Где курица и где яйцо? Нашел ли народ свой напиток или напиток обрел свой народ? В любом случае, магический кристалл безобразия - это честь и достоинство русского человека, его основной секрет. Безобразие - организатор беспредела, преодоление отчаяния. Русское "я" очищается от всякого формализма: днем я в погонах, но в пьяном угаре, падающий со стула, я - чист. Я - всё и ничто. Образ обманчив - безобразие онтологично. Более того, сам образ как образ превращается в образ врага, чреват для русской сути угрозой. Россия соскочила с оси нормального существования. "Пьющие люди" - синоним святости. Гордые и убогие, судящие и судимые, умницы и придурки - в своей полярности они необъятны, безразмерны, непостижимы. Судный день алкоголика мы встречаем в самом любимом народом самиздатовском бестселлере брежневской поры, книге Венедикта Ерофеева "Москва - Петушки" (1969), водочном вызове властям, откровенной апологии пьяной метафизики:
"Все ценные люди России, все нужные ей люди, - утверждается в книге, - все пили, как свиньи".
Водка не терпит одиночества. Водка всегда найдет русского человека. Их сретенье неизбежно и удивительно. Из письма Чехова, написанного на Байкале, по дороге на Сахалин:
"Нет ни мяса, ни рыбы: молока нам не дали… Весь вечер искали по деревне, не продаст ли кто курицу, и не нашли… Зато водка есть! Русский человек - большая свинья. Если спросить, почему он не ест мяса и рыбы, то он оправдывается отсутствием привоза, путей сообщения и т. п., а водка между тем есть даже в самых глухих деревнях в количестве, каком угодно".
Известен анекдот, когда Джон Стейнбек, будучи в Москве, не сразу сообразил, что значат три пальца, которые показывали ему двое добродушных мужчин. В конце концов, он пил с ними "на троих" в подъезде и, говорят, об этом не жалел. "На троих" - национальный вариант Троицы. Водка - исповедальный напиток. Смысл водочного ритуала выходит не только за рамки этикета, но и вообще за границы человеческого общения, предлагает странное для чужеземного взгляда обнажение души, доходящее как до высот самопознания, так и до порнографии, ее проверку "на вшивость", призыв к преображению. Водка ставит под сомнение человеческие условности, позитивные ценности, апеллирует к полной свободе от истории, личной ответственности, здоровья и, наконец, самой жизни. Это состояние свободного полета, моральной невесомости и метафизической бестелесности представляет собой как философский взрыв, направленный против "разумного" Запада, ценностей мещанства, "среднего класса", "жидовства", так и горделивую, самобытную суть русской истины.
Горбачев считает, что "водка принесла русскому народу больше вреда, чем пользы". Однако выходец из сильно пьющей Сибири, сам не чуждый водке, писатель Евгений Попов придерживается противоположного взгляда. Мы сидели в баре ЦДЛ, и Попов сказал, что водка помогает народу снять стресс, полученный от жизни в дурном государстве. Водка - бегство в закрытую от государства частную жизнь, где можно расслабиться, забыть о неприятностях, заняться сексом. Нигде культура и выпивка не находились в таких интенсивных отношениях, как в России. Малиновый нос Мусоргского - наш знак. Революционер Николай Некрасов, эмигранты разных волн, Александр Куприн и Сергей Довлатов, главный сталинский писатель Александр Фадеев, главный редактор "Нового мира" Твардовский, нобелевский лауреат Михаил Шолохов и, пожалуй, лучший русский писатель XX века Андрей Платонов - у каждого из них свой роман с водкой. Как заметил Попов, "под воздействием водки хорошо придумываются литературные сюжеты".
Философия водки имеет темный угол насилия. Хозяин насильно поит своего гостя для уменьшения социальной дистанции, унижения, насмешки или корысти ("Скверный анекдот" Достоевского). Деспоты с садистской складкой, Петр Первый или Сталин, заставляют гостей пить через силу, получая от этого удовольствие. Водка порождает не только кураж, но и мучительное чувство раскаяния, самоуничижения, что тоже вписывается в полярный образ русского характера. Отсюда главный вопрос, который задает отечественный алкоголик своему собутыльнику: "Ты меня уважаешь?" В русском пьющем человеке есть непредсказуемый дуализм трезвых и пьяных порывов. Управлять таким народом трудно.
