- Только в общих чертах, но в планах "Литературной газеты" - в самое ближайшее время серьезно заняться этой темой. Тем более что мы хотим стать своего рода творческим посредником в программе "Русский мир", о которой говорил президент. К нам в редакцию часто приходят письма от живущих за рубежом литераторов, пишущих на русском языке. Таких людей в мире много, немало и творческих союзов, объединяющих русскоязычных писателей. Мы печатаем "ЛГ" во Франкфурте и распространяем в Европе и США. Она востребована. Хотим выпускать специальное приложение, ориентированное именно на творческую поддержку таких писателей.
- В интервью, которое вы давали осенью две тысячи пятого года, вскоре после выхода романа "Грибной царь", вы сокрушались, что нередко незнакомые люди реагируют на вашу фамилию, только когда узнают, что перед ними автор "ЧП районного масштаба", "Ста дней до приказа" или "Апофегея". В связи с этим вы тогда - в шутку, конечно, - сказали: "Если бы у меня хотя бы имя было какое-нибудь типа Автандил или Дормедонт, а у меня все - нейтральное". Вы до сих пор сожалеете, что вы не Дормедонт?
- Давно уже нет. Выражаясь современным слэнгом, "Юрий Поляков" - это уже брэнд.
- И брэнд "Polyakov" будет представлен на открывающейся одиннадцатого октября Франкфуртской книжной ярмарке сборником "Возвращение блудного мужа" на немецком языке. Кстати, почему до сих пор в Германии, в отличие от ряда других европейских стран и даже Китая, ваши произведения не издавались?
- Да вот как-то не везло мне с Германией. Еще во времена ГДР хотели издать "Сто дней до приказа". Но гэдээровское начальство посчитало, что книга чересчур смелая, что немецкому народу ее читать еще рано. И то ли набор рассыпали, то ли перевод остановили - не знаю, тогда ведь все шло через Всесоюзное агентство по охране авторских прав и было покрыто тайной - для меня, во всяком случае. Вторая попытка была лет пять назад: тогда мой роман "Замыслил я побег" захотело выпустить одно мюнхенское издательство. Пригласили переводчицу, кстати, из "ости", знакомую с социалистическими реалиями, был сделан перевод, выплачен ей высокий гонорар, но проект по воле издателя остановился. Оказалось, переводчица абсолютно лишена чувства юмора, и перетолмачила все без тени улыбки. Вы можете представить себе мою прозу без иронии? И теперь третью попытку я делаю с помощью одной очень славной пары живущих в Ганновере наших соотечественников. Они прониклись моими книжками и очень энергично взялись за дело. Надеюсь, что со сборника "Возвращение блудного мужа" (в него вошли также рассказ "Красный телефон" и повесть "Подземный художник") начнется мой приход к немецкоязычному читателю.
"Русский Базар",
Германия, 4–10 октября 2007 г.
За что Юрий Поляков прибил бы дочь?
Свой 83-й сезон московский Театр сатиры открыл премьерой мистической комедии Юрия Полякова "Женщины без границ". Представители секс-меньшинств тут же объявили Полякова чуть ли не главным гомофобом России. С этой скандальной темы мы и начали беседу с популярным писателем и драматургом, главным редактором "Литературной газеты".
- Юрий, на официальном сайте российских геев и лесбиянок "Gay.Ru" вас объявили чуть ли не главным гомофобом страны, ссылаясь на комедию "Женщины без границ". Что же там такого, что вызвало такой гнев секс-меньшинств?
- Антиельцинистом был. Гомофобом еще нет. Мотив однополой любви не является главным в моей пьесе, которая первоначально называлась "Он, она, они". Это история о том, что, вступая в середине жизни в новый брак, мужчина и женщина несут в себе груз опыта и воспоминаний прошлой жизни, прошлых связей. У героини в прошлом был опыт лесбийской любви, причем со своей начальницей, которая не сразу склонила ее к таким отношениям.
И вот что интересно! В академических монографиях сегодня спокойно рассуждают о лесбийских мотивах и адресатах лирики Цветаевой. Выходят фильмы, недавно по нашему ТВ шел длиннющий американский "розовый" сериал. Для "новой драмы" - это вообще нечто более естественное, нежели традиционная ориентация. Я думаю, все дело в жанре. Это комедия, а секс-меньшинствам, как и всем остальным, не нравится, когда над ними иронизируют. Ну, что скажешь? Вы хотели легальности - вы ее получили. Теперь живите по законам большого мира, где можно угодить и на зуб к сатирику.
Кстати, сейчас пьеса "Женщины без границ" будет ставиться в Ставропольском театре. Там меня попросили линию лесбийской любви смягчить. Мол, тамошний зритель консервативен и этих столичных штучек не поймет. Смягчил с удовольствием "натурала".
