– Но я дорасскажу – вижу, шибко тебе интересно. Буквально через неделю, как садик строить начали, вызывают батюшку в епархию. Ну, человек подневольный. Только его лодочка за поворотом скрылась, а к нам машины, штук десять, больших и маленьких, грузовых только пять было. А это те самые приехали, что храм-то сносить собрались. Остановились-то как раз напротив храма, а там площадь такая тогда не маленькая была, вышли и давай выгружать ящиками водку да продукты, столы начали сколачивать, сцену, музыка у них с собой, микрофоны, музыканты какие-то блатные. Ну, ясное дело, деревенские все на музыку-то и выперлись. А как раз суббота, все дома. И Капустин тут из машины выходит, а с ним еще мужик какой-то статный, лощеный. Глава наш сразу к микрофону: "Вот, товарищи, поприветствуйте гостей. Подарок вам от компании ″Иудкоминвест″, это они будут строить, так сказать, наше с вами будущее, Дом отдыха, а это, так сказать, реальные рабочие места, так сказать, бюджет, сами понимаете".
А все стоят ничего не понимают еще, жадно на водку косятся, слюньки текут. Тут мужик этот лощеный-то слово взял: "Земляки, я сам здешний, в Знаменке родился, в тридцати километрах отсюда. Меня Арсений Петрович зовут. ″Иудкоминвест″ – это моя компания, это я буду строить здесь Дом отдыха. Я знаю не понаслышке, как вам здесь тяжело живется – мужики не работают, пьют, женщинам тоже себя реализовать возможностей нет. Нам же понадобятся, как построим, около двадцати пяти специалистов разного профиля, и конечно, со стороны мы привлекать никого не станем, лучше своих работой обеспечить, правильно же, земляки? Или я не прав?" Ведь знал, падла, что прав, к чему спрашивал! "Да так оно, так, – согласились наши.
"Ну вот, кого надо, мы обучим, будет у нас здесь Хилтон, лучший санаторий во всем крае. Ну, вы рады нет?!" – по-свойски так спросил Арсений этот долбанный Петрович. "Так, а чем не радоваться-то?!" – Чека за всех ответил, все равно все были согласны. "Только просьба у меня к вам есть, раз уж мы с вами люди деловые, то мне ваши подписи нужны, что вы не против строительства у вас Дома отдыха на месте храма".
Вот тут-то и понятно стало все – зачем он приехал сам, лично-то, да и к чему весь этот сыр-бор с водкой да с артистами. Ну, мы, конечно, возмущаться начали, спрашивать, нельзя ли рядышком санаторий построить; храм-то больно красивый, да и с историей, вроде как, получается: не одно поколение тут причащалось, крестилось, венчалось.
"Ох, мужики, не говорите мне про историю, я сам ее знаю, будь здоров. Это поп вам, видать, на проповедях напел?" А батюшка наш на проповедях, действительно, часто говорил про историю-то храма, да про историю земель наших. "А знаете ли вы, что ваш храм все равно рухнет через год? Комиссией специальной установлено это. Хотите, чтоб на головы вам рухнул? Да мы же вас от беды и спасаем".
Вот заливал-то, храм и поныне стоит, стены-то при восстановлении даже не трогали, сверху только отделали, да и что с ними будет? Раньше на века строили, бздел этот олигарх всем тогда. "К тому же храм будет вам новый, я сказал, построю, значит построю. Ваш краевед как раз сейчас дает согласие в епархии на снос старого и на строительство нового храма, так что давайте не будем лясы тянуть, друзья. Как говорится – все к столу, а там уж мои помощники к вам подойдут с анкетами и помогут вам все заполнить". И показал, мерзавец, на столы, а там чего только не было, и мясо, и колбасы, и рыбка, и алкоголь на любой вкус. "Ух, и хороший вы народ, глаза радуются, давайте выпьем, что ли, за вас?!" И первым к столам побежал, начал разливать, ну кто откажется с таким солидным человеком выпить? Все быстренько гранеными и вооружились.