А где же у нас трудящиеся? Есть впечатление, что они рассосались, что нейтронная бомба накрыла трудящихся вместе с фальшивым пафосным словом, которое их когда-то обозначало, что заводы работают сами по себе и в полях тоже сам по себе собирается урожай. Это можно назвать наказанием за дурно понятый марксизм, за совокупность национальных грехов, но люди все-таки остались, вымирают, правда, потихоньку, но еще кое-кто есть, где-то ползают, безъязыкие, обмякшие: их никто никуда не взял и не возьмет: ни в НАТО, ни в ЕС, ни в будущее. Шестидесятники любили не только пить водку, но и писать письма в будущее и из будущего. Мне эта социальная патетика странна, я вообще не любитель писать письма, но мне иногда незнакомые люди, из тех самых трудящихся, пишут, делятся заунывными вестями. Главная тема писем - нищета и отчаяние. Вышел я вечером из московского ресторана, сел в машину, смотрю: непрочитанное письмо лежит на сиденьи, начал читать - отвлекся: позвонили на мобильный. Думаю: не буду читать. Письмо толстое, написанное на бумаге в клеточку для арифметики с красной линейкой. В Москве есть теперь философия - не надо никакого негатива, чернухе смерть. Я уже успел побывать в "лишних людях" и никто не помешает мне побывать в них снова, но еще брать на себя обязанность быть кающимся барином, ходить в народ - с какой стати? Приехал на дачу - все-таки прочитал.
Не из сибирской деревни, а из рукой подать городка соседней губернии, с расстояния не больше двухсот километров от моего дома, пишет рабочий человек, видимо, молодой, явно грамотный. Пишет - значит еще живой, силы еще есть писать письма, а, может, в последний раз написал. Ничего нового, нет описания ни каких-либо оригинальных народных зверств, ни суицидных извращений. Все о том же: непробудном пьянстве. Как сообщает рабочий завода, "в России текут не водочные, а самогонные реки". Ну да. Но вот его рассказ:
"На заводе, где я работаю, условия труда не простые. Работаем с одним выходным днем, наша зарплата похожа на пособие, работа физически тяжела и т. д."
Что делают на заводе - из письма непонятно. Но впечатление: делают что-то доисторическое, домарксистское, неконкурентоспособное, никому не нужное.
"И чтобы как-то снять усталость, "пехота" (рабочие) пьет, понятно, а если не пить, то "крыша поедет" точно. Иногда даже кажется, что если рабочие пить не будут (на работе в том числе), то завод встанет, остановится".
Нравы:
"При встрече, обычно, у нас говорят сначала "Ну, чё, наливай!", а уже потом только "Привет" или "Здравствуй"".
Что пьют?
"Почти за год на этом предприятии я ни разу не видел, чтобы мои "однополчане" пили водку… Пьют самогон или медицинский спирт разводят или, когда нет денег даже на самогон, то покупают в аптеке, например, "Трояр" - ароматизированное средство для очистки ванн (легендарное средство, в большой моде сейчас) или с похожим названием "Троя" - это уже лосьон для ухода за проблемной кожей".
Передовой класс, превратившись в "пехоту", разводит эти жидкости водой, но его лучшие представители, судя по письму, не жалеют денег на минералку. Дальше - обычные жалобы на местную милицию, которая не борется с самогонщиками. А еще дальше - все смешалось - наезд на Горбачева.
"Пехота" все проспала, все пропила. Не заметила, что меняются не только средства для очистки ванн, но и политические вехи. В Кремле уже несколько лет думают о том, чтобы страна не была "беспризорной". Но что делать, если в стране такие трудящиеся, которые, сдав кровь на анализ (письмо заканчивается старым анекдотом), получают медицинское заключение: "В вашем самогоне крови нет"? Как что? Завтра снова - в ресторан.
"Кристалл". Попасть туда сложнее, чем встретиться с Горбачевым. Завод - неприступная крепость, и только при поддержке государственного ТВ я оказался в его цехах. Мрачно-кирпичное здание на Яузе построено в период виттовской монополизации водки в 1901 году. Во время Второй мировой войны его прицельно бомбила немецкая авиация: там производили "коктейль Молотова". Завод пострадал, но выжил и поставлял на фронт как "коктейль", так и водку. Сейчас "Кристалл" изготовляет до пяти миллионов бутылок в месяц, и, глядя, как водка льется в бутылки, я представил себе тысячи русских глоток с ходящими кадыками, потребляющими их за день. Внутри завода - церковная атмосфера благолепия. "Кристалл" стерилен. Почти не пахнет спиртом. Все в белых халатах. Водка производится на итало-немецком конвейере, где автоматически смешивается спирт с водой из московского водопровода, хотя и специально очищенной. Затем водка разливается в бутылки, закупоривается, расфасовывается в ящики. Конвейер, в основном, обслуживают женщины, потому что, сказала моя провожатая, женщины более приспособлены к монотонной работе. Сама провожатая, помощница директора, с немыслимо длинными ногами, в немыслимо короткой юбке и с немыслимо багровыми губами, закатанная в узкий белый халат, произвела на меня, скорее, впечатление водочной галлюцинации, чем реального человека. Ее босс, меланхоличный Александр Тимофеев (ныне уволенный) говорил со мной крайне учтиво и обтекаемо. Единственно, чего я добился, так это признания, что сам он не пьет и в водке мало что смыслит. Он поспешил отделаться от меня фирменным подарком, который, по моим понятиям, оказался очень хорошей водкой.
