Состав комиссии, обсуждавшей реформу, отлично показывает, с кем именно власть пыталась установить консенсус, и, следовательно, кого она признавала "гражданским обществом", с которым следует обсуждать важнейшие изменения в жизни страны: подготовка крестьянского вопроса была поручена крупным землевладельцам, таким как В. Н. Панин, М. Н. Муравьев, председатель Секретного комитета по помещичьим крестьянам, а в прошлом руководитель III Отделения (тогдашней политической полиции – жандармерии) А. Ф. Орлов и др.
Отличным примером их настроений может служить деятельность графа В. Н. Панина, владельца подмосковной усадьбы Марфино, который, будучи членом Секретного, а затем и Главного комитетов по крестьянскому вопросу, прилагал все усилия, чтобы затормозить освобождение крепостных и настолько опасался крестьянского бунта при проведении реформы в жизнь, что призывал правительство ввести по всей стране военное положение. Стоит отметить, что граф Панин был убеждённым противником отмены телесных наказаний для крестьян до такой степени, что принятие Государственным Советом закона об уничтожении телесных наказаний стало поводом для его отставки.
Присутствие подобных представителей правящей элиты в Комитете во многом предопределило результаты реформы, и даже наличие среди них либералов вроде Н. А. Милютина с его прекраснодушными мечтами об упразднении крепостного права в Росси не помешало им провести реформу в своих интересах, но в ущерб интересам всего российского общества в целом.
Несмотря на желание императора и правительства спустить дело освобождения крепостных "на тормозах", ситуация в обществе была такова, что реформу пришлось не только проводить, но проводить ускоренно и относительно гласно: печатались отчеты заседаний, были учреждены губернские комитеты и редакционные комиссии, в работе комиссий принимали участие эксперты, в том числе и независимые. Учитывались данные статистики, опыт зарубежных стран, проводились экономические расчеты…
Вот только мнения самих крепостных крестьян о том, как следует проводить реформу, никто не собирался учитывать.
16 февраля 1858 г. Секретный комитет переименовали в Главный комитет по крестьянскому вопросу, а к концу того же года были сформулированы основные положения крестьянской реформы: крепостные крестьяне получали личную свободу (бесплатно) и надел земли (за выкуп).
19 февраля (3 марта н. ст.) 1861 г. в Петербурге император Александр II подписал Манифест "О Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей" и Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости, состоявшие из 17-и законодательных актов. Манифест был обнародован 5 марта (ст. ст.) 1861 года, в Прощёное воскресенье в церквах после обедни. В Михайловском манеже указ перед народом Александр II зачитал лично. И стал именоваться в исторических анналах, писанных придворными историографами, "Освободителем".
Таким образом, впервые со времен Елизаветы Петровны (1741 г.) крепостные крестьяне вновь были признаны равноправными подданными Российской империи и получили гражданские права. 120 лет они существовали на бесправном положении "скота с человеческим лицом", который можно было продать или запороть до смерти. Учитывая, что и крепостные, и их владельцы были православными христианами и, зачастую, причащались Св. Таин в одной и той же церкви из одной и той же чаши, с нравственной стороны ситуация была совершенно дикая и абсурдная. Принимая это во внимание, следует признать, что с этой точки зрения крестьянская реформа 1861 г. имела огромное значение для нормализации ситуации в социальной жизни Российской империи. Но, к сожалению, это был, пожалуй, единственный положительный результат реформы.
Получив личную свободу, право распоряжаться своим имуществом, заключать сделки и открывать собственное дело, поступать в учебные заведения и наниматься на военную службу и даже участвовать в выборах в органы местного самоуправления, крестьянин все равно оставался человеком второго сорта. Когда, например, в 1863 г. были отменены телесные наказания, это не коснулось крестьян, и их, как и солдат, продолжали пороть вплоть до 1902 г .