- Ваш спектакль ставила худрук Театра сатиры, всеми любимый Александр Ширвиндт. Как вам работалось с ним? И как бы вы оценили некоторые мнения, что Театр сатиры сейчас переживает не лучшие времена?
- Мне не совсем удобно давать оценку театру, где идут мои пьесы, но критикам Театра сатиры хочу посоветовать сравнить посещаемость его спектаклей и спектаклей других театров. В девяностые годы Театр сатиры, и не только он, попал в сложное положение из-за кризиса современной драматургии. А сатира, актуальная, подчеркну, сатира, практически исчезла. Хотя сама жизнь, все эти потрясения, трагические и комические, давала и дает неисчерпаемый материал для реалистической, точнее, именно жизненной драматургии.
Театралы поймут мой вопрос - разве то, что предлагают, скажем, Николай Коляда и его единомышленники может сравниться с драматургией Арбузова, Вампилова, Розова? Я не хочу себя ни с кем сравнивать, но я стал писать пьесы именно потому, что почувствовал зрительскую нужду в продолжении традиций отечественной драматургии.
- Говорят, что ваше сотрудничество с Театром сатиры было не безоблачным?
- Я доволен всем, в том числе и трудностями, которые были. Да, "Женщин без границ" начинал ставить другой режиссер, который не справился. За дело взялся Александр Ширвиндт и сделал все блестяще. А вот моя предыдущая пьеса "Хомо эректус" ставилась аж три года! Ее хотели снять, актеры отказывались играть. Я у одного из актеров спросил: "Почему ты не хочешь играть? Что смущает?" А он ответил: "Понимаешь, Юра, в постмодернистской хрени все легко, все понарошку. А тут такая правда жизни, что…" В общем, Андрей Житинкин все-таки поставил "Хомо эректус". Помню, как на худсовете Ольга Аросева сказала слова, которые стали для меня самой лестной оценкой: "Через двадцать лет мы в Театре сатиры наконец-то получили настоящую сатиру".
- Но разве не, как вы выразились, "постмодернистская хрень" является ныне самым актуальным видом драматургии, что нам уже который год доказывает фестиваль "Новая драма"?
- Это фестиваль, которым руководит Эдуард Бояков? Родоначальник того направления, которому я дал название "бояковщина", и который долгое время руководил "Золотой маской"?
- Тот самый. Поразительно, но слово "бояковщина" употребляет и прославленный драматург Михаил Волохов, не раз на страницах "Правды.Ру" критически высказывавшийся о Боякове и его, известно каком, окружении.
- Вот видите, я далеко не одинок в своих оценках. Но поясню, что такое, по-моему, "бояковщина". Прежде всего, это ориентация в драматургии на одномерные, не выстроенные пьесы, где автор эксплуатирует один моноприем, что является одним из признаков постмодернизма. Все это обедняет режиссуру, псевдоновизна и непохожесть которой заметны только потому, что она хуже традиционной. На таком фоне страдают и актеры, игра которых выглядит не подлинной, картонной.
Ну и наконец, "бояковщина" - это абсолютно тусовочный принцип жизнедеятельности. Искусство отходит на второй план, а на первом - раскрутка и пиар, пиар, пиар. Особенно хорошо для пиара используются премии. Но давайте посмотрим, каков зрительский успех у многих премированных этой тусовкой пьес и спектаклей? Ставят ли их по всей России?
- Но вы ведь тоже лауреат многих премий…
- Но за моими премиями стоит интерес зрителей. Извините, но мои пьесы идут в театрах более чем тридцати российских регионов. На них идет зритель, за счет этого содержатся труппы. Кто из "бояковских" может сказать, что зритель России голосует за их драматургию рублем?
- Но почему же затеи Боякова встречают такую поддержку со стороны Федерального агентства по культуре и кинематографии?
- По моему мнению, в руководстве нашей культуры до сих пор есть люди, донашивающие пыльные "комиссарские шлемы" образца девяносто первого года. Это разрушители, для которых я изобрел слово "герострата" и которые мыслят и действуют по принципу "Чем хуже - тем лучше". Именно они выделяют большие деньги таким людям, как Бояков.
- Кстати, ФАКК выделил восемьсот тысяч долларов на экранизацию пьесы Ольги Мухиной "Летит", впервые представленной на бояковской "Новой драме". Режиссером является Швыдкой Сергей Михайлович - как шутят в Одессе, даже не однофамилец.
- Поскольку я пьесы не читал и фильма не видал, ничего сказать не могу. Не исключаю, что сыну Швыдкого удастся создать прекрасную картину, и она будет пользоваться огромным зрительским успехом. Но семейственность в нашем искусстве приобрела действительно ужасные масштабы.