За ответами надо идти на самый верх. Подтверждение этому трюизму я нашел в беседе с "водочным королем". В то время, когда я с ним встретился, он контролировал, в свои тридцать четыре года, 40 процентов производства водки в России, более ста заводов водки высокого качества. Лишь один раз в жизни Сергей Викторович Зивенко напился пьяным: после окончания школы провожал друга в армию. Он вспомнил этот эпизод со смехом и отвращением: "Целую неделю не мог прийти в себя. Организм испытал нешуточный стресс".
Конкуренты завидовали его королевской должности. "Новые русские" охарактеризовали мне Зивенко как "временного человека". За его голову, по его собственным словам, готовы были заплатить шесть миллионов долларов. По Москве он ездил с шестью автоматчиками и даже по коридорам "Росспиртпрома" ходил с двумя телохранителями. Расслабиться он позволял себе только за границей. Частные компании по производству водки (водочная монополия существует только на бумаге) предлагали ему два миллиона долларов в год, чтобы он организовал их производство. Но он оставался на государственной службе.
Я встретился с Сергеем Викторовичем в его просторном кабинете (многоэтажный билдинг возле Кутузовского проспекта), окна которого выходят на Москва-реку. Худощавый спортивный мужчина в черном свитере и черных узких штанах. Не похож ни на бюрократа советских времен, ни на политика эпохи Путина. Как и Горбачев, родом из Ставрополья, Сергей Викторович с южнорусским акцентом сказал, что никогда не был советским человеком: "Я не любил ходить строем", - хотя формально состоял в комсомоле. По образованию юрист, он определил себя как менеджера.
Главной проблемой современной России Зивенко назвал кадры: 80 процентов российских чиновников, по его мнению, - "гнилые". Вся надежда на молодых людей новой формации, способных сделать Россию "полноправным членом цивилизованного мира". Наш разговор шел о том, что Россия за 500 лет так и не научилась пить водку. Идея подчинить водку, заставить ее работать на государство и при этом способствовать созданию здоровой нации, парадоксальна, но Сергей Викторович был готов бороться за нее. Он сознавал, что его труды никогда не будут должным образом оценены. Водочный рынок - слишком "стремное дело", он фактически тот же наркорынок. "Впрочем, русские останутся на стакане, а не перейдут на иглу при всей остроте наркотической проблемы в России", - сказал "водочный король", объяснив, что в холодной стране "марихуаной не согреешься". Зивенко мешал тем, кто не хочет порядка на рынке. Он не верил в реальную монополию водочного производства, однако стремился к вытеснению с рынка дешевой, низкокачественной водки. Я вышел из его кабинета с чувством, что в России нарождаются деловые люди. Но водочный мир оказался, действительно, турбулентным. Прогнозы "новых русских" сбылись: вскоре после нашей встречи у Зивенко отняли водочную корону.
500-летие водки может стать рубежом, за которым либо долгое прощание с водкой, либо водочный апокалипсис. Критикуя Горбачева за "антинаучную кампанию" против алкоголя, нарколог Владимир Нужный сказал мне, что будущее водки напрямую зависит от успехов русского капитализма:
"Новое поколение предпринимателей водку не пьет. Уже сейчас молодежь переходит на пиво. Им нужно принимать трезвые решения. С частных заводов легко увольняют за пьянство. В последующие 15–20 лет может произойти серьезный поворот к лучшему. Все зависит от экономики".
Между тем, в стране четыре миллиона мужчин - алкоголики. Однако и сам Горбачев склоняется к оптимистическому выводу. Будущее он видит "в акценте на пиве и сухом вине".
В стране идет сословное расщепление водки. Московская элита выбирает между импортными напитками и хорошей водкой. Она пьет, но не напивается. Постепенно становится также модным не пить. Непьющий Путин подает пример всей стране. В больших городах выбор завис между качественной водкой и дешевой. В городах поменьше - см. письмо. Деревня отстает, в ней по-прежнему водка - роскошь. Провинция выбирает между водкой вообще и самогоном. Дорогая водка в провинции считается расточительством, воспринимается как претензия.
Водка не сдастся. Плодятся дебилы. Жертвы паленой водки, мутанты не умеют ни писать, ни читать. За ними будущее русской пьяной истории. Чу! Смерть русских не за горами. Но чудо тоже возможно: водка будет окультурена, русский Бог - усмирен, переведен в исторический миф. Водка в России всегда колебалась между раем и адом: вспомним книги Горького о его отрочестве на Волге. Пили в радость и пили в горе - многое доступно русской душе. Водка - наше безобразное хорошо.
