- Конечно. Я убежден, что это была акция устрашения. "Литературка" постоянно публикует разоблачительные материалы о расхищении писательского имущества. Проблема одна: журналистское слово сегодня недостаточно эффективно. Те, кому полагается надзирать, стараются не замечать многие публикации.
Беседовала Вера КОПЫЛОВА
"Московский комсомолец", 22 января 2010
Писатель русской традиции
Его романами и повестями зачитывались еще в 80-е годы прошлого века. О них спорили, по ним ставили фильмы и спектакли. Автора ругали и возносили до небес, называли то оппозиционным писателем, то придворным. А он продолжал писать. И делал это так, что каждое его новое произведение заставляло видеть мир в ином ракурсе. Сегодня Юрий Поляков - главный редактор "Литературной газеты", во многом определяющей и констатирующей происходящие в современной России литературные процессы. Писатель Поляков может быть разным. Его можно принимать или не соглашаться с ним. Но он всегда идет впереди, вызывая на себя огонь критиков. Такой уж характер. В ушедшем году Юрий Михайлович отметил 55-летие, а в январе со 180-летием уже поздравляли возглавляемую им "Литературку". Юбилей - это время подводить промежуточные итоги и говорить о планах на будущее. Об этом, а также о только что вышедшей второй части его романа "Гипсовый трубач" мы и решили поговорить сегодня.
- Юрий Поляков - это писатель, главный редактор известной газеты, политик и общественный деятель. Кто вы на самом деле?
- "Поэт в России больше, чем поэт" - это наша культурная традиция. Писатель в нашей стране всегда существует в трех ипостасях: литератор, политик и редактор, в отличие, кстати, от западной традиции. Впрочем, сейчас и у нас появились писатели западного образца, которые могут себе позволить существовать только для написания и за счет написания книг. Яркий пример этому - Борис Акунин.
Я же человек традиции. К тому же есть и иерархическая взаимосвязь: без писателя не было бы редактора, без редактора - политика. Все это вещи взаимосвязанные, но прежде всего я был и остаюсь писателем. Это - изначальное.
- Чем отличается ваше творчество периода "Ста дней до приказа" и "ЧП районного масштаба" от того, что вы делаете сегодня? Насколько изменились темы, идеи и герои ваших произведений?
- Я думаю, прежде всего профессиональным уровнем. Все эти десятилетия, прошедшие с момента написания названных вами произведений, я тоже развивался. Недавно мне прислали почитать диссертацию "Проблемы идиостиля прозы Юрия Полякова", в которой проведен анализ моих произведений. И что интересно, в ранних повестях, по мнению диссертанта, тридцать процентов текста несли в себе следы художественной модальности (сравнения, метафоры), а в последних произведениях - уже более семидесяти процентов, что, несомненно, говорит о писательском росте. Во всяком случае, так считает диссертант с его филологической цифирью. Кроме того, первые вещи были во многом автобиографичны, в поздних больше вымысла, фантазии, трансформации действительности. Но то главное, за что меня читают, несомненно, осталось в неприкосновенности: сложный внутренний мир героев, социальность, острый сюжет, ироничный стиль, афористичность. Короче, гротескный реализм.
- Не являются ли последние ваши книги о "Гипсовом трубаче" сочинением на заданную тему, попыткой сочинить и скаламбурить на потребу читателя? Зачастую возникает ощущение искусственности образов и разобщенности текста в целом. Несомненно, отдельные фрагменты повествования удачны, но общая картина не складывается. Что же вы все-таки хотели сказать своему читателю?
- Во-первых, вышли пока только две части единого романа. Это не трилогия, а роман, разрезанный на три части. Подобные варианты публикации были у меня раньше только в журналах, но там продолжение произведения выходило максимум через месяц. В этом случае между частями прошел почти год, и у читателя вполне могло создаться впечатление, что перед ним отдельные произведения. На самом деле, такой вариант - публикация с продолжением - это эксперимент, на который я сознательно пошел вместе с издателями. Видимо, больше так делать не буду. Но, надо сказать, что с точки зрения интереса к книге и с точки зрения продаж этот эксперимент сыграл положительную роль. Книгу ждали и постоянно о ней спрашивали. А соответственно и продажи увеличились.
Роман получился очень большой. Уже меньше чем через год выйдет его третья, заключительная часть, и тогда вы сможете сами оценить его реальный масштаб. Это свободный роман, с прихотливым сюжетом и вставными новеллами (стоит заметить, что большинство мировых шедевров тоже включают в себя вставные новеллы). В книге есть комические фрагменты, исторические вставки, лирические этюды. Хотя, конечно, в этом я не первооткрыватель.
