поговорить… Поближе познакомиться… Могу ли я называть вас просто Фима?
Отказать такому мужчине – будь он хоть черт, хоть космический вампир – Фима Яковлевна никак не могла.
– Конечно, проходите, – молвила она, зардевшись и по-девичьи опустив долу очи. Она не могла не вспомнить в такую решительную минуту, что некрасивых женщин не бывает. Бывают только ленивые. И хозяйка решила взять инициативу на себя:
– Я не могла видеть вас по телевизору?
– Да, я работаю на ТВ… – И после многозначительной паузы: – Охранником…
Фима Яковлевна, как и многие советские женщины, из-за обилия дурацкой рекламы с назойливыми гигиеническими прокладками до десяти вечера и с неизбежным пивом после десяти не любила телевидения, зато обожала телеведущих. Они казались ей небожителями. Особенно – Сбитнев, Звонидзе, Пупков и Тряпковский, с такой изысканной интеллигентностью призывающий камня на камне не оставить ради защиты российской куль туры. Незнакомец, явившийся, как голливудский призрак, к Вагиной на дачу, был явно из разряда этих великих телевизионных посвященных. А одет как! Как изысканно одет! Хорошо одетый мужчина это мужчина без обручального кольца.
Опять зависла напряженная пауза. На этот раз молчание первым нарушил таинственный пришелец:
– Представьте себе, у меня есть знакомый по фамилии Горынич, владеющий тремя языками!
Шутка, хоть и несколько вымученная, пришлась ко двору, Фима Яковлевна оттаяла, и разговор зажурчал, как апрельский ручеек.