– Да, дочка, я историк тоже, в каком-то смысле ты права.
Услышать после всего, что он для неё сделал, слово "дочка" было ударом, но она опять проглотила – русская женщина!
– А вам что конкретно-то надо?
– Мне нужен особняк Ипатьева, кажется, это дом 49.
Блондинка усмехнулась опять.
– Вы откуда приехали вообще?
– Из Сибири.
– А, ну, тогда понятно, дома Ипатьева уже давно нет, там храм сейчас большой, Храм-на-Крови.
– Храм? – мужчина произнёс это слово как "храааам", пропевая гласную.
– Ну, да, храм, он тут рядом.
Снова вопросительный взгляд. С оттенком умиления.
– Это вы сейчас если вот туда пойдёте, – женщина вытянула руку направо, – до перекрёстка дойдёте, а там направо и увидите его, храм, большой такой будет.
Здесь возникла пауза. Мужчина подбирал слова, и, как оказалось, не слова благодарности.
– А книги там остались? – вдруг спросил он и без того удивлённую женщину.
Она восприняла этот вопрос как попытку продолжить разговор с ней, то есть как способ позаигрывать.
– Ну, книги, книги вон и у нас есть? Берите, хотите я вам и так подарю.
– Нет, спасибо, я уже посмотрел всё, что у вас есть, мне не подходит.
– Ну, как знаете, – обиделась блондинка и захлопнула окошко.
Мужчина повернул налево и зашагал к перекрёстку.
…
СООБЩЕНИЕ ИНФОРМАГЕНСТВА:
Екатеринбург, 30 декабря. В Новогоднюю ночь у мироточивой иконы Святых Царственных Страстотерпцев в Храме-на-Крови состоится праздничное богослужение.
В новогоднюю ночь в храмах Екатеринбурга пройдут праздничные богослужения.
В Храме-на-Крови ночная праздничная служба будет отмечена особым событием. Из Москвы, с православной выставки-ярмарки в храм доставят икону Святых Царственных Страстотерпцев, обильно мироточившую в дни работы этой выставки.
31 декабря, в 21.15. по местному времени в Екатеринбург из Москвы прибудет поезд, который привезет святую мироточивую икону. Святой образ перенесут в Храм-на-Крови, где возле него состоится ночное праздничное богослужение.
…
"Вниманию встречающих. Пассажирский поезд номер 620 Москва-Екатеринбург прибыл на пятый путь. Пассажирский поезд номер 620…"
В воздухе по-новогоднему морозило, кругом метелило и, когда звуковой коктейль из вьюги и сигналов машин заглушил настырного диктора, из здания вокзала вынесли икону Святых Царственных Страстотерпцев. И заревели вокруг собравшиеся у вокзала, и попадали на колени те, кто оказался ближе к образу, и перестал идти снег, и заглохла вьюга и только диктор бубнил: "В Новогоднюю ночь в здании вокзала на втором этаже будет работать кафе, гостей города и пассажиров приглашаем…".
Те, кто нес икону, и кто охранял – батюшки в рясах, и охранники в чёрных коротких куртках – не замечая ажиотажа у святыни, направились дальше, в сторону Храма-на– Крови. Весь собравшийся люд пошёл крестным ходом по пути, по которому когда-то везли на смерть последних святых людей России.
В толпе был и мужчина в чёрном пальто с высоким воротником, волосы его как всегда были зачёсаны назад, шапки не было. Да и не положено было бы ему перед такой иконой идти в шапке. Он шёл тихо и смиренно, чуть отставая от основной толпы, в его глазах не было вековой скорби и слёз, как у тех, кто провожал образ Страстотерпцев. А даже, наоборот, в глазах его читалась растерянность, словно он попал на чужой праздник, или на свои похороны.