Но основной проблемой, миной замедленного действия под весь государственный миропорядок, стало наделение крепостных крестьян землей за выкуп. Вопрос заключался даже не столько в том, что за свою землю, когда-то отнятую у них правительством и переданную в собственность помещикам, крестьяне должны были теперь выплачивать выкуп. Этот выкуп оказался обременен огромными процентами: бывшие крепостные должны были единовременно уплатить помещику за свой надел около пятой части стоимости. Остальную часть помещикам выплачивало государство. Однако крестьяне должны были возвращать царскому правительству эту сумму с процентами ежегодными платежами в течение 49 лет. В итоге, заплатив помещикам 544 миллиона рублей, царское правительство получило к 1906 г. с крестьян 1 млрд. 571 млн. рублей золотом! Почти в три раза больше! Неплохой гешефт царского дома Романовых . К тому же, после реформы у крестьян осталось на 20 % земли меньше, чем было до 1861 года. Крестьяне оставались "временнообязанными", по закону до 1 января 1883 г., а на практике – вплоть до 1912–1913 гг. За пользование надельной землёй они должны были отбывать барщину или платить оброк и не имели права отказа от неё в течение 49 лет. Таким образом, дав крестьянам "волю", реформаторы сохранили экономическую, фактическую зависимость крестьян. Де-факто, крестьян вернули в ситуацию конца XVI века, когда лично свободный крестьянин не мог уйти от помещика вплоть до выплаты ему долга. Стремились в будущее, а вернулись в прошлое. Как тут не вспомнить Черномырдина: "Хотели как лучше и вот опять…". В результате такой реформы российская экономика так и не получила нужного количества вольнонаемных рабочих рук. Паровоз российского капитализма все еще пыхтел на старте, тогда как западноевропейские локомотивы мчались вперед.
Официальная история, как всегда благостная, сообщала, что через несколько дней после объявления Манифеста государь принимал депутацию крестьян, которая в трогательных выражениях заявляла царю, что крестьянство "не обидит" его своим поведением. "Все будет в порядке – чтобы тебе никогда не каяться, что ты нас волею подарил". В реальности все было иначе.
Сын знаменитого профессора русской словесности С. П. Шевырева писал своему отцу, что крестьяне не понимают реформы, ни на какие соглашения не идут и все надеются получить даром. Как указывал М. Н. Покровский, вся реформа для большинства крестьян свелась к тому, что они перестали официально называться "крепостными", а стали называться "обязанными"; формально они стали считаться свободными, но в их положении абсолютно ничего не изменилось, или даже ухудшилось: в частности, пороть крестьян помещики стали ещё больше . "Быть от царя объявленным свободным человеком, – писал историк, – и в то же время продолжать ходить на барщину или платить оброк: это было вопиющее противоречие, бросавшееся в глаза. "Обязанные" крестьяне твёрдо верили, что эта воля – не настоящая…"
Издание министерства внутренних дел "Северная почта" в "административном и законодательном обозрении" за 1861 г., в помещенном в первых номерах газеты за 1862 г. так характеризует это явление:
"За первым впечатлением радости наступила другая пора, самая трудная в крестьянском деле: знакомство 100 тысяч помещиков и 20 миллионов крестьян с новыми Положениями, введением во всю сферу веками сложившихся личных и хозяйственных отношений новых начал, но еще не усвоенных, а уже требовавших немедленного практического применения". Крестьяне из Манифеста узнали, что их ожидает перемена к лучшему. Но в чем? Это не обнаруживалось тут же и непосредственно. Естественно, возникло у крестьян недоумение: в чем же состоит воля? Они стали обращаться к помещикам, священникам, чиновникам, ища разъяснений. Никто их удовлетворить не мог. Крестьянство заподозрило обман: воля есть, но ее скрывают. Оно стало само искать ее в Положениях. Появились грамотеи, которые, путая крестьян, становились подстрекателями. "Были, хотя и немного, также примеры несомненной злонамеренности или корысти". Крестьянство устремилось и по другому пути. По меткому выражению одного губернского Присутствия, "оно начало, так сказать, расправлять свои усталые члены, потягиваться во все стороны и пробовать: до какой степени можно теперь безнаказанно не выходить на барщину, не исполнять задаваемых уроков, не слушаться вотчинного начальства". Началось пассивное сопротивление. Там, где помещики поняли, что надо дать народу одуматься и умерили свои требования, недоразумения улаживались легче. Там же, где они видели в неповиновении крестьян проявление анархии и с помощью властей прибегали к мерам строгости, или где, действительно, были тяжелые хозяйственные условия, возникли более серьезные столкновения. Волнения иногда разрастались настолько, что делали необходимым применение энергичных мер. "Эти меры усмирили народ, но они его не убедили". Крестьяне продолжали верить в то, что будет и "чистая воля", и "земля даром", только получат они это через два года…