Пили в тот день как в последний раз, песни орали да плясали вместе с артистами, а те еще, вроде как на радостях, давай деньги всем раздавать, мол, так хорошо у вас, так нам нравится, ох, держи еще по рублику! Честным людям помогать Бог велел! И все такие искренние, такие молодцы, куда деваться, тьфу. Наши-то все на задние лапы и встали, уши развесили. Да чего там говорить-то сегодня, эх… Словом, из двухсот взрослых жителей сто семьдесят подписались за снос храма, почти все. Этого только и надо было этим бандитам проклятым, как только подписи закончили собирать, так и кончили песни свои, быстро собрались и уехали, водку даже забрали не раскрытую. Да уж к тому времени все в дрободан, прямо на поляне некоторые улеглись посреди мусора.
Батюшка вернулся к ночи, опять на лодочке своей приплыл, любил он ее, да и по реке-то до района ближе раза в три, нежели по дороге. Приплыл наш заступничек и смотрит – свалка мусорная и людская у храма. Все понял сразу, да к тому же в епархии-то его тогда не приняли, до вечера просидел – так и уплыл обратно. А вон оно, видишь, что оказалось – специально вызвали, чтоб глаза не мозолил, пока тут всех оболванивали.
Ничего никому не сказал отец Никодим в тот день, заперся в храме и молился, покуда последняя звезда к нему под своды не закатилась.
Мы думали – больше и не станет с нами, дураками, разговаривать, а батюшка нет, как ни в чем не бывало, на следующий же день отслужил. Да так, что свечи прислушивались, так и втягивались фитильки, причастил всех, кто хотел.
А на другую неделю снова за садик взялся, мужики-то не пришли поначалу, а он сам потихоньку возится, все мимо проходят, жалеют, а подойти стыдятся, а он доброй душой на всех смотрит: "Что-то запропали работнички, а надо бы ко Второму спасу успевать основные работы сделать", – все говорил он прохожим. "Так снесут же храм-то, и садик с ним, все подчистую, миленький, прекрати, не рви душу", – прохожие-то ему в ответ.
А он только промолчит, да снова – за стройку. Ну, сначала я к нему пришел помогать, потом Гришка, потом и Антон со своей бригадой вернулся, пошло дело. Чуть ли не сутками пахали, там же пили и ели, жены нам перекусить носили, да яблоки как раз поспевать тогда стали, мы их грызли всю стройку. Батюшка вот только отказывался от яблок. "Нельзя мне, братцы, на Преображение и наемся". Это уж мы потом узнали, почему нельзя-то. У него же сыночек маленьким погиб, а примета такая есть – детям, чьи родители до второго спаса яблоки не едят, на том свете гостинцы раздают, а еще говорят, да не просто гостинцы, а райские яблоки. Может, вот потому и отказывался, что де грех это для него. Он только все время повторял: "Вот приидет Преображение, так отметим всем селом, потешим душу и тело напоследок". А Преображение-то знаешь, что за праздник? Господь наш во время молитвы на горе явился во всем Своем Величии перед учениками, лицо его просияло, а одежды сделались белыми, вот как свет. Так вот и нам надобно преображать душу-то свою, и земля в этот день преображается – матушка наша. Да все яблоки кропят и едят – давно уж так повелось. А еще угощать принято всех, Илюшенька, нищим подавать, жертвовать яблок. Мы все Лидке пьянчужке носим ведрами, тоже человек ведь, хоть и черте обуяли ее совсем, бедную. Но это я не о том.
В тот-то Спас батюшка велел яблоки всем в храм с утра принести, яблоки и у кого, что еще поспеет. Ожидание незнакомое до этого – будто волшебства какого – над селом повисло. Да то и есть волшебство – Спас второй, Преображение Господне, по природе-то если – осени начало. Пришел Спас – бери рукавицы про запас, вот как раньше-то говорили.
Праздник быстро подобрался, грушевкой все небо в то августовское утро налилось, зарделось. И понесли в храм со всех концов деревни в корзинах плетеных, и в ведрах, и в мешках яблоки зеленые, красные, желтые, как шары новогодние; начищены, отполированы до блеска, заигрывают с солнышком, ну прямо чудо расчудесное.
