* * *
А между тем душевное напряжение было заметным. Г. Николаев, общавшийся с Александром в июле постоянно, продолжал в своих записках:
"Вампилов был удручен - и тем, что публикация пьесы откладывается на неопределенный срок, и тем, что администрация Иркутского ЦБТИ (Центрального бюро технической информации. - А. Р.) высказала недовольство "Утиной охотой", решив, что пьеса нацелена против них; и страшной усталостью, и бессонницей, и, наконец, тем, что Сандро - режиссер Товстоногов - не сможет приехать на Байкал…
Однако он внезапно предложил сплавать с ним и с Глебом Пакуловым на лодке по Байкалу - дней на десять. У нас с женой и дочерью с 5 августа были путевки в Дом творчества Дубулты, и еще почти целый месяц можно было поработать дома, но я был так измотан заботами в альманахе и собственной своей литературной работой, к тому же соблазн проехать по Байкалу на лодке был так велик, что я немедленно согласился…"
Далее мемуарист описал долгое ожидание хорошей погоды, свои сомнения по поводу того, стоит ли выходить в море (местные рыбаки называют Байкал только морем) в дождь и сильный ветер, и продолжил: "Но Саня был как мотор - его тянуло, гнало на просторы Байкала. Не этот Байкал, который он видел отсюда, с берега, а тот, в синей дымке, необъятный, далекий, неизведанный - вот какой Байкал манил его! И все те десять дней, что мы неутомимо, бросками, шли вдоль берега до северной оконечности острова Ольхон и обратно, Саня, казалось, ни на минуту не мог расслабиться, притормозить в себе этот мощно работающий маховик. Его гнала безостановочно какая-то неведомая сила, и ни одно место на побережье, где мы останавливались, как бы прекрасно оно ни было, не могло удержать его более чем на несколько часов… Дважды во время ночных переходов мы натыкались на топляки, однажды на большой волне у нас срезало шпонку, крепящую к валу винт, и мы чуть не перевернулись. В другой раз, когда мы мирно обедали у костра, волной отогнало от берега лодку, и Саня, ни секунды не мешкая, сбросил с себя одежду, кинулся в воду и догнал лодку. Нечто тревожное, гнетущее видится мне теперь, через много лет, в этой его непреклонной устремленности вперед, во внешне хладнокровном, но внутренне до предела напряженном движении".
Ночевки у костра, привалы на безлюдном берегу, озвученном лишь прибоем да шорохом тайги, - разве могли трое писателей обойтись здесь без исповедальных речей, таинственных откровений? "Мы говорили о звездах, - писал Николаев, - вернее, говорили обо всем на свете, но разговор наш освещался звездами, и мы невольно то и дело возвращались к ним, как к исходной первооснове всего бытия… Я стал рассказывать про стягивание звезды в ничто, образование "черных дыр", превращение энергии в тяготение, "испарение" дыры при вспышке "сверхновой"… Вампилов эти вещи глубоко чувствовал, ибо сказал примерно следующее: есть медицинский коллапс, есть астрономический, но, видимо, есть и коллапс человеческой души - это когда вдруг, вроде бы ни с того ни с сего, человек превращается в подонка, в зверя. Мы заговорили о Раскольникове как литературном примере духовного коллапса. Вспомнили и Карамазовых. Потом дошла очередь и до Зилова. Вампилов признал, что с точки зрения "гипотезы" коллапса он не довел своего Зилова до кризиса, а лишь проследил подход Зилова к нему…
Звезды, коллапс, Достоевский, Бог - вот ход наших мыслей в ту яркую штормовую ночь на Байкале. Вампилов не верил в Бога, он верил в человека, в разум, в доброту, в движение к свободе и чистоте. В трогательном упорстве обесчещенной Валентины открылся нам пронзительный оптимизм Александра Вампилова.
Расстался я с Вампиловым на берегу Ангары в порту Байкал двадцать второго июля. Он скверно себя чувствовал, был печален, озабочен, торопился к "Несравненному Наконечникову"…"
Без сомнения, Николаев верно передает состояние Саши: и печален, и озабочен. Но заглянем в рукопись его последней комедии, оставшейся на письменном столе: откуда бралась светлая искрометная ирония, с которой он представлял будущим зрителям новоявленного драматурга? Как происходило в его душе божественное чудо преображения человека, отягощенного тяготами будничной жизни, в проницательного и насмешливого художника? Почитаем:
"Эдуардов (напомним: певец, любимец публики. - А. Р). Может, тебе литературой заняться?