Как видим, правительство не замалчивало той трагедии, которая обнаруживалась при проведении Реформы. Оно имело мужество открыто заявить, что примененные им меры строгости усмирили народ, но не убедили его. Действительно, пусть волнения резко пошли на убыль, пусть бунты стали прекращаться: крестьянство, отказавшись от наступления, лишь перешло к обороне! Положения оно не приняло. Это выразилось в том, что крестьянство не только решительно уклонилось от подписания Уставных грамот, долженствовавших утвердить на взаимном договоре новые отношения их к помещикам и закрепить за ними отводимые им земли, но – что являлось полной неожиданностью и казалось непонятным и необъяснимым! – столь же решительно отказывалось заменять барщину оброком. Если учесть ту ненависть, которую испытывали крестьяне к барщине, как к символу крепостной неволи, особенно, если принять во внимание, что – по общему мнению – основным недоумением крестьян в их понимании объявленной им воли был факт сохранения барщины, как чего-то несовместимого с волей, то действительно нельзя не признать, что это упорство, с которым крестьяне отказывались от ее ликвидации, приобретало характер своеобразной загадочности. А, между тем, оба эти явления, т. е. и отказ от перехода на оброк, и отказ от подписания Уставных грамот, приобрели массовый и повсеместный характер.
Реформа разочаровала крестьян, прежде всего, по той причине, что не решила основной вопрос в России того времени – земельный: "Землю не получил тот, кто ее не имел. Помещикам разрешалось взамен выкупа забирать у крестьян по одной десятине на душу. Размер надела имел разную цену: первые десятины стоили дороже, большие – дешевле. Это сделали потому, что бы у крестьян осталось больше земли, поскольку выкупать больше земли было выгоднее… не была установлена частная собственность на землю. У крестьян было особое ограничение земельного права".
Как указывал историк П. А. Зайончковский, представление о том, что "эта свобода не настоящая" разделялось после реформы не только крестьянами, но и широкими слоями населения, включая либеральную интеллигенцию: "Обнародование "Положений" сразу же вызвало мощный подъём крестьянского движения. Сохраняя наивную веру в царя, крестьяне отказывались верить в подлинность манифеста и "Положений", утверждая, что царь дал "настоящую волю", а дворянство и чиновники либо её подменили, либо истолковывают в своих корыстных интересах"; "Герцен и Огарёв писали, что народу нужны "земля и воля""; "задача манифеста [об освобождении крестьян] заключалась в доказательстве того, что ограбление крестьян является актом "величайшей справедливости", вследствие чего они безропотно должны выполнять свои повинности помещику. Известный общественный деятель либерального направления Ю. Ф. Самарин в своём письме к тульскому помещику князю Черкасскому именно так и оценивал значение манифеста… от которого, по его словам, "веет скорбью по крепостному праву"".
Условия выкупа земли имели "наиболее грабительский характер", – писал П. А. Зайончковский. В приводимых им примерах, которые, по его словам, являются "яркой иллюстрацией того безудержного грабежа крестьян, который устанавливался "Положениями 19 февраля 1861 г."", суммы выкупных платежей крестьян, выплачиваемые ими в течение 49 лет, с учётом процентов (6 % годовых) в 4–7 раз превышали рыночную стоимость выкупаемой ими земли.
Соответственно, по условиям реформы крестьяне были по существу принуждаемы к выкупу земли, которую М. Н. Покровский называет "принудительной собственностью". А "чтобы собственник от неё не убежал, – пишет историк, – чего, по обстоятельствам дела, вполне можно было ожидать, – пришлось поставить "освобождаемого" в такие юридические условия, которые очень напоминают состояние если не арестанта, то малолетнего или слабоумного, находящегося под опекой".
Как указывает П. А. Зайончковский, те барщина или оброк, которые должны были отрабатывать или платить за пользование помещичьей землёй "временнообязанные крестьяне", даже выросли по итогам реформы (в расчёте на десятину земли крестьянина). Они не имели права отказаться от предоставленного им помещиком надела и соответственно, от "феодальных повинностей" по крайней мере, в первые девять лет. "Это запрещение, – пишет историк, – достаточно ярко характеризовало помещичий характер реформы". В последующие годы отказ от земли был ограничен рядом условий, затруднявших осуществление этого права. А после 1881 г. выкуп земли и вовсе стал обязательным.