В храме в то утро битком набилось, никогда такого столпотворения не бывало, даже накануне вечером на богослужении, а тут на освящение многие пришли. В диковинку всем – слышали когда-то о Спасе, а почти никто и не видел, что за таинство такое происходит!
Яблоки везде – на амвоне, возле икон, рассыпаны под иконостасом, на клиросе, на столе поминальном, на полу, в ногах, вдоль стен, да кто куда примостил, там и воссияют глянцем. А запах-то – так, поди, в Раю и дышится, словно всю природу поутру вдохнул, росу кончиком носа с проснувшегося цветка снял. Упоительный запах.
Так всю литургию и отстояли, как будто из яблок выросшие. Да и на причастие все шли по ним прямо. А потом батюшка махнул, так бабки-прислужницы давай со всех концов все яблоки в середину храма – на пятачок у амвона – собирать, сначала корзинки ставили, а сверху прямо так и засыпали, гора получилось целая яблочная, разноцветная, как по осени холмик в лесу листьями цветными осыпается, так и здесь – ну, точно лету конец! Вот-вот батюшка освящать начнет! Все повеселели, воспрянули после литургии, щеки у всех как яблоки стали.
Ну, батюшка тут покадил над плодами, да молитвы почитал. Ой, а одну-то он читал – так нигде я больше и не слыхивал, а запомнилось вот на всю жизнь. Позже уж узнал – она называется "В причащении гроздия".
Благослови Господи плод сей лозный новый, иже благорастворением воздушным, и каплями дождевными, и тишиною временною, в сей зрелейший приити час благовливый: да будет в нас…
До чего же красивые слова, прямо медом по сердцу, а потом еще батюшка читал молитву О приносящих начатки овощей – тоже с тех пор запомнил, ты послушай, послушай, как добро сказано:
Владыко Господи Боже Наш, Твоя от Твоих приносити тебе по предложению комуждо повелевый, и вечных твоих благ воздаяние сим даруяй, иже вдовы по силе приношение благоугодно приемый, прими и ныне принесенная от раба твоего имярек, и в вечных твоих сокровищах возложитися сим сподоби…
А как отец Никодим читать-то закончил молитву эту чудную, так и давай яблоки святой водичкой окроплять, да понятно, что не только яблокам доставалось, но и всем попало от кисти его, кому за шиворот, кому на волосы, кому на щечки, кому куда… А люди-то все как дети, ей богу, от воды давай визжать, в храме-то! Да что там взять – нехристи! И всем весело опять сделалось, глаза сияют у всех, лица светлые-светлые, и правда ведь, что все преобразились, чудо как будто какое снова совершилось, вот же только хмурые стояли, а на тебе – как дети на солнце – лучи в свои ямочки ловить начали. Ой, и до чего все красивыми стали, никогда до этого наших такими красивыми не видел; вот прям во всей силе слова-то этого – красивыми, прекрасными, распрекрасными – не знаю, как и сказать-то тебе, сынок, даст Бог, и ты такими же людей увидишь.
И вот, значит, кропит водой святой батюшка яблоки, а они уж и вовсе все как изумрудные да алмазные сделались, будто ковер какой драгоценный, вот как Серебряное копытце пробежал и отбил из под своего копытца все богатство это. А так сверкало, так переливалось, что на лицах – у кого капли-то еще дрожали от кисти батюшкиной – так те тоже все зажглись цветом Спаса, у кого родинка брильянтовая появилась, у кого стеклянные слезки, у кого так прямо ручьи – словно акварель какая прозрачная растеклась по лицам. Ну как пить дать тебе говорю – все лепоты неписаной, вот как в сказках стали, ага! Освятил батюшка яблочки-то наши… И, что еще помню, в храме-то тогда случилось? Проповедь, помню, сильная была, задушевная, тут уж у всех слезы лились настоящие – гроздьями цветными об яблоки бились. А батюшка-то как знал, что проповедь-то эта его последняя будет. Ох, до сих пор сердце щемит, как вспомню.