Когда крестный ход приближался к храму, мужчина заплакал, и заплакала икона. И плач разнесся по предновогодней улице – зарыдали женщины, запричитали старухи, к тому же запели певчие, присоединяя к жалостливому эху звучания своих голосов. Казалось, когда проступила струйка слёз на иконе, в этот момент заплакали небеса, и город поддержал их – такая гармония могла случиться только в предновогодний вечер.
Во всей толпе улыбался только один человек. Женщина. Та самая случайная встреченная им в метро, та самая, что ходила за ним по пятам всё время его пребывания в городе. Сумасшедшая, – думал он. Но в этот миг, когда город соединился с небесами, а небеса подхватили грустную песню города, мужчина вдруг понял – она про него всё знает. Что делать? Остаётся только улыбнуться ей в ответ.
Икону занесли в храм, змейка толпы потихоньку пропадала в его стенах, не зашёл только он – растворился при входе, волшебник, чародей, святой.
…Служба шла уже три часа. Новый год давно наступил. А люди всё молились. На втором и на первом этажах храма. На душе у всех было сладко, и ни о чём уже не хотелось думать, люди стали как ангелы и были уверены, что сейчас летают, а не стоят, внимательно слушая певчих…
Крик раздался на первом этаже храма. Завизжала девушка, молившаяся в углу, у одной из фотографий императорской семьи. Ужас охватил прихожан. Замолчал хор, батюшка запнулся тоже.
– Это он, он, – вопила обезумевшая девушка.
– Свят, свят, – крестили её подбежавшие к ней старушки.
– Аааа, – заголосила снова девушка.
– Да что такое, дочка, сатана искушает?
– Николай, – всё, что смогла произнести орущая и рухнула на мрамор.
…
СООБЩЕНИЕ ИНФОРМАГЕНСТВА:
Екатеринбург, 1 января.
Срочно! В Екатеринбурге видели дух Николая II
Кажется, нашлась разгадка таинственного посетителя библиотеки им. Белинского. Как передаёт наш корреспондент, находящийся сейчас на Новогодней службе в Храме-на-Крови, чуть больше часа назад здесь видели дух последнего русского императора.
О духе Николая II рассказывает двадцатидвухлетняя прихожанка. По словам девушки, во втором часу ночи её окликнул неизвестный человек и попросил отойти от стеклянного ящика, прикрученного к стене храма. Когда девушка повернулась, то увидела мужчину в чёрном пальто с бородой, который открыл крышку ящика, и быстро сунув туда руку, взял какую-то книгу.
– Я попыталась спросить у него, зачем он ворует книгу, – говорит прихожанка, – Но только заговорила с ним, как он обернулся, и я ясно увидела перед собой лик Николая Романова. Как с иконы. Я испугалась.
От увиденного девушка потеряла сознание. Спустя время из толпы стали доноситься голоса разных людей, прихожане говорили, что тоже сегодня во время крестного хода видели человека, похожего на Николая II. Возможно, девушка также заметила его и вообразила, что перед ней император.
Тем временем сотрудники храма сообщают, из одного из стеклянных ящиков, находящихся в нижнем храме, действительно пропала уникальная книга. Это был восьмой том сочинений Салтыкова-Щедрина, изданный в начале 20 века. И по одной из версий, находившейся в доме Ипатьева во время пребывания здесь царской семьи.
Сотрудники храма также сообщают, что незадолго до наступления Нового года кто-то устроил беспорядок в библиотеке Храма, а также в магазине православной литературы.
Священнослужители и правоохранители пока никак не комментируют произошедшее. Один из сотрудников службы безопасности Храма-на-Крови, пожелавший остаться неизвестным, в откровенном разговоре заявил нашему корреспонденту, что всё случившиеся сегодня "это всего лишь мистика". К подобным случаям в Храме уже давно привыкли, – отметил собеседник.
Вера от огня
I
Все видели, как едут солдаты. Факелы разгоняли ночной мрак, стекая с горы к селу. Солдат здесь ждали – недавно в самом большом на селе дворе снова появились хозяева, башкиры. Те самые, которых несколько лет назад силой увезли на работы в Екатеринбург. В том, что они из города сбежали, и их будут искать – никто не сомневался. Не сомневались и башкиры. Теперь кто-нибудь из них постоянно тёрся на въезде в село – дежурили.