Когда я наблюдаю за творениями некоторых отпрысков известных писательских и кинематографических фамилий, мне просто дурно становится. Если бы моя дочь, к счастью, домохозяйка с детьми, подалась бы в кино и сняла бы что-нибудь типа… типа "Консервов" Егора Кончаловского, я не знаю, что бы с ней сделал. Прибил бы в гневе праведном, наверное, прости Господи…
- Юрий, я слышал, что у вас вскоре будет еще одна московская премьера - знаменитый "Демгородок" ставит Театр Рубена Симонова.
- Да, я сам сделал инсценировку своей повести девяносто третьего года. Судьба у нее довольно занятная. Напомню, что в этой сатире главным героем является капитан атомной подводной лодки Рык, волею судеб становящийся диктатором России. Всех политиков - от коммунистов до либералов - он отправляет в "закрытые садовые товарищества", которые народ и называет "демгородками".
"Демгородок" стал печатать журнал "Смена" в августе девяносто третьего года. Вскоре после страшной трагедии - расстрела Съезда народных депутатов в Белом доме - он вышел отдельной книгой, которую некоторое время до столичных прилавков не допускали. А в девяносто четвертом году "Демгородок" выпустило издательство "Республика", и художник украсил обложку портретом человека, очень похожего на генерала Лебедя, которого тогда знали в обществе слабо. И вот летом девяносто шестого года, когда генерал Лебедь выдвигался в президенты, я дарю ему эту книгу, он смотрит на обложку и со своей знаменитой интонацией говорит: "Не понял!" Я отвечаю: "Александр Иванович! Книга вышла два года назад, никаких намеков нет!" Лебедь: "Тогда тем более не понял!"
- Значит, в Театре Рубена Симонова сочли "Демгородок" актуальным и сегодня?
- Мне, как автору, судить об этом нелегко. Хотя вот Сергей Владимирович Михалков, чьим мнением я бесконечно дорожу, не раз говорил мне, что "Демгородок" - лучшая моя сатирическая вещь. Хотя мне кажется, что "Козленок в молоке" лучше.
Понимаете, в "Демгородке" есть сатира не только на наших либералов или, как многие зовут, либерастов. Там есть и сатира, пусть более мягкая, на надежды многих, что придет сильная личность, которая жесткими методами наведет тотальный порядок и сделает всех счастливыми. Такая вот полифоническая вещь получилась.
- Но разве эти надежды не обоснованы всей российской историей? Помните политический идеал Гоголя, выраженный им в финале сохранившегося текста второго тома "Мертвых душ"? Только честная и жесткая воля верховного правителя, по Гоголю, может пресечь ужасы коррупции и произвола чиновников на местах.
- Это вечные российские споры о свободе и лучшей форме правления. Для меня очевидно, что сейчас та свобода, которая была при Ельцине, никому не нужна. Конечно, за исключением тех, кто за ширмой этой свободы делал миллиардные состояния. Я бы определил настоящую и разумную свободу как ту степень несвободы, которая для нас приемлема. Заковыристо выразился? Но давайте спорить. Если постановка "Демгородка" такие споры вызовет, буду только рад.
Беседовал Андрей ЩЕРБАКОВ
"Правда.Ру", 9 октября 2007 г.
"Жизнь отсеивает ложные замыслы"
- Юрий Михайлович, в школу вы пришли работать по распределению или по призванию?
- Я окончил Московский областной педагогический институт имени Н. К. Крупской. Работать в школе начал еще до распределения, учась на последних курсах: вел литературу и русский язык в триста сорок восьмой школе, которую сам окончил. По распределению попал в двадцать четвертую школу рабочей молодежи. Потом меня забрали в армию, а когда я вернулся, учебный год уже начался, и место мое было занято. Полноценную нагрузку предложить мне не могли, и я пошел работать в школьный отдел Бауманского райкома комсомола.
- Вам нравилось работать в школе?
- Да, нравилось. И если бы я не ушел в армию или вернулся в мае, допустим, и в школе была бы ставка учителя, думаю, я бы еще довольно долго там работал. Ну а когда защитил диссертацию в тысяча девятьсот восемьдесят первом году, то я преподавал в институте.
- Нет ли ностальгии, когда видите, как школьники идут первого сентября на уроки?
- Конечно есть. У меня много стихов о школе, об учителях.
- Единственным положительным героем в романе "Козленок в молоке" является учитель.
- Не только в этом романе положительный герой - учитель, но и в "Работе над ошибками".
- Но там повесть о школе, и там действующие лица - учителя.