Теперь о том, что книга не совсем понятна и состоит из кусков. Нужно набраться терпения и дождаться финала. Только тогда можно будет сделать выводы о том, что я хотел сказать этой книгой, и для чего написаны те или иные главы. Я вообще стараюсь писать развернутой метафорой, поскольку начинал с поэзии и всегда любил стихи с кольцевой композицией. Это перешло в прозу. В книге присутствует пародия на постмодернизм, чем она близка к "Козленку в молоке".
Ваш вопрос озадачил меня, но я думаю, что после сбора всего романа под одной обложкой такие вопросы возникать не будут. Хотя еще раз повторюсь: журнальный принцип при книгоиздании все-таки не годится. В этом я убедился на примере собственного романа.
- Мой следующий вопрос после вашего ответа практически отпал, я хотел узнать, не собираетесь ли вы менять жанр, в котором работаете (судя по вашему предыдущему ответу, этого не произойдет), и каковы ваши творческие планы?
- После работы над таким гротескно-реалистичным романом, в котором очень много литературной игры, мне явно захочется чего-то другого. Но сначала я решил пройти этот путь до конца. Я хочу, чтобы роман можно было начинать читать с любого места, под настроение, поэтому-то он и состоит из разных новелл: каждый найдет что-то свое. На мой взгляд, именно такая литература и остается в памяти читателя.
- Вы были председателем жюри премии "Большая книга". Были ли среди претендентов те, кто соответствуют вашим критериям литературы?
- Вынужден констатировать, что из тринадцати книг шорт-листа как читатель я бы прочитал максимум две-три. Остальные бросил бы либо с первой страницы, либо с первой главы. Они скучны или не доработаны. А Юзефович, которому мне по статусу пришлось вручать диплом, откровенно слабенький литератор, напрочь лишенный собственного языка. Уж если кто и заслуживал первой премии, так это Терехов за роман "Каменный мост".
- Не кажется ли вам, что во многом это связано с редакторскими ошибками, к сожалению, в последнее время редактор перестал работать с писателем в процессе подготовки книги. Может быть, поэтому часто публикуются такие слабые тексты?
- У нынешних писателей пропадает навык саморедактирования. Когда я еще только начинал писать книги, мы правили текст до изнеможения, до совершенства, как мы его понимали. А у нынешней молодой литературы работа над текстом идет по принципу ЖЖ (Живого Журнала). Как написал с первого раза, так и будет. Ни о какой правке и редактировании речь вообще не идет. Но это не литература, это просто вид информационного обмена, близкий к стилистике блогов.
Писатель прежде всего сам должен хотеть, чтобы редактор с ним работал. А я знаю массу случаев, когда редактор перезванивает молодому автору и просит его что-то переделать, а в ответ слышит: "Делайте что хотите, я уже в другом проекте". Когда я был молодым литератором, подобные вещи назывались очень просто - халтура. Как-то раз во время застолья в Доме литераторов один из таких халтурщиков надписал и подарил мне свою книгу, а утром я проснулся и увидел, что она разорвана в клочья. Сначала я не мог понять, почему с вечера так поступил с подарком. А потом прочитал первую строчку и все понял: "Город Женева расположен на одноименном озере". Ночью эта строка привела меня, изрядно выпившего, в такое бешенство, что я не выдержал и разорвал эту фигню. На конкурсе "Большая книга" таких "Женевских озер", к сожалению, было большинство.
Что же касается моих творческих планов, то стоит заметить, что я один из самых востребованных драматургов. Только в московских театрах сейчас идет семь моих пьес, хотя большинство из них не вписывается в модель современного лабораторного театра и "новой драмы". Но это сопротивление и борьба за новое тоже в наших традициях. Сейчас мы репетируем новую пьесу "Одноклассники". Кстати, пока я ее не закончил, за роман не садился. Есть у меня в мыслях и новая пьеса, за которую я сяду, когда закончу "Гипсового трубача". Есть и наброски нового романа, задуманного очень давно.
- Недавно вы, как главный редактор "Литературной газеты", получили почетную премию в области печатных СМИ. Каковы сегодня темы, задачи и проблемы "Литературной газеты"?
- Да, действительно, в январе премию получили три сотрудника "Литературки": я - как главный редактор, мой заместитель Леонид Колпаков и шеф-редактор отдела "Общество" Игорь Гамаюнов. И, по моему мнению, получили мы ее заслуженно, потому что нам удалось вывести газету из состояния клинической смерти. Когда я в нее пришел в две тысячи первом году, ее тираж составлял двадцать тысяч экземпляров, сегодня тираж - сто двадцать тысяч экземпляров. Мы отказались от группового подхода к проблемам литературы, который свойственен многим изданиям. В "Литературной газете" присутствуют все направления, как и должно быть. Кстати, такого же принципа, насколько я понимаю, придерживается и ваш журнал "ЧИТАЕМ ВМЕСТЕ. Навигатор в мире книг".