В эту ночь дежурил Катлубай. Он младший в семье – всего их было трое. Воспитывались с отцом, о матери ничего не знали, слухам не верили, и вообще были нелюдимы. В деревне про них говорили: "Что с них взять? Они же без матери!" И это "без матери" часто отдавалось в детских мозгах братьев как "Они же убогие"! Поэтому, когда отец однажды сказал: "Едем в город", братья ничего не спросив, полуулыбаясь – только так они умели радоваться – стали собираться в путь.
Уезжали вот по этой же дороге, по которой уже скоро, минут через пять поедут солдаты. Эту дорогу Катлубай запомнил, как молитвы. Уезжая отсюда, он думал, что никогда больше не вернётся в эту чужую, хотя и родную деревню, и поэтому решил оставить у себя в памяти эту полоску утоптанной земли с ямами и лужами, с булыжниками и гнилыми лежащими поперёк досками. Катлубай даже заметил тогда, что дорога довольно гармоничное творение – в ней нет ничего лишнего, попробуй зарой хоть одну яму и это уже будет что-то искусственное, не своё. А дорога должна быть своей, родной. Хотя бы дорога.
Катлубай и сейчас вспомнил эти свои раздумья, и в очередной раз укорил себя за то, что до сих пор не умеет складывать мысли ясно и красиво. Как отец.
Солдаты тем временем подъезжали всё ближе. Вот они уже спустились с высокого склона, ненадолго остановились перед мостом через Исеть, и огни снова двинулись на деревню. Катлубай должен был бежать к отцу и рассказать, что солдаты всё-таки едут, они здесь, но он медлил. Ему ещё и ещё раз хотелось вспомнить до камушка эту дорогу в день их отъезда. Вот мост. Он ему тогда показался самым крепким на свете, как уверенно они ехали на лошадях, как громко отстукивали по дереву, сколько в них было силы и уверенности, а мост выдержал. Зато когда возвращались, ехали быстро и все в одной телеге. Катлубай лежал на дне и почувствовал, как крепкий мост почему-то раскачивался, не то от езды, не то от ветра… Тогда в этой башкирской семье всё качалось, всё неслось и было зыбким. Это ощущение потерянного равновесия, ощущение постоянного пребывания на качающемся мосту с тех пор ни разу не покидало сердце мальчишки. Может быть поэтому он не шёл в дом, провожая взглядом солдат, надеялся, что они увезут его отсюда, пусть в кандалах, пусть взамен наградят его тумаками, как было не раз в Екатеринбурге, но забирая его в несвободу, они свободу ему и подарят?…
К отцу Катлубай побежал, когда факела уже освещали первые дома деревни, спугивая лунных зайчиков с окон крепких высоких изб.
– Солдаты, папа, там… – кричал мальчик, тарабаня в окна.
Первыми из дома выбежали старшие братья. Разница в возрасте у них была три года, но все говорили, что они близнецы. Высокие, полноватые, широколицые, с выпученными глазищами и толстенными чёрными бровями.
– Эээ, так они уже вон, – обречённо заметили "близнецы", когда на улицу, наконец, вышел отец, отличающейся от старших сыновей лишь лёгкой сединой.
– Идите в дом, – сказал отец, – И этого в подпол спрячьте, – указал он на Катлубая. Во взгляде отца мальчик увидел злость солдат, которые били рабочих на строительстве мельниц в Екатеринбурге. Это был взгляд старого пса, вдруг заметившего перед собой волчонка, и осознавшего, что смерть его в этом щенке. И почему опытный когда-то мощный пёс должен сейчас погибнуть от того, кого он и за соперника никогда не считал? По этому взгляду мальчик понял – нет у него больше отца.