Наконечников (парикмахер). Да что ты. У меня всего семь классов…
Эдуардов. Это неважно. Даже наоборот: пойдешь от жизни… Ну, со стихами сейчас непросто, поэтов тьма, ты можешь не выдержать конкуренции. Так. Роман тебе не по зубам, прямо скажем… Что там у нас остается? Драматургия… А что? Пожалуй, это идея! Я в газете вчера читал: в театре репертуарный голод, драматургия отстает, пьес никто не пишет. А? Что ты на это скажешь?
Наконечников. Что такое драматургия?
Эдуардов. Привет! Ты бывал хоть раз в театре?
Наконечников. Был.
Эдуардов. Что ты там видел?
Наконечников. Постановку… Какую - не помню…
Эдуардов. Что такое постановка?
Наконечников молчит.
Ну хорошо. На сцене ты видел актеров. Что они там делают?
Наконечников. Показывают…
Эдуардов. Что показывают?
Наконечников. Ходят, разговаривают… Один всё молчал, а потом говорит: дальше, говорит, так жить нельзя, вы, говорит, не люди, а тушканчики, скучно, говорит. Я вас, говорит, в тюрьму пересажу и сам с вами сяду.
Эдуардов. Так. Это драма.
Наконечников. А другую видел, так там всё больше смехом. И мужик веселый. Жену, говорит, вы у меня, конечно, отбили, сына, конечно, тоже увели, есть у вас, говорит, и другие недостатки, но теперь, говорит, дело прошлое, и в целом, говорит, вы всё же люди неплохие. Поэтому, говорит, давайте все вместе будем веселиться.
Эдуардов. А это комедия. И придумал всё это и написал - автор, писатель, он же драматург - понятно тебе?
Наконечников (вдруг). А чего тут не понять?
Эдуардов. Вот и попробуй. Вдруг - талант?
Наконечников. А за это платят?
Эдуардов. Платят хорошо. Кроме того - слава, почет и уважение… Но предупреждаю: написать - это полдела, главное - пробиться. Тут, конечно, тебе не повредили бы связи, знакомства…
Наконечников. Погоди, у меня есть знакомый. В театре.
Эдуардов. Парикмахер?
Наконечников. Директор.
Эдуардов. Сам директор?
Наконечников. Он у меня бреется. Уже третий год.
Эдуардов. Да?.. Что ж, для начала это совсем неплохо. Ты подаешь надежды. (Выглянул на улицу.) Ушли… (Подходит к Наконечникову.) Давай прощаться, я пошел…
Наконечников. Погоди… А как их писать - пьесы-то?
Эдуардов. Здравствуйте, приехали! (Смеется.) Берешь бумагу, ручку, садишься, пишешь название. Дальше - действующие лица. Ну и пошел. Пишешь: "Катя". Ставишь точку. Потом пишешь, что эта Катя говорит. Потом - "Петя". Снова точка и что этот Петя той Кате отвечает. Например. Катя: Петя, ты куда собрался? Петя: До свидания, дорогая Катя, я уезжаю. Катя: Как так, Петя? Ты уезжаешь, а как же я? Разве ты меня не любишь? Почему, отвечает Петя, я тебя люблю, но у меня уже билет в кармане. И так далее. И пошел, и пошел. (Подает Наконечникову руку.) Ну! Желаю тебе. Дерзай. Приеду в следующий раз - чтобы ты пригласил меня на свою премьеру.
Наконечников. Что такое премьера?
Эдуардов. Первое представление. Желаю тебе - еще раз. (Идет к двери.)
Наконечников. Постой!
Эдуардов останавливается.
Про что мне писать?
Эдуардов. А уж это тебе лучше знать. Возьми какой-нибудь случай интересный - может, из своей жизни, а нет, так что-нибудь придумай. Но смотри, ври, да знай меру. Чтоб на правду было похоже. Понял? Всё. Желаю успеха. (Уходит.)
Оставшись один, Наконечников погружается в глубокое размышление. Через некоторое время на улице раздается шум толпы, который приближается к самым дверям парикмахерской. Наконечников подходит к двери.