Что, значит, сказал он тогда? А вот, говорит: "Вы не молитесь, думаете, так преобразитесь?.. А между тем, Преображение-то, которое празднуем мы сегодня, отчего у Иисуса Христа на горе Фавор случилось? А оттого, что он молился, именно помолился он и пошел со своими учениками. И от молитвы чудо произошло, чудо для его учеников. Христос просиял Светом. Не говорю – что просиял как свет, потому что Христос и есть Свет. Недаром же Его называют Солнцем правды, и Солнце это может просветить каждого из нас. В истории церкви много таких случаев, когда люди святые при молитве становились подобно солнцу. И не надо тут полагать – что, де, вот они же святые, им нечто большее даровано, чем нам. В том то и дело, что мы перед Господом все равны, и у нас у всех единственный способ общения с Ним – это молитва. Один способ на всех, так было и будет всегда. Вы представляете – как все мудро задумано! Молитвой мы общаемся с Богом, молитвой мы попадем в Свет Его, молитвой преображаемся. Но грех, грехи наши часто закрывают нас от света Христова. Да мы и сами, словно Адам после того как Ева надкусила запретный плод, пытаемся укрыться от света Его, стараемся спрятаться. Но все бесполезно – рано или поздно все мы понимаем абсурдность этого прятанья. От Света не спрячешься, не спрячешься еще и потому, что мы сами есть часть Света. В каждом человеке – это я особенно хочу подчеркнуть, братья и сестры – есть этот Свет. Это не мои слова, это слова святых отцов. Как же сохранить в себе этот свет? А вот для этого-то как раз и дается благодать молитвы, ее чудодейственные свойства. Я могу еще долго убеждать вас в том, чем прекрасна и ценна молитва в нашей жизни, но пока вы сами на себе не ощутите всю ее силу, весь ее свет, вы не поймете меня до конца. Но я надеюсь – вы верите мне, и отныне молитвы станут вашими повседневными спутниками, вашим источником Света, а вернее сказать, тем кремнем, который поможет свет ваш вывести из потемок плоти, из потемок греха. Я не о многом прошу вас, но именно прошу, вспоминать эти мои слова почаще. И молиться, молиться. Вашими молитвами спасетесь вы, и близкие ваши, и земля наша".
Тут батюшка осмотрел всех так, будто перед ним легион ангелов стоял, и ангелам этим было необходимо спуститься на грешную землю и спасти всех. А он – да простит мне Господь сравнения-то эти – он был вроде как учителем над ангелами, и в этот момент давал им самый важный в жизни урок.
"Что еще хочу сказать вам, братья и сестры", – продолжил батюшка как-то очень по-свойски. Всех это еще больше проняло, если кто до этого мух считал, так и те теперь с отца Никодима глаз не сводили. "Знаете, с чего начался мой путь к этому Свету, к Господу? Как-то прочитал я мудрость одного великого святого о том, что если бы было сказано всего одно слово, то мир бы наш после грехопадения был бы спасен. И слово это "прости". Если бы попросили прощения наши праотцы у Бога, то миновала бы их, наверняка миновала бы та участь, что постигла. Не были бы они изгнаны из Рая, и мы бы не расплачивались за грехи их. То есть, Бог им дал возможность покаяться, смириться, но вместо этого, как Адам сказал? Если на наш язык – это, мол, жена моя прельстила меня, а жену мне ты дал. То есть, Адам, как бы во всем Бога и обвинил. Не знакомая ли каждому из нас ситуация? Еще как знакомая! Когда человек не хочет себя порицать, тогда он кого угодно в своем грехе обвинит, даже Самого Бога. Вот такая, казалось бы, простая мысль, но сколько мудрости в ней, и сколько света она в меня влила! С тех пор-то этого Света Божественного во мне только и прибывало – по крайней мере – я смею на это надеяться.
Хочу сказать вам: не будьте гордыми, не стесняйтесь каяться, так приходит смирение. Не стесняйтесь и не бойтесь говорить "Прости" – так не только разгорается Свет в вас, но и в других, ведь одно слово может избавить вас от многих конфликтов, от много того, от чего мы с вами страдаем.
Ну, вот, братья и сестры, это я и посчитал вам важным сказать в этот День Преображения Господня. Вы – запомните мои слова, об этом прошу вас. И по ним пусть укрепляются ваши сердце и разум. И Господь, Преобразившийся во славе, по молитвам Пресвятой Девы Марии окажет Свою всесильную помощь в нашем духовном совершенствовании и очищении. Аминь".