Катлубая спрятали в подпол. Он слышал, как в дом с матом и завыванием завалилась толпа. Солдаты будто нарочно топали об пол сапожищами, чтобы выкурить кого-нибудь из подпола. По крайней мере, так казалось Катлубаю. Он сидел, ссутулившись, с желанием остаться здесь в земле навсегда. Но солдаты желания спрятанного башкирского мальчика не знали, к тому же это были умные добросовестные солдаты – поняв, что в семье не хватает младшего сына, в подпол они заглянули первым делом.
Взгляд, который увидел Катлубай сверху, взгляд солдата, не был похож на те, которые он обычно видел в Екатеринбурге, и который ещё минуту назад узнал в своём отце. Сегодня человек в военной форме на него смотрел устало. Без претензий.
– Вылезай, магомет! В город поедем. – Прозвенел приказ солдата в головной коробке мальчишки. И Катлубай заплакал.
Он плакал и когда отца с братьями связывали, при этом хлеща их плетками и харкая в их глазища, приговаривая:
– Ну, всё допрыгались, нехристи, теперь петля вам или костёр, черномазые…
Он плакал и когда бросался с кулаками на солдат. Пока не получил по зубам. Отчего заревел ещё громче, до истерики.
Он плакал и когда отца с братьями словно дрова закинули в телегу, в их же телегу, на которой они сбежали с Екатеринбурга, и повезли уже до боли знакомой дорогой.
Катлубая связывать не стали – мальчишка опасности не представлял, да и рука не поднималась – ребёнок всё-таки, ехать долго. Он сидел между поваленными братьями, те что-то шептали друг другу на башкирском, но он их не слышал – пытался угадать от чего телега подпрыгнула, а от чего её затрясло, как лихорадочную, и почему колёса на мгновение завязли и вдруг будто покосились, поэтому телегу пошатнуло в сторону, как пьяную. Это заезжали на мост. Заехав, задрожали и покатили медленно, медленно… Казалось, ямщик решил послушать эту дрожь, насладиться ею… Мост размером в несколько метров проезжали больше минуты.
– Ну, поехали уже, поехали, Ельцин! – подогнали ямщика заскучавшие солдаты, – Чего яйца чешешь? Догоняй Фёдора!
Телега соскочила с деревянных досок, несколько секунд побуксовала в грязи и полетела. Но быстро ехали недолго, впереди дорога вела в гору. Катлубай с какой-то надеждой посмотрел на эту гору и с надеждой же посмотрел на мост. Поднялись со дна телеги и братья, они тоже смотрели на гору – там с обеих сторон дороги начинался густой лес. Маленький башкир всё понял – но глаза его засверкали лишь на долю секунды. Глядя на братьев, он качал головой, смотрел и качал, пока те не плюнули в его сторону. Телега начала тормозить и поскрипывать, сначала неуверенно, а потом распелась. Под эту песню и началось.
Почему у братьев оказались развязаны ноги, а у отца ещё и руки были свободны, младший сын не понял, не заметил даже, как и когда они развязались. Солдаты тоже проворонили. На одного из них, который скакал рядом с телегой в полудрёме, бросились первым делом – сбили с седла. Пока разворачивался впереди скачущий, добрались и до него. И тоже скинули. Ещё двое солдат успели ускакать вперёд на приличное расстояние, и теперь их огни были далеко, хотя и стремительно приближались. Башкиры, перевернув телегу на лежащих дрыгающих солдат и на младшего брата, поскакали в лес на освободившихся конях. Отец скакал первым – это всё, что успел увидеть Катлубай, придавленный телегой. Дальше его глаза накрыла пелена слёз и грязи. Катлубай мог только слышать, что происходит вокруг.
– А ты что, сука, смотришь? – заорали подскочившие солдаты на Ельцина.
– А я чего? Мне скакать надо, итак еле отбежать успел.
Один из всадников соскочил с седла, подвесил ямщику оплеуху, взялся за край телеги, поднатужился и так быстро перевернул её, что кусты на обочине дороги поклонились, будто от ветра, хотя сама телега кустов не задела.