Наконечников (неожиданно, тоном Эдуардова). Что вам угодно?
Голос из толпы. Вы не видели Эдуардова?
Наконечников (небрежно). Вадима?.. Он только что ушел. А что вам угодно? Если автограф, то пожалуйста, могу дать. Но предупреждаю, водку я с вами пить не буду.
Голос из толпы. А кто вы такой?
Наконечников. Михаил Наконечников. Драматург".
Никто из нас не согласится, что это написано замотанным, усталым, нервным человеком. Д. Сергеев справедливо заметил:
"Как у всякого художника, у Вампилова была своя тайна, в которую он не мог никого посвятить, если бы и захотел, потому что прежде всего ее нужно было разгадать самому. Тайна осталась неразгаданной".
Неиссякаемые душевные силы - это, может быть, главная Сашина тайна. И вера в то, что они ему потребуются на многие годы. Не зря же в последний год он беззаботно сказал Дине Шварц: "Замыслов у меня много, я должен жить долго-долго…"
Глава двенадцатая
"ЗАГАДКА? ДА. НО БЕЗ НЕЕ НЕТ ХУДОЖНИКА…"
Два утверждения стали общим местом в статьях и книгах о драматурге: о некоей "загадке Вампилова", присутствующей то ли в его творческом характере, то ли в его произведениях. Каждый талант, конечно, загадка, но тут речь идет о какой-то тайне, которую не могут разгадать ни режиссеры, ни актеры, ни критики. Каждый пишущий о Вампилове, надо полагать, вкладывает в пресловутую "загадку" свой смысл, но всеми подразумевается нечто до сих пор нераскрытое, возможно, непостижимое: "т-с-с! загадка!"
И второе утверждение как производное от первого: "Драматург не понят, до сих пор не понят". Сначала потому, что не очень хотели понять, а теперь, видимо, потому, что новые веяния в искусстве мешают понять старые образцы. А коли так, то и не приняли, как следовало бы принять большой талант.
Мы уже познакомили читателей с публикациями тех, кто писал о пьесах драматурга при его жизни. По этим отзывам можно представить, почему творчество драматурга кажется исследователям "загадкой" и что мешает им понять Вампилова. Но были и тогда критики и деятели театра, которые смотрели на его творчество без привычных шор. В майском номере журнала "Молодая гвардия" за 1972 год была напечатана статья поэта и литературного критика Николая Котенко "Испытание на самостоятельность". Автор вел разговор о произведениях Вампилова, опубликованных к тому времени - "Старший сын" и "История с метранпажем" (в издательстве "Искусство") и "Двадцать минут с ангелом" и "Утиная охота" (в иркутском альманахе "Ангара"). Правда, это не все сочинения писателя, вышедшие в свет до 1972 года. Не попали в поле зрения критика комедии "Дом окнами в поле" и "Прощание в июне", книга рассказов "Стечение обстоятельств". Говорим об этом потому, что в некоторых публикациях статью Котенко неправомерно называют первой монографической работой о творчестве Вампилова.
Стоит сказать несколько слов об авторе рецензии. Москвич Николай Котенко бывал в Иркутске, дружил с молодыми писателями-сибиряками, в том числе и с Александром Вампиловым. О том, что это была дружба единомышленников, я убедился в конце 1990-х годов. Издательство "Письмена", которым мне довелось руководить, решило выпустить к очередному юбилею В. Распутина небольшой сборник о его творчестве. Встал вопрос: кому заказать такую книгу? Решили посоветоваться с прозаиком. "Обратитесь к Коле Котенко, - с ходу сказал Валентин Григорьевич. - Он писал о многих из нас, иркутян. И всегда - с редким пониманием". Я позвонил Николаю Николаевичу, и он с радостью согласился взяться за работу. Но его скорая смерть не позволила выполнить обещание.
Думаю, что писать о пьесах Вампилова молодой литератор взялся неспроста. Его отзыв в какой-то степени перекликается с суждениями, которые высказали почти в то же самое время, летом 1972 года, В. Распутин, Г. Машкин, Д. Сергеев, отстаивая в резком споре с идеологическими монстрами драму "Прошлым летом в Чулимске".