Существует мнение, что законы 19 февраля 1861 г., означавшие юридическую отмену крепостного права (в юридических терминах второй половины XIX в.) не являлись его отменой как социально-экономического института (хотя и создали условия для того, чтобы это случилось в течение последующих десятилетий). Иными словами, согласно данному мнению (высказываемому, например, историками Б. Г. Литваком и Л. Г. Захаровой), они всего лишь запустили или ускорили процесс исчезновения крепостного права.
Ещё одним результатом реформы 1861 г. стало появление так называемых отрезков – части земель, составлявших в среднем около 20 %, которые ранее были в ведении крестьян, но теперь оказавшихся в ведении помещиков и не подлежащих выкупу. Как указывал Н. А. Рожков, раздел земли был специально проведён помещиками таким образом, что "крестьяне оказались отрезанными помещичьей землёй от водопоя, леса, большой дороги, церкви, иногда от своих пашен и лугов… [в результате] они вынуждались к аренде помещичьей земли во что бы то ни стало, на каких угодно условиях". "Отрезав у крестьян, по Положению 19 февраля, земли, для тех абсолютно необходимые, – писал М. Н. Покровский, – луга, выгоны, даже места для прогона скота к водопою, помещики заставляли их арендовать эти земли не иначе, как под работу, с обязательством вспахать, засеять и сжать на помещика определённое количество десятин". В мемуарах и описаниях, написанных самими помещиками, указывал историк, эта практика отрезков описывалась как повсеместная – практически не было помещичьих хозяйств, где бы не существовало отрезков. В одном примере помещик "хвастался, что его отрезки охватывают, как кольцом, 18 деревень, которые все у него в кабале; едва приехавший арендатор-немец в качестве одного из первых русских слов запомнил atreski и, арендуя имение, прежде всего справлялся, есть ли в нём эта драгоценность".
Как писал после реформы 1861 г. смоленский помещик А. Н. Энгельгардт, "теперь… иное имение и без лугов, и с плохой землёй даёт большой доход, потому что оно благоприятнее для землевладельца расположено относительно деревень, а главное, обладает "отрезками", без которых крестьянам нельзя обойтись, которые загораживают их земли от земель других владельцев". М. Е. Салтыков-Щедрин вспоминал, что "когда только что пошли слухи о предстоящей крестьянской передряге…, когда наступил срок для составления уставной грамоты, то он [помещик] без малейшего труда опутал будущих "соседушек" со всех сторон. И себя, и крестьян разделил дорогою: по одну сторону дороги – его земля (пахотная), по другую – надельная; по одну сторону – его усадьба, по другую – крестьянский порядок. А сзади деревни – крестьянское поле, и кругом, куда ни взгляни, – господский лес… Словом сказать, так обставил дело, что мужичку курицы выпустить некуда".
По словам П. А. Зайончковского, арендные цены на отрезанные у крестьян земли были значительно выше существующих средних арендных цен (в приводимых им примерах – в 2 раза). Кроме того, обычно использование этих земель крестьяне не оплачивали деньгами, а отрабатывали, что ещё более увеличивало для них бремя помещичьих отрезков, так как труд крестьянина в этом случае оценивался значительно дешевле, нежели при условии вольного найма.
В последующем ликвидация отрезков стала одним из главных требований не только крестьян, а также революционеров последней трети XIX в. (народники, народовольцы и т. д.), но и большинства революционных и демократических партий в начале XX в., вплоть до 1917 года. Так, аграрная программа большевиков вплоть до декабря 1905 г. в качестве главного и по существу единственного пункта включала ликвидацию помещичьих отрезков; это же требование являлось главным пунктом аграрной программы I и II Государственной Думы (1905–1907 гг.), принятой подавляющим большинством её членов (включая депутатов от партий меньшевиков, эсеров, кадетов и "трудовиков"), но отвергнутой Николаем II и Столыпиным, которые, таким образом, фактически предпочли пожертвовать своими жизнями ради сохранения помещичьих привилегий, чем выполнить веление времени.