Некогда придавленные солдаты встали на ноги, отряхнулись, побежали в лес вслед за своими.
Катлубай уже не мог ни говорить, ни реветь и смотреть вокруг не мог, он размазывал по лицу дорожную грязь и непрестанно икал. Икал так, что даже думать ни о чём не мог. Он превратился в животное, безмозглое, запуганное, но смирившиеся с тем, что его навсегда подчинил себе человек.
– Эй, чёрт тебя побрал, – окликнул Катлубая Ельцин, ударив его ногой под рёбра. И молодец что ударил: боль вывела Катлубая из животного состояния. Башкирёнок соскочил, глаза его искрили ненавистью, ещё секунда и он бросился бы на ямщика, вцепившись зубами в его горло. Но ямщик на свое спасение начал говорить.
– Ну, что глазеешь-то, проклятый, беги чего уж… Я не выдам…. – И говорил Ельцин так ласково, так не по-вражески, что Катлубай, который бежать совсем не собирался, развернулся и зашагал в сторону реки – от благодарности к этому здоровому русскому. Не мог же он вот так предать этого доброго, самого доброго в мире человека! Ведь злые люди, никогда не говорят так "чего уж". Это Катлубай знал по своему маленькому, но по крепкому жизненному опыту. Эти звуки "уж", "ж", "же" – это слова добряков. Почему об этом думал Катлубай сейчас, когда сбегал с горки? Он и сам не знал, но бесился от того, что мысли его опять не складны, да тут ещё запнулся за какой-то корень и чуть не перевернулся… Когда добежал до моста, больше с психу, а не от желания спрятаться побыстрее, прыгнул в воду.
… Башкир солдаты нагнали быстро, опять связали и связанных избили до полусмерти, после чего продолжили путь. Досталось и ямщику – упустил мальчонку. Ельцин, оправдываясь, кричал, что такой маленький в таком лесу не выживет, а домой не вернётся, побоится… Бог с ним! Солдаты уступили. Снова рыскать по лесу не хотелось. А начальству всегда можно сказать, мол, не выдержал башкирёнок переезда, помер.
На том и порешили. Вдоль лесной дороги полетел огненный змей – факела горели развязно, и от скорости, набранной скачущими, становились всё пышнее и языкастее.
II
Центр Екатеринбурга был по апрельски сер. И многолюден. Это для воскресного утра – дикость. Все обычно расходились по церквям, или оставались дома – управлялись по хозяйству. Но в этот раз все всё бросили, и даже, поговаривали, церковные службы сократили – прихожан отпустили с Богом уже в десятом часу. А в одиннадцатом на площадь перед Екатерининским храмом стали завозить дрова и хворост, складывая это всё вокруг деревянного столба, высотой в человеческий рост. Впрочем, это и не столб был, а ствол берёзы, ещё дурманящей запахом свежего сока. Реквизит раскладывали солдаты, они были медленны и аккуратны, отчего собравшаяся на площади толпа негодовала, призывая быстрее завязывать "эту катавасию".
– Везите уже, чего уж там, не гневите Господа! – Слышались из толпы не то женские плаксивые голоса, не то грубые мужские, не то умиротворенные стариковские.
Катлубай пришёл на площадь, когда здесь всё кипело. Но стоило ему просочиться ближе к березовому стволу, люди стихли. К храму, поскрипывая железом – от этого звука у Катлубая защекотало в висках – подъехала телега. Солдаты молча открыли двери и под первые ноты плача вывели на сжатый воздух черноусого, крепкого, связанного по рукам башкира. Он шёл медленно, не оглядываясь, иногда в него летели плевки, иногда камни, чаще просто упрёки.
– Предал, предал Христа, – зло завопила старуха, стоящая рядом с Катлубаем, и тут же, как это часто бывает у русских, смягчила интонацию и объект её ненависти стал объектом жалости, – Да как же это, миленький, ведь сгоришь теперь…