"В жизни мы редко находим проблемы, решающиеся как "дважды два", - размышлял Котенко. - И люди, окружающие нас, - разве они разграничены безусловно на "чистых" и "нечистых"? Бусыгин, герой комедии "Старший сын", несмотря на молодость (он студент) уже кое-что знает о сложностях жизни. "У людей толстая кожа, и пробить ее не так-то просто, - говорит он. - Надо соврать как следует, только тогда тебе поверят и посочувствуют. Их надо напугать или разжалобить". В этой заявке, конечно, тщетно искать черты "положительного" героя, если рассматривать его как некий плакатный свод добродетелей. Процитированная выше сентенция Бусыгина - это скорее теорема, которую еще нужно доказать, а если раскрыть конкретные намерения автора, то - опровергнуть".
"Таков же поначалу и Сильва, - продолжает автор рецензии. - Но с развитием событий их характеры оказываются почти полярными. "Деловой", бездушный Сильва боится обмана только потому, что в случае разоблачения ему и Бусыгину могут "накостылять". Другим оказывается Бусыгин: он боится разоблачения только потому, что оно больно ранит Сарафанова, усугубит его одиночество. Но последующее поведение героев, особенно старого музыканта и его новоявленного "сына", приводит читателя (а Н. Котенко рассматривал пьесы только как литературные произведения. - А. Р.) к мысли, которая дорога Вампилову: "Узы духовные, единство нравственное, - утверждает драматург, - нередко выше и прочнее родства кровного"".
"А как же, - спрашивает автор статьи, - с утверждением Бусыгина, что у людей "толстая кожа", пробить которую можно, лишь соврав или разжалобив? Отношение семейства Сарафановых к легкомысленному студенту, отношение поистине отцовское и братское, дает Бусыгину необычайный нравственный урок. Душа его, кажется, испытала потрясение, которое сделает его чище и мудрее: "Нет уж, не дай-то бог обманывать того, кто верит каждому твоему слову"". Приведя это признание героя, Котенко добавляет: "В духовном поединке Бусыгин побеждает Сильву… или побеждает в себе Сильву".
Рецензент не рассматривает нравственные проблемы, связанные с образом Сарафанова; может быть, редакция молодежного журнала больше интересовалась молодыми героями пьес, их судьбами и характерами. Но Котенко и не скатывается к моральным прописям, которые были так любезны тогда литературным надзирателям. Особенно это видно, когда он переходит к разговору о "крамольной" "Утиной охоте". Приведя покаянное признание Зилова: "Мне самому противна такая жизнь… мне всё безразлично, всё на свете. Что со мной делается, я не знаю…" - рецензент объясняет состояние героя так:
"Эти слова сказаны в порыве искреннем, в состоянии кризисном, мы не имеем права не учитывать это. Но у нашего героя нет времени, чтобы "продолжить монолог", сосредоточиться, проанализировать нынешнее свое положение. Он отдался на волю волн, жизнь несет его, как щепку, по случайным "забегаловкам", компаниям равнодушных собутыльников, мимолетным "романам"… Нам то и дело приходится прибегать к кавычкам, как бы извиняясь за эфемерность, несерьезность явлений, наполняющих жизнь героя; но, как бы то ни было, они - основное ее содержание, и в этом трагедия Зилова. Равнодушие, безразличие, инертность становятся в конечном итоге бесчеловечностью, жестокостью в отношении ко всем близким и прежде всего к себе…
Бесспорны симпатии автора к своему герою, так же как не вызывают сомнения антипатии его к Саяпину или к официанту Диме. Зилов, в сущности, бескорыстен, умен и проницателен, легко раним… И тем более оправданна беспощадность драматурга: этот неоднозначный, как мы уже показали, образ находится на грани полной и необратимой нивелировки; Зилов, как личность, может вот-вот капитулировать. Уже и сегодня он "смыкается" с теми же Саяпиным и Димой и дополняется ими (в этом А. Вампилов остается верен своему писательскому принципу)".
"Цельность и полнокровие характеров, соответствие действительности того, что изображено автором, умение в частном, единичном увидеть целое, множественное" - вот что, по мнению Котенко, отличает пьесы Вампилова. А это, согласитесь, смелый вывод. Кажется, никто другой из критиков не утверждал до той поры, что изображенное в "Утиной охоте" соответствует действительности, а в том "единичном", что представлено драматургом, можно разглядеть "множественное".