Поле русской брани
- Ты что чертыхаешься? Не чертыхайся! - говорила мне в детстве моя атеистическая бабушка.
Возможно, она по инерции боялась чертей. Но, скорее всего, она не хотела, чтобы я вырос грубым человеком. Прошло не так много исторического времени, и чертей вымыло из русского языка. Ушли и черти, и их эвфемизмы, вроде лукавого. Христианство вернулось, а черти ушли. Они остались лишь в переводах с иностранных языков как картонные пугала. Главный враг человечества перестал восприниматься как угроза, но до того, как это произошло, послать кого-нибудь к черту было равносильно пожеланию вечных мук.
Иное дело - мат. Знакомый ветеринар сказал мне, что собаку нельзя бить и гладить одной рукой - это вредно для ее психики. Мат - та самая одна рука, которая бьет и гладит русского человека. Одни и те же слова безумно веселят его в частушке и смертельно оскорбляют в матерном посыле. У народной психики от мата едет крыша. Черт на виду, его роль однозначна - мат родился из мрака языческого подсознания, из острых желаний и мучительных запретов. Мат превратился в русскую культурную драму.
Есть Уральские горы с малахитовыми камнями, а есть русская речь, переливающаяся матом. Мат - российская самобытность. Мат охраняется государством.
Открыв дверь в приемную депутата, я обнаружил миниатюрную женщину восточной наружности, говорящую по телефону на языке, похожем на китайский.
- Вам кого? - пропела она, прикрывая ладошкой трубку.
- Э-э-э… - Я боялся ошибиться в сложном имени.
- Каадыр-оол Алексеевич ждет вас.
Каадыр-оол Алексеевич Бичелдей на пятнадцать минут прославился на всю Россию. Депутат от горной Тувы подготовил проект верноподданнического Закона о русском языке как единственном государственном языке многонациональной России. Помимо прочего, в нем содержалось требование объявить войну мату, что и стало предметом общероссийской полемики.
Повод для войны - стихийная легализация мата. Мат вышел в свет: в СМИ, Интернет, литературу, на экраны кинотеатров, видеокассеты, в песни поп-культуры, в оперу (mea culpa: в опере Шнитке "Жизнь с идиотом" мелькают матерные слова). Он зазвучал в общественных местах, в той же Думе. Мы живем в эпоху освобождения мата - это историческое явление можно сравнить с изобретением компьютера. Казалось бы, Россия с отрывом на пару десятилетий повторяет опыт Запада, ввязываясь в старые споры сторонников и противников нецензурных слов. С формальной точки зрения мат аналогичен выражениям со словом fuck, которое употребляют московские подростки в качестве прикольного импортного ругательства. Но степень запретности русского мата на порядок выше.
В отличие от непристойных слов других языков, мат разветвлен, как кедр, и многофункционален. Он выходит за границы ругани, превращаясь не столько в философию языка, сколько в философию жизни. Могучая паутина сексуально ориентированного мата - достойный кандидат в книгу рекордов Гиннеса. В этом секретном языке, который знает вся Россия, содержатся много сотен словообразований. Его окружают прозрачные синонимы, зашифрованные эвфемизмы.
Успешный побег мата на свободу превратил мат в модную тему. В последние десятилетия появились словари мата, сначала на Западе, а теперь и в России - их авторы роются в значениях матерных структур. Для консервативного русского читателя эти издания - флакон нашатыря, поднесенный к носу. Ко мне журналисты постоянно пристают с вопросом: можно ли использовать мат в литературе? Для культурных людей это - чистая провокация. Так обстоит дело с нормативной общественной культурой. Доказать ей ничего невозможно.
Правители России всегда испытывали повышенный интерес к языку, стремясь держать его под контролем. Еще Екатерина Вторая объявила войну непристойностям, специальным указом запретив употребление слова "блядь", что, вероятно, объяснялось ее богатым сексуальным опытом (этот запрет и сделал "блядь" матерным словом). Придя к власти, Ленин демократизировал орфографию до такой степени, что она потеряла связь с этимологией: писатели были в отчаянии. Последней теоретической работой Сталина был труд по языкознанию. Хрущев пошел дальше Ленина, предложив, чтобы слова писались так, как слышатся. Его свергли прежде, чем это случилось. При Путине, может быть, с легкой руки его жены, филолога Людмилы, депутаты проправительственной партии, под эгидой Каадыра-оол Алексеевича, решили окончательно разобраться с матом. В советские времена за матерщину в общественном месте можно было сесть на пятнадцать суток. По проекту думского закона открытое использование мата, стоящего на трех слонах (хуй, пизда, блядь) и одной черепахе (глагол ебать), должно караться вплоть до тюремного заключения.