- Да, но есть и отрицательные. В романе "Замыслил я побег" жена главного героя Катя - учитель. Так что учитель как положительный герой не случаен, и в "Козленке" не случаен, хотя немного искусственен. Дело в том, что, прочитав рукопись, друзья стали уверять меня, что нет положительного героя, это плохо, и я стал конструировать. Это интересный факт для литературоведа: стояла задача уже в написанный роман вставить положительного героя. Больше я таких экспериментов делать не буду и никому не советую. И тот факт, что, решив вставить в роман положительного героя, я избрал именно учителя, говорит о понимании: в сознании читателей положительна сама профессия учителя, и это значительно помогает создать положительный образ.
- В Германии едва ли не на первом месте по позитивному восприятию стоит писатель. То есть ваши обе профессии - самые уважаемые в разных странах.
- При советской власти писательская деятельность воспринималась и у нас как одна из самых позитивных: мы ездили по стране, и я отлично помню, каким было отношение. К сожалению, сейчас это не так по двум причинам.
Во-первых, писатели, особенно либеральная их часть, очень шумно ссорились во время перестройки. Устраивали "скандал на привозе" вместо серьезной литературной полемики. Во-вторых, сказалась и роль средств массовой информации ельцинской эпохи. Понимая, какова роль писателей в истории страны, в кризисные периоды, их боялись, поэтому моральный авторитет писателей с государственным самосознанием принижали целым рядом способов: старались унизить, высмеять, а на их место поставить писателей с эмигрантской психологией, с психологией экспериментатора любой ценой. Именно их пропагандировали в ельцинское десятилетие. Но навязать их общественному сознанию не сумели. В результате получился вакуум: писателей государственно-патриотического направления дезавуировали, а писателей либерального направления навязать не смогли. Эта лакуна сейчас очень опасна.
- Учитель в своей деятельности руководствуется принципом "не навреди". Вы придерживаетесь в писательской работе этого педагогического принципа? Написать можно что-то громкое, сенсационно-отвязное, но прочитает ребенок, подросток. Думаете об этом во время работы?
- Это сложный вопрос, потому что взаимоотношения писателя с действительностью такие тонкие, что с одной стороны можно впасть в абсолютную вседозволенность и утрату любой этической чувствительности, что мы видим сейчас на некоторых примерах. Но с другой стороны, если все время думать, чтобы не навредить, можно впасть в то, что в сороковые-пятидесятые годы называлось "бесконфликтность". Сейчас много писателей, которых человек читает и думает: "Да, он мне не навредил. Но и не помог". Все зависит от таланта и развитости внутреннего нравственного чувства писателя. С одной стороны, чтобы это было остро, мощно, затрагивало человека за живое. А с другой стороны, чтобы не переступал через те табу, разрушая которые мы разрушаем наше общество и нашу культуру. Здесь я нахожусь в сложном положении как редактор: иногда чувствую, что этого писателя вообще не надо печатать, потому что он занимается целенаправленным разрушением нашего культурно-нравственного мира. А другого писателя тоже не надо печатать: настолько уж он благостный, настолько боится высказаться смело, что получается: что есть его книга, что нет.
- Ваши произведения изучают в школе, а некоторых классиков из программы убрали. Готовы ли вы уступить свое место классикам? Если да, то кому?
- Да, готов. У меня были случаи, когда я уступал свою бумагу молодым поэтам в "Молодой гвардии". Шла моя новая книжка, и мне сказали: будет переиздание. Я ответил: не надо переиздания, лучше издайте на этой бумаге молодых поэтов. Некоторые из них сейчас достаточно известны. Классикам я бы, безусловно, уступил. Считаю, что совершенно незаслуженно отодвинут в тень такой замечательный писатель, как Валентин Катаев. И молодой, и зрелый. Обязательно хотя бы один-два урока должны быть посвящены творчеству Николая Заболоцкого, потому что именно на его творчестве молодым людям можно показать, как увлечение поэта экспериментом приводит со временем к пониманию, что искусство - это задача более серьезная, чем просто эксперимент.
Совершенно незаслуженно удален из программы Леонид Леонов - один из лучших писателей двадцатого века. На книжной ярмарке в Швейцарии была дискуссия о Набокове. Кто-то из наших российских писателей, из тех, кто любит собственную литературу похаять, начал говорить, что Набоков - уникальное явление, которое не могло бы развиться, если бы он жил в России, потому что никто из оставшихся в России так не писал. Я возразил: да что вы говорите?! Пример - Леонов. И у зрелого, но особенно у раннего Леонова, тонкость стиля, многооттеночность слова, насыщенность абзаца местами гораздо сильнее, чем у Набокова. Другое дело, что оставшиеся писатели оказались в сложной политической ситуации. И об этом обязательно надо рассказывать в школе: а кто виноват, что политическая ситуация так сложилась? Идеологическое давление на писателя создавали те писатели и революционные деятели, которые потом сами пострадали. Мало говорят об этом. Но надо говорить.
- Как совмещаете общественную деятельность, пост главного редактора и работу над книгами? Помогает или мешает в творчестве редакционная рутина?