Придя в газету, я никого не разгонял, несмотря на многочисленные советы, и тем самым сумел сохранить коллектив. Сейчас ведь как принято: новый редактор - новый коллектив. Бред! Газета должна быть полифоничной, но для этого такими же должны быть и сотрудники, мыслящие по-разному. Посмотрите, во что превратили тот же "Новый мир" заединщики-либералы. У нас иной принцип: на страницах "Литературки" легко сочетаются, например, Распутин и Ерофеев, что не считают для себя возможным большинство литературных изданий. Мы же даем весь спектр современной литературы. Да, мы можем в рецензии раскритиковать того или иного писателя или его произведения, но у нас нет фигур умолчания. А ведь именно так борется с неугодными писателями в "Знамени" та же Наталья Иванова. В упор не видит. Впрочем, этим она вредит больше всего себе. Кому нужен полуслепой критик?
Мы перестали делать газету для узкой тусовки и работаем для всей просвещенной России. При этом стоит заметить, что и читатели увидели эти перемены. Прорыв с тиражом произошел без каких-либо дотаций.
- Недавно в СМИ прошло сообщение о том, что на ваш дом в Переделкино напали неизвестные и жестоко избили вашу супругу. Что же все-таки тогда произошло на самом деле и что стало причиной этого преступления?
- Я уверен, что за этими событиями стоят те, кого не устраивает активная позиция "Литературной газеты", рассказывающей о разбазаривании писательского имущества. Нападение на мой дом - далеко не первая акция. И раньше били писателей из так называемой Группы сопротивления. В тот вечер жена, как обычно, долго читала, а потому уснула на первом этаже дома, я же был на втором, когда услышал шум. На мою жену набросились неизвестные, нанесли ей несколько жестоких ударов, в том числе и в лицо. При этом из дома ничего не взяли, хотя на тумбочке лежали деньги и ее украшения. Важно, что этот налет произошел накануне передачи документов о ситуации в Переделкино в прокуратуру. В настоящее время идет следствие…
- Как редактор "Литературной газеты" вы ежедневно получаете и просматриваете множество книг. А что читает Юрий Поляков не как редактор, а как человек?
- Я всегда читаю одновременно несколько разных книг. Например, сейчас это Игорь Шумейко "Десять мифов об Украине", Олесь Кожедуб "Иная Русь" об этногенезе белорусов, подаренный мне сборник стихов Евгения Рейна "Посвящение Бродскому", новый роман Пелевина, "История советского искусства" профессора Манина, биография Андрея Курбского из серии "ЖЗЛ" и еще что-то по мелочам. И, конечно же, вынужден был читать много текстов, номинированных на премию "Большая книга".
Но вот что интересно, когда я пишу художественные сочинения, мне очень тяжело читать чужую прозу, трудно выходить из своего мира и переформатироваться в другой. Поэтому романы-повести я чаще читаю в перерывах, а вот стихи, научную, историческую литературу и публицистику легко читаю в любое время. Они не мешают собственному творчеству.
Беседовал Олег ФОЧКИН
"Читаем вместе", 22 января 2010 г.
О самом главном
Мы встретились с известным и любимым читателями писателем, драматургом, главным редактором "Литературной газеты" Юрием Михайловичем Поляковым, чтобы поговорить о его последней премьере "Одноклассники" в ЦАТРА. Но разговор получился о театре времен перестройки, об острых проблемах, о роли театра как общественного института в современной России. Нам показалось, что в номере, посвященном особенному театру, Театру Российской армии, призванному воспитывать поколение патриотов, людей, преданных Родине, этот разговор окажется уместным.
- Что для вас театр?
- Театр для меня - это, прежде всего, осуществленная возможность поговорить с людьми о главном, о том - кто мы и зачем мы. Конечно, и в прозе, и в публицистике я говорю с читателем о том же. Но это как бы разговор с глазу на глаз. А в театре перед тобой в миниатюре все общество, ты можешь обратиться к коллективному разуму. Всерьез драматургией я занялся после сорока, когда был уже состоявшимся, успешным прозаиком. Я вдруг понял: есть особые зоны сознания, которые по-настоящему можно затронуть только со сцены. И в моем миропонимании тоже есть некие обретения, которые прозой и публицистикой никак не высказать.
Но входить в мою жизнь театр стал раньше, исподволь. "Табакерка", если помните, началась с "Кресла" - инсценировки моей повести "ЧП районного масштаба". В ленинградском ТЮЗе Стасом Митиным была поставлена и шла на аншлагах "Работа над ошибками". По просьбе руководителя "Александринки", великолепного актера Игоря Горбачева я засел за инсценировку все того же "ЧП", долго доделывал и переделывал. Но в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году спектакль запретили в день премьеры, когда по городу уже были расклеены афиши. Посчитали, что двух "ЧП" для одного Питера слишком много: на Ленфильме Сергей Снежкин завершал съемки одноименного фильма.