Потом-то мы только поняли все, почему именно эти слова он сказал в ту свою последнюю проповедь. Ведь и правда, они нам тогда, неграмотным деревенским нехристям, нужны были как солнце по осени. Ох, Господи…
– Да ты, небось, заснул уже, друг? – Дед так увлекся своим рассказом, что даже про внука забыл. А у того уж, и правда, веки держаться перестали – моргал Илья, со сном боролся. – Пойдем, ляжем уж, бабушка тебе постелила давно.
– Нет, – не сдавался Илья, – я еще хочу. Расскажи, деда.
– А вот пойдем ляжем, и я тебе дорасскажу, – дед так схитрить решил, ага, нашел простачка!
– Обещаешь?
– Вот тебе крест!
Для Ильи приготовили постель как раз в той комнате, где фотография ангела стояла. Прямо почти под ней внука и положили. Мальчишка еще долго на нее глядел – бабка свечу по вечерам у икон зажигала, так вот пока свеча не погасла, тот все и глядел, смаргивая и сон, и свечные лучики.
А дед сдержал слово. Присев осторожно на край кровати, вспоминал.
– На празднике в Храме дело-то не кончилось, все давай дружно гулять в тот день, у нас вон напротив дома-то прям, помню, столы и выставили общие – а чего по избам-то разбегаться, решили все вместе отметить, одной семьей. Да только не упивались, как в прошлый-то раз, когда нас тут бесплатно угощали. Не на трезвую, конечно, сидели, но в меру. А нам и так весело было, хороводы бабки вспомнили – научили всех, да песни затянули, а потом и частушки в ход пошли. А уж игры-то какие были! Необычные игры! На ходу рождались! Не в карты же на праздник резаться! Так кто-то удумал огрызками яблочными с расстояния подсолнухи сбивать, что на нашем огороде росли, – они как раз тогда поднялись. Ну, не от большого ума кто-то предложил, чего уж! Да и я дурак, думал – не попадут, не собьют, Через пятнадцать минут все посбивали, силища-то у мужиков немереная, кое-как отговорил по другим огородам шастать.
Дааа, как это сейчас говорят, оторвались мы на славу! А на столе-то, говорю, водки-то шибко много не было, да и закуски-то все – яблоки те же да соленья с картошкой – тогда бедновасто жили-то, беднее теперешнего.
Отец Никодим, наш родненький, тоже с нами посидел, стопочку его уговорили за здоровье села поднять. Да все прощения у него просить стали, как по команде, все только и заладили – прости нас да прости. Он всех, конечно, простил, святой человек, и всех благословил по несколько раз – люди, как в былые времена к разливщику за стопкой, к нему за прощением и благословением подходили. Должно быть, света в сердце батюшки тогда прибавилось – тем только себя и тешим.
Как темнеть начало, как только грушевки снова по небу покатились, отец Никодим встал из-за стола, всех осмотрел и слезы, вот не вру, слезы с яблоко у него. Сказал он тогда: "Ладно, братцы, спаси вас Господь, а мне помолиться еще надо. За вас да за храм молиться буду. И вы когда за меня помолитесь".
И пошел, а все вслед ему смотрели, провожали, и сердце кровью обливалось, жгло в груди, будто все грехи человеческие там собрались, так всем нехорошо сделалось, ведь все помнили – завтра тот день-то, когда храм сносить приедут…
А батюшка до тех пор, пока небо траурным покрывалом не затянуло, все молился в церкви, свечной свет мигал сквозь окна – к тому времени многие уж застеклены были. Блики свечные на стеклах хороводы долго водили, медленные хороводы, под негромкую степенную молитву отца Никодима:
Не презри моления нашего, но испроси нам у Христа Бога нашего тихое и богоугодное житие, здравие же душевное и телесное, земли плодородие, и во всем изобилие, и да не во зло обратим благая, даруемая нам тобою от Всещедраго Бога, но во славу святаго имени Его и в прославление крепкаго твоего заступления, да подаст Он стране нашей и всему боголюбивому воинству на супостаты одоление и да укрепит непременяемым миром и благословением…