Практически все мои первые повести были инсценированы. Долгий "роман" тянулся у меня и с Андреем Александровичем Гончаровым, руководителем московского театра имени Маяковского, прекрасным режиссером, но человеком весьма осторожным. С восемьдесят девятого по девяносто первый год я по его просьбе работал над сценической версией повести "Апофегей", написал множество вариантов. Необходимость каждого варианта завлит с пушкинской фамилией Дубровский разъяснял мне с глубокой театроведческой задушевностью. Не сразу, но я понял, в чем дело: слишком жестко для тех времен в моей повести была показана цена власти, моральный крах хорошего человека, поставившего на аппаратную карьеру. В сентябре девяносто первого, после победы демократии, я примчался в театр, уверенный, что теперь-то можно все! Оказалось, нельзя. Слишком мягко, сочувственно, видите ли, я изобразил участь партаппаратчика. Надо жестче, наотмашь. А наотмашь я не умею. Спектакль так и не вышел…
И я сказал себе: нет, никогда, лучше потратить силы и время на новые повести или даже роман… Но как говорится, не зарекайся! В девяносто пятом году мы с Владимиром Меньшовым уединились в Матвеевском, чтобы написать сценарий по моему оригинальному сюжету, носившему условное название "Зависть богов". Сочинить ничего не удалось, в основном спорили о сути искусства и судьбах Отечества. Впрочем, для истории российского кино наш "заезд" имел-таки значение: название "Зависть богов" позже получил фильм, который Владимир Валентинович снял по сценарию Мареевой "Последнее танго в Москве". Кстати, именно Меньшов, читая наброски диалогов, которые я писал между спорами о будущих видах Державы, сказал: "Юра, вам надо обязательно писать пьесы!" Будем считать мое название его фильма - это благодарность за умный совет.
А через некоторое время мне позвонил Вячеслав Шалевич с предложением поставить в театре имени Рубена Симонова мой роман "Козленок в молоке". Я согласился, но писать инсценировку, помня все обиды, отказался. "Ничего, мы поручим это очень талантливой драматургессе Исаевой!" - был ответ. Когда мне принесли инсценировку, сделанную "очень талантливой", я пришел в ужас. Оставалось сесть и переписать с начала до конца. Но нет худа без добра: переписывая, я впервые почувствовал вкус к сочинению пьес и вскоре засел за комедию "Левая грудь Афродиты". Потом была блестящая постановка Эдуарда Ливнева. Премьера "Козленка" состоялась в девяносто восьмом. С тех пор "Козленок" идет на аншлагах, став визитной карточкой театра. А вот судьба моей первой оригинальной комедии "Левая грудь Афродиты" сложилась иначе. Ее буквально с письменного стола перехватил кинорежиссер Александр Павловский и снял симпатичный двухсерийных фильм, который часто показывают по телевидению. Тем не менее эту пьесу охотно ставят в России и СНГ, идет на аншлагах. Но это единственная моя вещь, так и не поставленная в Москве. А жаль… По моим наблюдением, наличие у спектакля "телекинодвойника" лишь добавляет зрительского интереса.
Вторым, не менее важным, импульсом для моего обращения к драматургии стало неприятие того, что в девяностые годы приходилось видеть в театре. Глумливая вивисекция классики. Переводные коммерческие комедии, содержание которых забываешь, пока идешь из зала в гардероб. Современные пьесы, написанные как под копирку: немного постмодернизма, много чернухи и авторская беспомощность, выдаваемая за новаторство. Но главное: высокомерное презрение к интересам публики - словно в крошечном зале всегда будут, как на премьере, сидеть лишь друзья, родственники и критики, нетерпеливо чмокающие в предвкушении фуршета. Было от чего прийти в отчаянье!
А я-то еще верил в театр как массовое искусство, объединяющее в нравственном порыве и эстетическом восторге сотни совершенно разных людей, сидящих в зале. "Революционные" заявления "реформаторов театра" о том, что не нужны-де большие залы, рассчитанные на восемьсот-тысячу зрителей, что не надо писать и ставить для массового зрителя, все это, на мой взгляд, лукавство. Да, человеку, обладающему приятным застольным баритоном, лучше петь дома. А как быть с Хворостовским и Нетребко? К сожалению, околотеатральная тусовка боится, не желает принимать драматургов с настоящим голосом, ибо настоящее само организует художественное пространство вокруг себя. Ненастоящим же можно манипулировать, как хочется. "Золотая маска" (особенно во времена Боякова) в этом смысле сыграла в судьбе постсоветского театра роль, едва ли не более печальную, чем "Железная маска" в судьбе несчастного близнеца-дофина.
- А вы были настоящим театралом? Каковы были ваши театральные предпочтения и кумиры?